"Город — это моя комната"

Художник Кирилл Кто — об уличном искусстве в России и в мире

Стрит-арт — уличное искусство — в России приживается с большим трудом. Один из лидеров граффити-движения в России относится с пониманием к тем, кто его не понимает. Вместе с ним "Огонек" пытается осмыслить те процессы, которые происходят на улицах и в сознании тех, кто по этим улицам ходит.

— Еще пять лет назад граффити у нас считалось если и массовым, то варварством. И вдруг — я по себе сужу — в какой-то момент стало понятно, что это очень важная вещь. Граффити, например, напоминает о том, что не все, что написано на стене,— реклама...

— Сама по себе ситуация поменялась внутри движения как раз лет пять назад или раньше; сейчас, мне кажется, наоборот, застой. Предположу, что у вас, как и у многих, сдвинулась оптика, восприятие. Медиа стали говорить об уличном искусстве и его стали воспринимать. Соответственно изменился и настрой у людей. Интернет также многое сделал для этого. Расширилось представление о том, что может считаться искусством, какие у него есть современные формы для того, чтобы не терять нить разговора с обществом. Настоящий разговор с обществом — доверительный и одновременно жесткий, правдивый, а не игра, лицемерный обмен дежурными репликами. Граффити и стрит-арт — в России пока это очень близкие по форме и по своим представителям явления, хотя содержательно отличные. И то и другое было замечено галереями. За граффити, например, всерьез взялись и маргинальные и официальные политические партии, гражданские инициативы. В качестве инструментов пропаганды, наверное, даже эффективной где-то. С художниками стрит-арт пока не так много прецедентов, но тоже есть.

— "Поддерживать нить разговора"? Или будоражить общество, раздражать, не дать ему уснуть?

— Я не думаю, что кто-то прямо ставит себе задачу продолжать эту линию — шокировать зрителя. Он (зритель) и так уже предельно шокирован, оглушен, ослеплен громоздкими, скандальными работами, самой яркой и крикливой акцией — окружающей действительностью. То, что показывают радикальные художники или авторское кино, не успевает уже за тем, что происходит на вокзалах или в офисах каждый день. Тотальный постмодерн везде, понятно же. Ко всему в итоге формируется иммунитет. Мне кажется, на улице, на стенах нужны тонкие вещи, менее зрелищные. Они скорее сработают, чем масштабные провокации. В Европе граффити, уличное искусство — распространенная форма высказывания, существования для творческих личностей. Люди от 25 до 40 лет, они активны, их замечают. Они живут, как правило, на пособие, занимаясь только своим творчеством. Таких радикальных явлений, как "Война", которые ушли в полную "несознанку", отвергают существующие социальные договоренности, не используют деньги, в Европе их почти нет. В Америке другая ситуация: там много авторов, которые вполне интегрированы в индустрию шоу-бизнеса, печатают принты, делают одежду, в общем-то, там второй бум на уличное искусство и на старых бойцов еще типичного "граффити имен" и на новую генерацию.

— Уличное искусство расширяет степень допустимого в обществе — того, что не запрещено законом. В России же практически ничего "нельзя": никакой самостоятельный жест не вызывает одобрения в обществе...

— Про это есть работа, простой текст с двойным дном — "Кто разрешил". Только мы сами, сами, общество, а не кто-то другой, можем что-то разрешить или запретить себе, сознательно ограничить. Есть в Боровске художник Овчинников, пенсионер. Он делает очень красивые, понятные, классические вещи на стенах: развивает свою мифологию, разрабатывает собственных героев, историю. То есть никакого вандализма там нет, никакого политического высказывания, никакого отрицания ценностей общества. Скорее его творчество притягивает в город туристов. И все равно его не любят ни власти, ни жители. Закрашивают, не поддерживают. Людям не нравится, что художник такое самому себе разрешает.

— С банальной точки зрения любое граффити — это пачкотня. С точки зрения закона, вероятно, административная ответственность. Но при всем этом уж точно не преступление. В реакции на граффити, как мне кажется, проявляется способность или неспособность общества к пониманию другого...

— Насчет пачкотни — это демагогия, на мой взгляд. Общество толерантно к тому, что у нас есть бездомные, чудовищное расслоение; к тому, что происходит с выборами, с судами, к коррупции и т. д., то есть к вещам гораздо более опасным. Почему? Да потому что все перечисленное делается с позиции силы, а общество в России традиционно "уважает" право сильного. Несправедливость со стороны сильного здесь прощается: это считается нормой. Но при этом общество не приемлет каких-то невинных в общем-то жестов со стороны тех, кого считает равными себе по социальному статусу, тех, кто что-то себе позволяют. В конечном итоге это раздражение на собственную несвободу.

— С другой стороны, "пачкуны" часто ничего не хотят сообщить обществу...

— В Москве таких регулярных weekend wariors 3-5 тысяч. Им по 18-20 лет, они много потребляют алкоголя и легких наркотиков. И они контролируются компаниями, продающими краски. Если убрать все атрибуты движения — спецкраски, одежду, какие-то гаджеты, то выяснится, что идеи никакой — ни революционной, ни эволюционной — у этого движения нет. И они очень быстро превращаются в какое-то, опять же несвободное, цветное большинство. Из них, конечно, выделяются какие-то активные персонажи — один на тысячу. Остальные сделали первый шаг — и остановились. В граффити-тусовке можно вариться бесконечно долго и не замечать, что ничего содержательно не меняется. С тем, что принято называть стрит-арт, кстати, назревает похожая ситуация. Легко управляемая масса, предсказуемая; часть моды или индустрии. Сначала ты в ней, ты неофит; потом ты зарабатываешь очки, понимаешь правила игры, воспроизводишь ее вширь — и кормишься.

— То есть помимо всего у граффитиста еще должна быть какая-то идея?

— Мне не хотелось бы заниматься критикой поколения: мы все воспитаны еще советской практикой, когда даже противостояние системе вписано в определенные рамки. Существовали какие-то общепринятые схемы: было понятно, с кем можно сотрудничать, с кем нельзя; как проводить свое время; какие книжки читать; на какие подпольные вечера ходить. Но все равно это была свобода в рамках. Сегодня же у людей в рамках "еженедельного освобождения" есть, не знаю, пятничное пьянство, уютные норы с востребованным заказным "политическим искусством" для интерьера нового ресторана или какие-то дискуссии в "ЖЖ". Но вот существовать в условиях ежеминутной свободы — чем и отличается настоящий художник — гораздо труднее. И многим удается избавиться от нее окончательно, променяв на регламентированные комфортные условия и четкую аудиторию.

— Я хотел расспросить о личном опыте. Что на вас повлияло?

— Беседовал со многими коллегами: повод-сигнал нам часто давали, к сожалению надо признать, СМИ, кино, видеоклипы. Медиа — так или иначе. При этом подробной информации не было или она была однобока: воспроизводились классические схемы или мифы. Я был в детстве одновременно дворовым и читающим мальчиком. Много тусовался на улице, сбегал из школы, хулиганил, но при этом много читал, и не по возрасту, книжки Маркеса — Борхеса — Кортаса. Вряд ли я много чего там понял, но уже захотел сообщить другим, спросить их таким образом, что ли...

— У вас есть художественное образование?

— У меня вообще нет никакого образования. Раньше я думал: так будет оригинальнее взгляд или просто бунтовал против институтов, мне скучно было; потом оказалось, что это street education — уже общее место. Уличные художники отвергают необходимость традиционного художественного образования повально. Оно критиковалось всегда и не только ими — за то же, за что и сейчас критикуется. За догматизм, за оторванность от реальности. В общем-то верно: улица большему научит. Если ты хочешь делать "на улице", а не "про улицу". Но надо и из других источников брать. Я — такой автодидакт: читал, потреблял то, что мне интересно,— философия, политика, история. Я жил с мамой, а летом на Украине, у бабушки с дедушкой. Бабушка, дедушка — из шахтерского города. Долго жил в Кривом Роге, там руду добывают — не до культурных изысков. В нулевых, девяностых там появились какие-то вопиющие примеры, крикливые, которые мне захотелось нейтрализовать. Экстравагантно так, вандально.

— "Экстравагантный вандализм" — это что?

— С детства еще так повелось: все время проводил на улице и считаю это пространство заслуженно своим. Я здесь ночевал, жил, общался, встречался, любовью занимался. Когда это пространство у меня на каждом шагу отнимают, это касается и автомобилей, и новой архитектуры, я не могу спокойно просто существовать. Город — это моя комната: а в мою комнату сегодня натащили хлам. Все мои акции — попытка разобраться, разложить, перекомпоновать, гармонизировать. Высмеять, отторгнуть.

Это выражалось в виде каких-то смешных, подростковых по форме практик. Был такой трафарет для надписей на машинах: "Застрахуй в Ингосстрахе" или "Сегодня постою здесь, а не в пробке". Автовладелец думает, что в каких-то вещах он уж точно обезопасил себя. Надо бы ему напомнить: будь настороже — потому что в любой момент эту машину просто могут забрать. Как бизнесы забирают. Отмыть это стоит 500 рублей, можно и самому — на это уйдет флакон ацетона. Поэтому уличить меня в том, что я портил чужие машины, реализуя свою зависть или подростковые комплексы, нельзя...

— Но все-таки 500 рублей...

— А как человеку еще напомнить об опасности? Он же спит наяву. Вообще можно до бесконечности развивать тему — "кто кому вредит". Вот машины стоят вдоль всех обочин. От этого страдают и пешеходы, и сами автомобилисты. В идеале схема такая: я давлю на них, чтобы они начали как-то организовываться, проявлять сознательность, требовать создания паркингов и парковок, реформировать систему общественного транспорта, в конце концов. В конечном итоге такие действия санитарные нужны самим автовладельцам больше, чем мне. Потому что иначе у них коллапс случится. Вообще обилие джипов-кайенов в Москве — это пошлый, позорный показатель незрелости. Какие-то как у рэперов цацки, бижутерия, так и здесь. Это, видимо, совковые комплексы — демонстрация успеха, защищенность, приватность перемещения. Странно, что мало кто на них рисует совсем. Может, боятся?

— Вероятно, историю граффити можно вести от бранных надписей на заборе?

— Некоторые исследователи ошибочно проводят историю и монументализма, и граффити, и всего, "что на стенах", от рисунков в пещере. Это неправильно. Там задача была сакральной, а не художественной, не социальной. Историю граффити можно отсчитывать только с появления личных сообщений. Чем сильнее индивидуализм, тем больше граффити. И это как раз надпись из трех букв или из четырех — fuck. Пустой знак. За ним не стоит ничего, кроме обозначения того, что я — живу. То есть самый важный опыт испытывает автор, а не зрители. Главная энергия возникает в процессе создания и подготовки, и в момент личного созерцания, может быть. Иногда увлечение граффити понимается как первый акт социализации для подростка. Определение себя и своего места в социуме. Через имя, через знак, через способность разговаривать. Он очень важен, все равно, какой: словесный это будет опыт или пластический. Поэтому в Европе и отношение к граффити другое. Там практически все через этот опыт прошли. Люди, родившиеся в Европе в 1980-х, мужское население в некоторых районах — четверть, хоть каким-то боком в этом поучаствовали. Как у нас все мальчики должны были поиграть в войнушку в ваши годы, а девочки — в магазин, там играли в граффити. Теперь и у нас играют в граффити. Это уже стало каким-то ритуалом взросления.

— Вы разделяете граффити на массовое и элитарное?

— Разделяю, хотя я и противник простых делений. На аэрозольное — и на все остальное. Мне милее именно материальная независимость художника: человек использует тот материал, который есть, он не должен идти за предметами или инструментами в магазины. Потому что, если вдруг не будет баллончиков, все искусство сразу застынет. В противоположность этому есть множество других средств и содержаний, которые не требуют специального оборудования. Социальное граффити, низовое, народное содержит огромный потенциал. Ладошки на оледеневших стеклах, надписи на грязных машинах "помой меня". Уже целое направление реверс-граффити, вымывание. Например, когда художники работают в закопченных туннелях, рисуя по копоти, по грязи. Причем органам правопорядка тут не к чему придраться — изображение не наносится. Формально даже наоборот — они очищают пространство от грязи. Правда, и технология, и сам пафос метода уже усвоены рекламщиками, но руки ни у кого опускаться не должны. Мне бы очень не хотелось, чтобы опускались.

Беседовал Андрей Архангельский