В комнате стоит диван, покрытый потертым ковром. На диване у старенького телефона лежит медведь или скорее медведица: огромный зверь, сшитый из мешковины и набитый сеном. А над ним под потолком завис медведь-ангел, сшитый из парашютного шелка и надутый, как шарик. Ясно, что здесь случилось что-то очень печальное. Наверное, медведю стало плохо с сердцем, он вызывал врача, но скорая опоздала, и медведь умер. А может быть, дело было так: медведь все ждал, что ему позвонят медвежата, не дождался и умер. Глупо, конечно, но наворачивается слеза.
В комнате, завешанной зелеными картинами с простреленными фигурками, стоит черная кабинка с узкой алой вагинального вида щелью вместо входа. Раздвинув алые шелковые губы, вы попадаете внутрь утробы, садитесь на стульчик и слышите глухо бубнящий голос. Голос, как вы вскоре догадываетесь, чьей-то матери, возможно, матери художницы. В этой интимной обстановке вам предстоит выслушать вроде бы не предназначенный для ваших ушей монолог пожилой женщины, которая все выспрашивает, как у дочери дела, все жалуется, что она редко заходит и не звонит, и попутно дает множество полезных советов. Вы еще успеваете подумать, что ваша мать говорит вам примерно все то же самое, а тем временем шелковистые внутренности кабинки-утробы начинают надуваться воздухом и буквально душат вас материнской любовью и заботой. Глупо, конечно, но разбирает смех — сквозь слезы.
У Ирины Наховой узнаваемый почерк. Речь даже не о панорамном, как правило, пространстве инсталляций, не о надувающихся при приближении человека объектах, которыми она занимается с середины 1990-х, и не об ощущении сновидческого парения в живописи, взятом напрокат у сюрреалистов и первого учителя, Виктора Пивоварова. Речь о романтическом сочетании иронии и сентиментальности, об издевке, насмешливости и обольстительном цинизме, с какими она препарирует механизмы зрительского восприятия, визуального и не только. Ждешь, что художник откроет перед тобой всю душу, вывернется наизнанку и предъявит свое трепетное сердце, а тебе вместо сердца — кукиш.
Скажем, как в инсталляции "Друзья и знакомые". Вначале кажется, что в темной комнате расставлены копии знаменитых антиков: поликлетова "Диадумена", праксителевой "Афродиты Книдской". Присмотревшись, понимаешь, что прекрасные античные мраморы нарисованы поверх старых бесформенных пальто из комиссионки, напяленных на портновские манекены. Думаешь, ах, как это тонко: у простого смертного друзья и знакомые — это граждане в таких потертых пальто, а у художника — статуи из гипсового класса, и под каждой акакий-акакиевичевской шинелью он способен увидеть калокагатийный идеал демократических Афин. Но если случайно задеть такой манекен, он разражается грязной бранью расистского, сексистского и гомофобского содержания. Что, бывает, и услышишь от иного если не друга, так знакомого.
В Московском музее современного искусства обещают нечто вроде ретроспективы Ирины Наховой, грозятся реконструировать одну из легендарных "Комнат" и показать какие-то раритеты из 1970-х. Это событие огромной важности: хоть про Ирину Нахову и принято говорить, что она звезда, но она все же не столько звезда, сколько беззаконная комета. Даже в историю московского концептуализма ее имя вписано не такими большими буквами, как имена учителей и однокашников мужеского пола. Что уж и говорить об истории мирового искусства, в которой она могла бы занять место где-то рядом с Аннетт Мессаже, но не занимает.
Дело в том, что пресловутую "тотальную инсталляцию", прославившую Илью Кабакова, первой сделала Ирина Нахова. Это и были "Комнаты": трехмерные картины, к которым она пришла от картин настоящих, театрально-архитектурные зоны интенсивного пространственного переживания, обволакивающие попавшего внутрь как сон. В эти сны она с помощью бумаги разных тонов, журнальных вырезок, ножниц, клея и света в 1983-1987 годах превращала комнату-мастерскую в своей квартире на Малой Грузинской. По понятным причинам, "Комнат" было немного, всего пять, и они, что называется, остались только на фотографиях (впоследствии, правда, две "комнаты" воссоздавались для выставок, одна как макет, другая как инсталляция) и в памяти немногих зрителей из числа своих же, художников. Но сейчас очевидно, что сложные мультимедийные инсталляции Ирины Наховой 1990-х и 2000-х выросли из тех авангардных "Комнат", в чем-то возможно, предвосхищавших "пространственные коллажи" Барбары Крюгер.
Дальше — все как у всех: триумфальный выход из подполья, московский Sotheby's 1988-го с заоблачными ценами, гласность и ускорение в выставочной жизни, эмиграция. На одной из ключевых выставок тех лет, "Произведении искусства в эпоху перестройки", прошедшей в нью-йоркской Phyllis Kind Gallery в 1990-м, ее инсталляция с двусмысленным названием "Partial Triumph" оккупировала целый этаж: на огромных холстах были изображены раскрошившиеся изваяния какого-то триумфального стиля, а в воздухе парили обломки штукатурной лепнины, словно бы отвалившиеся от картин. Но тотальные инсталляции археолога предметной среды Ильи Кабакова, говорившие о советском коммунальном бытии, оказались тогда более востребованы, чем тотальные инсталляции живописца руин Ирины Наховой, говорившие о крахе империи и вообще о смерти.
Как ни странно, она — с ее надувающимися утробами и фаллосами, с гендерно поданными темами рождения и смерти, с гендерно понятой телесностью — не сделалась и гранд-дамой мирового женского искусства. Хоть "Гладильные доски" с отпечатанными на них обнаженными спинами, которые можно "погладить" утюгами, к чьей поверхности словно бы прилипла человеческая кожа, могли бы стать иконой арт-феминизма.
Поразительно: едва ли не самый юный член концептуалистского круга, она оказалась самым упертым нонконформистом. Каждая ее работа сделана с чудовищным перфекционизмом и всегда не к месту — то есть не к гранту и не к выставке, а по внутренней необходимости. Которая диктует, когда пускать снежных медведей по улицам Москвы, когда изобретать видеовелосипед и когда снимать татуированную кожу с трупов вымышленных персонажей. Почему-то не сомневаешься, что выставка в ММСИ будет еще одним образцом такой старомодной, неудобной в карьере, но приятной публике жажды совершенства.
ММСИ на Гоголевском бульваре, до 3 июля