— Вы же сделали совершенно феерическую вещь, которую потребуется очень много поколений, чтобы ее переосмыслить, понять и долго еще этот процесс будет проходить. Вы, находясь внутри системы, как я понимаю, поставили задачу уничтожить систему в конечном итоге. У вас был план какой-то четкий, что вы хотите сделать?
— У меня не было такого плана, и ни у кого не было. И он не мог быть. Иначе все были бы там где, они отказались бы от всех своих планов. Но настроения и у партии самой неслучайно поддержка всколыхнула и общество, и саму партию. Настроение было, что нужно, надо менять. Три генсека за последние три года умерло. Как, вообще говоря, можно управлять и руководить страной, если больные люди.
Мы пришли к апрельским Пленумам, где уже были…
— Там, где была первая перестройка.
— Да-да.
— 85-й год.
— И направление более конкретизированное. 109 бумаг докладов получили мы. Они поразили нас, поразили тем, что даже оборонщики были недовольны. Но вопрос не стоял о смене системы. Вопрос стоял об обновлении. Всестороннем обновлении. А оно показало, что надо, нельзя ограничиться только обновлением. Нужно было менять.
— То есть ответы на вопросы приходили в процессе решения вопросов?
— Да были. Вот он апрельский Пленум, вот были и потом планы развития кооперации. Кооперативы столько выявили людей, которые хотели самостоятельной работы. Из них выросли очень крупные…
— Вот смотрите, была отменена шестая статья, декларировавшая…
— Это до этого далеко.
— …примат Коммунистической партии. Я понимаю. Я говорю уже, вы были избраны президентом Советского Союза.
— Но до этого было то, еще шестая статья не могла быть. До этого произошла конференция.
— XIX Партконференция.
— И она признала необходимым проведение политической вот системы, той системы. И мы начали изменения. В Конституцию внесли и начали готовить впервые в нашей тысячелетней истории свободные выборы. Вот где дан самый большой импульс. Огромная масса людей новых пришли. Совершенного новых.
— Пришли куда? В государственный институт?
— В депутаты союзные, в депутаты республиканские и в партию. В партию пришли новые люди.
— Михаил Сергеевич, но я все-таки к этому вопросу возвращаюсь, его все время буду конкретизировать, потому что хочу на него услышать ответ. Вы же сами наверняка себе задаете вопрос периодически и сейчас перед датой тоже. Все-таки, в какой момент Вы не сделали того, как сейчас думаете, что может быть могли бы сделать? В какой момент упустили контроль?
— Я думаю, что мы опоздали с реформированием партии. Ведь партия после 89 года и выборов она увидела, что… Она не приняла демократию. Не выдержала испытания демократией. И начали объединяться, по сути дела, мы проявили уже в Политбюро группу людей, которые оппозиционно настроены были. В партии, среди секретарей. Я думаю, что это ключевой момент.
— То есть, что нужно было сделать, на Ваш взгляд? Вот Вы говорите: опоздали с реформированием партии.
— Вот я говорю, что это выявилось все. И оно вылилось даже на одном из Пленумов, если ты помнишь, когда я подал в отставку. Ты помнишь это или нет?
— Вы знаете, этот тот момент который (я-то помню), но тот момент, который, кстати, сейчас почти никто не вспоминает. И не вспоминает, что было за тем.
— А это было завершение уже этой работы. Они пробовали на Съезде избавиться от Горбачева – просили в повестку дня включить вопрос об освобождении от обязанностей меня. Они на двух или на трех сессиях Верховного Совета. Но в открытой политической борьбе не проходило. Они уже не получали. Они видят, что все: надо решать избавляться от Горбачева.
— В качестве генерального секретаря?
— Да. И президента. В качестве лидера реформ. Был так подготовлен Пленум блестяще. Ни один Пленум так не готовился. Шел погром просто. Если взять тебе, добыть эту стенограмму всего этого Пленума, ты увидишь, что там было. Я встал прямо в разгар выступления и сказал: «Вы знаете, что? Хватит! Хватит! Я подаю в отставку. Решайте. Как вы решите, так и действуйте».
— Это был импульс или это было осознанное решение? То есть вы были готовы к отставке или вы наоборот продумали и это был политический ход?
— Нет, конечно. В этой подготовке участвовали уже и Лихачев, я почувствовал, потому что там сибирские кадры, которые на него выходили. Все было подготовлено. На самом деле вынашивался и составлялся план избавления от Горбачева.
— Это какой год?
— Это уже 1991 год. Я допустил ошибку, что я до конца… Вот сейчас я говорю, я это в книге написал: надо было идти до конца. Когда они 3 часа заседали, что же делать с заявлением Горбачева об отставке, здесь уже люди, члены ЦК начали группироваться. И Вольский, и другие уже составили список: около 100 человек, которые готовы с Горбачевым создавать новую партию. Вот и надо было идти до конца.
— Создавать новую партию?
— Да. Пусть бы была партия коммунистов, партия социал-демократов, партия еще какая-то.
— То есть вы хотели создать социал-демократическую партию?
— Да, и мы завершили этот процесс уже в июле 1991 года. И назначили съезд. Если ты почитаешь мое выступление, то там уже социал-демократический проект. И после этого они поняли. Была уже антикризисная программа, которую поддержали все республики, даже прибалтийские. Завершалась работа по подготовке нового договора, и 20 августа уже надо было первое подписание. И партийные планы обнародованы были. Вот здесь и произошло раскол в партии, путч. А они видят, что политически они не могут победить, и они пошли на переворот.
— А почему уже после Фороса, вернувшись в Москву, вы отдали власть Ельцину?
— Это процесс, а не то, что я сказал «Борис, на тебе», и он забрал. Нет, это сложная борьба была, острая борьба. Чтобы остановить путч, Ельцин сыграл не малую роль, важную роль. И это объективно. А дальше он начал разыгрывать, как использовать плоды августа в свою пользу.
— Вы этого не понимали?
— Как это я не понимал?! Я все прекрасно видел. Рудской приносит мне меморандум, который подготовил Бурбулис, в котором говорилось, что «хитрый Горбачев, уже заигрывая, ведя работу с республиками, которые готовы сохранить и поддержать Союз, уже половину нашей победы в августе присвоил себе». Ельцин уезжает в Сочи и мучается, что же там делать, никак не решится, что же делать. Мы же в начале сентября, когда провели съезд внеочередной после путча, мы же там решили, что создаем комиссию по подготовке быстро, в безотлагательном порядке нового договора. И я возглавлял эту комиссию. И Ельцин везде заявлял, что он за Союз, за. А в это время предательски за спиной действовал. Ельцин — это авантюрист, способный, решительный, не дурной, но авантюрист. И он увидел вдруг, что не получается опять, идет процесс и договор вырисовывается второй. Сказал «ну я все, что мог, сделал, я считаю, что референдум нас обязывает, да и жизнь, и опыт покажет, что нам надо это государство сохранять, демократизировать, изменять, но союзное государство надо сохранить. Без этого оно не устоит». Я ушел. Приходит Борис и Шушкевич. Борис играючи: «Ну, царь Горбачев, мы пришли с просьбой, с поклоном». А я ушел в свой кабинет. «Решайте, — говорю, и докладывайте. Выходите на народ и сообщайте, что я ушел, вы делайте там». Ну, вот мы написали конфедеративное союзное государство. А все остальное было оговорено уже. Но после этого Борис за спиной ускорил подготовку Беловежского совещания и с украинцами. Просто он ждал, как знаешь, кот, чуя валерианку, хочет найти, где она. Так и он на выборы эти, на голосование за независимость Украины. Ему надо было опереться на что-то. Ибо аргументов не было, почему надо разрушать Союз, а не обновлять его. Тем более, что народ: какое ты имеешь право. Если ты посмотришь, как это СНГ сделано… Экономическая единая политика, финансовая политика единая. Вооруженные силы, объединенные с министром. И так далее. То есть, вроде бы, ничего. Получается, что больше удается даже объединить, чем Горбачеву в своем Союзе. Это был обман. Вот на обмане, на обмане, когда дело дошло до того, что появились Беловежские соглашения, я сказал, что не могут три человека решить вопрос, судьбу государства.