Котовиана в трех частях

Трилогия Никиты Михалкова "Утомленные солнцем", "Утомленные солнцем-2: Предстояние" и "Утомленные солнцем-2: Цитадель", вероятно, войдет в историю кино как самый экстравагантный и загадочный кинотриптих, завораживающий торжеством режиссерской воли решительно над всем, даже над обыденным здравым смыслом.

ЛИДИЯ МАСЛОВА

Трудно вспомнить аналогичную конструкцию в фильмографии хоть кого-то из мастеров мирового кинематографа. 15 лет спустя после первого фильма автор решает реанимировать погибших героев, казалось бы, бесповоротно законченной реалистической истории. Затем во втором фильме непринужденно перемещает их в пространство фантасмагорического вымысла (в данном случае — в пространство Великой Отечественной войны, как она представлялась режиссеру). И наконец, в третьей серии возвращает их почти обратно, в декорации первой части, но уже деформированные и искаженные тем сюрреалистическим впечатлением, которое производила вторая часть, больше похожая на предсмертный бред или кошмарные видения мятущейся в аду души.

Наверное, будет интересно посмотреть подряд все три части "Утомленных солнцем" с остужающей эмоции дистанции, некоторое время спустя, когда страсти окончательно улягутся, неторопливо распаковав какое-нибудь подарочное DVD-издание, сувенирная роскошь которого соответствовала бы размаху михалковского замысла. При этом трилогию можно интерпретировать не только как комплект из трех матрешек (когда частная, хотя, возможно, и типичная судьба одной семьи обрастает, как лаком, все новыми слоями псевдоисторического пафоса), но и в классической гегелевской раскладке тезис--антитезис--синтез. Первоначальная история получает неожиданное и местами парадоксальное, невероятное продолжение, во многом переворачивающее первую часть с ног на голову, а потом возвращается к исходной точке, заставляя иначе посмотреть на первый фильм и создавая некое новое качество — после "Предстояния" и "Цитадели" воспринимать "Утомленных солнцем" 1994 года по-прежнему уже невозможно: за спиной каждого персонажа возникает причудливая тень того, что случилось с ним в следующей экранной жизни (или, если угодно, после смерти).

Самой идее не откажешь в оригинальности: сиквел не продолжает и развивает заложенные в первом фильме темы и мотивы, а раскрашивает их в более мрачные, макабрические цвета и вскрывает их инфернальную изнанку; не прослеживает судьбу персонажей, а служит им надгробной надписью. Никита Михалков отправляет своих героев из обреченного дачного рая 1937 года в военный ад, а потом возвращает обратно в реконструированный рай, но только для того, чтобы показать, что и рай был на самом деле хорошо замаскированным адом. Завораживает при этом, конечно, не сама по себе трансформация персонажей, а торжество режиссерской воли решительно над всем: над обыденным здравым смыслом, исторической достоверностью и художественной целесообразностью — как над "правдой быта", так и над "истиной бытия" (если воспользоваться терминологией неизвестного, а возможно, и вымышленного философа Б. Тосьи, подарившего Михалкову эпиграф для его фильма "12").

Рекламный слоган, написанный на постерах "Цитадели",— "Ни шагу назад" — можно понимать и в другом смысле: для режиссера это именно что возвращение назад, ретроспекция, экскурсия по "Утомленным солнцем" 1994 года, причем такая, когда осматриваемые экспонаты не только можно, но и необходимо трогать руками со всей возможной бесцеремонностью. Если в "Предстоянии" режиссер ограничился флешбэками из фильма 1994 года, вносившими светлую ностальгическую ноту, то в "Цитадели", воспроизводя мизансцены из первых "Утомленных солнцем", он поступает с собственным старым произведением гораздо радикальнее, демонстрируя удивительную безжалостность к своему детищу, которое он вспоминает безо всякой нежности и сентиментальности: возвращаясь на котовскую дачу вместе со своими героями, режиссер словно бы обнаруживает, что ничего хорошего на ней на самом деле не происходило, одна фальшь и морок.

"Предстояние" производило шокирующее впечатление военными аттракционами в широком диапазоне от откровенной комичности до чрезмерной жестокости: бомбардировка фашистскими фекалиями корабля с советскими ранеными, плавание дочки комдива Котова на умной мине, наматывание солдатских кишок на танковые гусеницы. Продираясь сквозь весь этот кошмар, герой Никиты Михалкова искал свою дочку (в исполнении Надежды Михалковой), в то время как полковник НКВД (Олег Меньшиков) искал самого разжалованного комдива. В "Цитадели" он его наконец находит, и тема отцовско-дочерней любви отступает на второй план перед мужскими отношениями, в описании которых трудно избежать соблазна самым пошлым образом скатиться в выяснение латентной гомосексуальной подоплеки. Тем более что режиссер на это самым издевательским образом провоцирует, вставляя в "Цитадель" сцену своего рода стриптиза, когда герой Олега Меньшикова, вывозящий комдива Котова из штрафбата, но временно держащий его в неведении относительно того, куда его везут, вдруг останавливает машину, раздевается перед сидящим в машине Котовым и, тщательно намылившись, моется в реке (на общих планах Меньшикова заменяет молодой дублер с хорошей фигурой, что подчеркивает специфический эротизм эпизода). Окровавленный комдив в это время, сидя в машине, ведет себя крайне несвойственным ему образом: униженно причитает, что у него ничего в этой жизни не осталось — ни жены, ни дочери,— жалуется, что его "опустили ниже табуретки", и умоляет не отправлять его обратно в тюрьму.

Выглядит это, конечно, совершенно неубедительно, как притворство и кривлянье, как последнее развлечение, оставшееся слишком сильному человеку, утомившемуся и заскучавшему от собственной не знающей преград силы и не придумавшему ничего лучше, как для смеху притвориться слабым. И точно так же неубедительно Котов будет изображать потом легкий испуг и робость при встрече с товарищем Сталиным (его играет Максим Суханов), хотя какой уж тут испуг, когда еще свежо в памяти начало "Предстояния", где комдив макал Сталина лицом в торт, пусть как бы понарошку, во сне, но все равно весьма решительно и основательно.

В "Цитадели" для Сталина приготовлен еще один небольшой сюрприз. Селянка, забеременевшая от изнасиловавшего ее немца, рожает в кузове грузовика под обстрелом, и принимающие роды солдаты решают назвать младенца Иосифом Виссарионовичем в честь Сталина — учитывая, что селянку играет старшая дочь Никиты Михалкова Анна, Сталин таким образом символически становится внуком комдива Котова. И это далеко не самая странная из причудливых ассоциаций, которые вызывает в "Цитадели" движущаяся довольно извилистым путем мысль режиссера.

Впрочем, переоценивать серьезность Никиты Михалкова не стоит: есть в фильме как минимум одна сцена, за которую автору можно поставить зачет по самоиронии. Эпизодическая девушка в сцене сельской свадьбы, поддавшись сексуальному напору незнакомца в тельняшке, только что смачно поцеловавшего ее взасос, спрашивает героя с удивлением: "Ты откуда такой Серега?" "Из самодеятельности",— отвечает Котов.

Готовность Михалкова отстаивать право заниматься своей самодеятельностью даже тогда, когда она будет уже ни в художественном, ни в идеологическом, ни в коммерческом смысле никому, кроме него самого, не нужна, все еще вызывает уважение. Но проблема с третьим фильмом про комдива, утомленного сиянием собственной исключительности, заключается в том, что, кажется, уже и самому Михалкову его самодеятельность начинает приедаться, так же как комдиву Котову приедается его всемогущество. Если над "Предстоянием" можно было при наличии достаточного цинизма просто посмеяться, то "Цитадель" производит гораздо более гнетущее впечатление: это фильм не о войне и даже не о любви отца и дочери, а об очень сильном и очень усталом человеке, который во что бы то ни стало заставляет себя жить и воевать дальше, хотя он давно уже перестал понимать, зачем живет и с кем воюет.