"Встать к стене спиной, держать руки на виду!"

Иосиф Сталин возглавил советское правительство в 1941 году и не покидал этот пост до самой смерти. От каждого он требовал неукоснительного исполнения своих указаний, но именно из-за него бюджет страны принимался буквально в последнюю минуту. Об этом и многом другом обозревателю "Власти" Евгению Жирнову рассказал Михаил Смиртюков, работавший в сталинскую эпоху заместителем заведующего секретариатом Совнаркома СССР.

"Бюджет, товарищ Сталин!"

О сталинском периоде правления нередко говорят: "Был культ, но была и личность". Вы согласны с этим?

Человек он был, безусловно, умный и неординарный. А все остальное — результат саморекламы. Я видел, как Сталин постоянно и упорно демонстрирует окружающим, что он человек, который знает больше всех, видит дальше всех и понимает то, чего не могут понять другие.

И как он это демонстрировал?

Возьмем, например, его проходы по коридорам Кремля. Это было одним из своеобразных ритуалов его культа. Идешь с бумагами, смотришь: сам, в окружении охраны. Впереди Сталина метрах в 25-30 шел один охранник. А за ним примерно в двух метрах шло еще два человека. Полагалось стать к стене спиной, держать руки на виду и ждать, когда он пройдет. Насчет того, как здороваться, никаких указаний не существовало. Я, к примеру, когда он проходил мимо меня, говорил: "Здравствуйте, товарищ Сталин". Он в ответ поднимал правую руку и молча шел дальше. Шел уверенно, размеренно, спокойно, причем смотрел не на того, кто с ним здоровался, а куда-то вдаль, впереди себя. Выражение лица было такое значительное, что я тогда думал: наверное, голова у него занята какими-то особыми мыслями, до которых нам, смертным, и не додуматься никогда. Только раз я видел на его лице другое выражение — полуироническое-полузлорадное. Он шел тогда от Молотова, с переговоров о включении в состав Советского Союза прибалтийских республик.

Там произошло что-то необычное?

Чего-то из ряда вон выходящего не случилось: включили и включили. Но я помню, как с руководством Прибалтики возились до того момента, когда они подписали нужные документы. Сотрудники наркомата иностранных дел и ребята из совнаркомовского аппарата Молотова чуть ли не под руки их водили. А как только все было оформлено, отношение к прибалтийским вождям изменилось разом. Их даже замечать как-то перестали. Потом я не раз видел, как они, будто бедные родственники, часами сидят на краешках стульев и диванов в приемных руководства, ожидая, когда их вызовут.

А какое впечатление Сталин производил при личном общении?

В том-то и дело, что я разговаривал с ним только один раз, хотя видел его почти каждый день на протяжении двадцати трех лет — с 1930 по 1953 год. С 1943 года я был заместителем заведующего секретариатом Совнаркома. А председателем Совнаркома был Сталин.

Он вас вызвал к себе?

Нет, дело было на заседании Совнаркома. В 1941 году, когда Сталин стал его председателем и начал входить в курс дела, он нередко приходил на заседания правительства. Позднее он не заходил на эти заседания месяцами, а то и годами. А с того времени, когда Совнаркомом руководил Молотов, остался порядок: принятые решения немедленно печатались на специальных карточках и передавались на подпись председательствующему на заседании правительства. Так вот, я заменяю заболевшего управляющего делами Совнаркома, а на заседании председательствует Сталин. Точнее, все сидят за столом, а он ходит, покуривая, взад-вперед. В обсуждение он не вмешивался. Как мне говорил Микоян, так же проходили и заседания Политбюро: Молотов председательствовал, а Сталин ходил и слушал. К обсуждению он подключался лишь тогда, когда оно начинало уходить не туда, куда он хотел. Поправит товарищей и снова начинает ходить. Наверное, эта привычка осталась у него с тех пор, когда он при царе сидел в тюрьме. Привык, видимо, размышлять, расхаживая из угла в угол камеры. Тут мне приносят карточку с решением по первому вопросу. Смотрю, он сел. Передаю ему карточку. Он что-то черкнул. Возвращают мне карточку обратно, а подписи Сталина на ней нет. Только галочка карандашом. Непорядок! Передаю ему эту карточку снова. Он взглянул на нее, на меня и поманил меня пальцем. Подхожу. Он показал на галочку и говорит: "Эта птычка значит: я согласен. Понятно?" Это потом я понял, что он не всегда подписывал документы. Да и работал с ними тоже не очень охотно.

И в чем это проявлялось?

Обычно мы приносили все, на чем требовалась подпись Сталина, в его приемную, Поскребышеву. Решения, на которых были все необходимые визы его соратников, Сталин задерживал у себя нечасто. Но было одно почти ежегодное исключение: он, как правило, затягивал до последнего рассмотрение годового бюджета. Принесем мы эту связку папок Поскребышеву, тот взвалит ее на плечо, идет в кабинет, хлопает на стол и докладывает: "Бюджет, товарищ Сталин!" Так он там без движения и лежит. Дело к Новому году, а высший орган власти страны — Сталин — бюджет не утвердил. Члены Политбюро и министр финансов Зверев когда решатся позвонить и напомнить о бюджете, а когда и нет. Мы к Поскребышеву. Он в кабинет: "Бюджет, товарищ Сталин!" Кончалось все всегда одинаково. Вечером 31 декабря Сталин подписывал бюджет, читая или нет — сказать не могу, и мы до новогоднего боя курантов оформляли все необходимые документы для вступления бюджета в силу.

Для посещения приемной Сталина, надо полагать, тоже существовал особый порядок?

Нужно было позвонить Поскребышеву, рассказать, зачем идешь, и только тогда он давал распоряжение охраннику на входе в приемную пропустить тебя. Обязательно нужно было показать документы. И так по несколько раз в день. А ведь от дверей моего кабинета до дверей приемной было не больше десятка шагов.

"Когда Сталин решил расплатиться за ночлег, выяснилось, что он не знал, сколько нужно платить. К тому же оказалось, что ни у него, ни у кого из его окружения нет с собой денег"

"Почему вы прячетесь?!"

Сталин боялся покушений?

Очень. Поэтому, в отличие от Хрущева и Горбачева, и не "ходил в народ". Поэтому же принимал очень ограниченный круг людей. Он очень любил смотреть иностранные фильмы, но профессиональных переводчиков на эти просмотры не приглашали. Переводил министр кинематографии Большаков, который толком не знал ни одного иностранного языка. А чтобы не попасть впросак, Большаков предварительно несколько раз смотрел фильм с настоящим переводчиком и заучивал текст наизусть. Он же, кстати, рассказывал мне о страшной мнительности Сталина. Большаков перед одним из просмотров стоял в коридоре, ожидая, когда в кинозал войдут члены Политбюро, которые почему-то задерживались. Прохаживался, переминался с ноги на ногу и в момент, когда подошел Сталин, оказался в тени. Сталин не узнал его и закричал: "Кто вы такой?! Что вы там делаете?!" Потом присмотрелся и зло спросил: "Почему вы прячетесь?!" Как говорил Большаков, у Сталина было такое лицо, что он неделю после этого ежесекундно ждал ареста. Но пронесло.

Так Сталин совсем не общался с населением?

Почти нет. А его единственная поездка на фронт продемонстрировала, насколько он оторван от реальной жизни. Он переночевал в доме какой-то старушки в деревне под Вязьмой, а когда решил расплатиться за ночлег, выяснилось, что он не знал, сколько нужно платить. К тому же оказалось, что ни у него, ни у кого из его окружения нет с собой денег. На Сталина, как мне рассказывали, такое количество нахлебников государства произвело удручающее впечатление. Но со старушкой расплатились: вместо денег дали ей все оставшиеся продукты.

Но это ведь не повод для того, чтобы верховный главнокомандующий не посещал воюющие войска.

Как мне рассказывал сопровождавший тогда Сталина генерал Иван Серов, вождя очень разозлило обилие охраны. Он проснулся утром, вышел на улицу, а в отдалении за каждым деревом и кустом — по человеку. Он спросил, сколько же людей его охраняет. Серов и компания пытались ему заморочить голову по-чекистски, мол, охраны столько, сколько требует обстановка. Но этот номер не прошел. Сталин приказал вызвать к нему всех командиров рот и увидел, что по кустам разбросано не меньше дивизии. И уж после этого он больше на фронт не ездил.

Так как же он ухитрялся руководить страной? С людьми общался мало, документы не любил.

Он лично руководил ограниченным кругом кадров, а уж эти кадры решали все. У него ведь не было соратников, не отвечавших за конкретную отрасль хозяйства. И все важные решения принимались на так называемой пятерке, включавшей Сталина, Молотова, Маленкова, Берию и Микояна. Реже руководство собиралось "семеркой" — к "пятерке" добавлялись Жданов и Вознесенский. Потом, когда Жданов умер, его место в "семерке" занял Хрущев. Гораздо реже решения принимались "девяткой" — приглашали пару второстепенных членов Политбюро — Калинина, Ворошилова или Кагановича. Так произошло, когда в Красной армии вновь вводили погоны. Сталин позвал Калинина. И спросил, как он к этому делу относится. Тот закурил и отвечает: "А я думаю так: если это поможет делу, если даст возможность укрепить дисциплину в армии, я бы ввел погоны". Погоны ввели. Был случай, когда Сталин советовался и с Ворошиловым. Тогда кто-то из наших профсоюзных деятелей предложил уменьшить крепость водки до 30 градусов. Вроде как и спирт будет экономиться, и с пьянством легче будет бороться. Возникли споры — снижать или не снижать, и Сталин позвал на Политбюро Ворошилова. Тот долго не думал. "Такую водку пить,— говорит,— все равно что зимой ходить в трусах!" Сталин засмеялся, и вопрос сняли.

А зачем нужно было держать в Политбюро людей, к советам которых прибегали так редко?

Сталин говорил, что раз государство рабоче-крестьянское, в Политбюро должны быть люди из рабочих и крестьян. Как раз Калинин и Ворошилов, которые когда-то были пролетариями. Хрущева он, кстати, тоже считал представителем народа в руководстве страны.

"Кому голова не дорога, тот пусть и звонит!"

Но ведь главный секрет Сталина был не в том, что он умело руководил "пятеркой" или "семеркой"?

Нет, конечно. Он как никто другой понимал человеческую натуру. Я помню, как он сумел изменить настроение в партийном и советском аппарате осенью 1941 года. Ведь дела тогда были хуже некуда. Немец под Москвой, город бомбят. В октябре была массовая эвакуация учреждений, больше похожая на паническое бегство. Сам Сталин, как мне говорили, собирался уехать в Куйбышев. Приехал на вокзал, походил вдоль состава, но затем передумал и вернулся в Кремль. И вдруг 6 ноября — торжественное заседание по случаю годовщины Октября на станции метро "Маяковская". Всех привезли, затем к перрону подошли вагоны, в которых были буфеты. А там — все, как до войны. А главное — пиво ленинградское. Знаете, как изменилось настроение? Раз пиво из Ленинграда привезли, значит, и там дела не так плохи, как нам казалось! А на следующий день ко мне прибежал товарищ и говорит: "Пошли на Красную площадь, там сейчас парад начнется!" Мы ведь, работая в Кремле, не знали, что готовится парад. Снег шел тяжелый, густой, немецкая авиация налететь не могла, и любо-дорого было смотреть, как подтянутые, крепкие бойцы идут прямо на фронт. Он в два дня всей стране изменил настроение.

Он так же умело пользовался и человеческими слабостями?

Конечно. На страхах играл лучше, чем Паганини на скрипке. Ведь как он давал задания? Всегда или сроки были нереальными, или приказ отдан так, что как ни выполни, все равно будешь виноват. Я помню, он приказал после войны построить на Украине какой-то завод за два года. У предсовмина Украины Коротченко собрались строители, проектировщики и стали доказывать, что в такой срок завод не построить никак. И начали убеждать Коротченко позвонить Сталину. Тот ответил кратко: "Кому голова не дорога, тот пусть и звонит!" И завод построили в срок.

Или вот еще пример. Когда в 1957 году исключали из партии Молотова и Маленкова (это было на партсобрании аппарата Совета министров в 14-м корпусе Кремля, в клубе, который потом переделали под зал заседаний Совета национальностей Верховного совета СССР), Молотов выступал дважды. Он посчитал, что в первый раз выступил неудачно, и попросил слова еще раз. Ему начали прямо говорить: что это вы пытаетесь оправдываться, вы же голосовали всякие расстрельные списки? Он отвечал: "Да, голосовал. Но когда проголосовал Сталин, попробовали бы вы проголосовать против".

Знаете, даже тогда чувствовалось, насколько сильно боялись Сталина даже его ближайшие сподвижники. Это ведь сидело где-то глубоко еще многие и многие годы. Доходило до казусов. Уже после XX съезда и начала борьбы с культом личности на пленуме ЦК выступал академик Юдин. Партийный философ, но мужик замечательный. Заканчивает выступление и вдруг по привычке как крикнет: "Да здравствует товарищ Сталин!" В первый момент у многих руки рефлекторно сложились для хлопков. А потом — полная тишина. Юдин сообразил, что маханул лишнего, и говорит: "Извините, я, кажется, ошибся".

А неясные приказы — это как?

Как-то он шел по ЦК мимо отдела по работе с женщинами и вдруг услышал, что там все громко смеются. Он остановился, повернулся к охраннику и сказал: "Чтобы этого больше не было!" Охранник передал, кажется, Маленкову. Тот стал ломать голову: чего чтобы больше не было — смеха, отдела или его сотрудников? Долго думали, пока наконец не приняли компромиссный вариант — ликвидировать отдел, но людей, работавших в нем, не сажать.

"Насчет того, как здороваться, никаких указаний не существовало"

"И строительством плохо руководите, и в бильярд играть не умеете"

А по мере старения Сталин менялся?

По моим наблюдениям, он стал уделять больше времени своим увлечениям. Он ведь любил выращивать на своей ближней даче в Волынском фрукты и овощи. По большей части южные, которые в подмосковном климате не вызревали. Виноград, как мне говорили, был такой, что в рот не возьмешь. А неспелые дыни и арбузы он дарил своим гостям. При этом говорил садовнику: "Взвесьте все и возьмите с них деньги по розничной цене московских магазинов". Больше отдыхал и при этом шутил в своем, только ему присущем стиле. Бывший министр строительства, а потом председатель Моссовета Николай Дыгай рассказывал мне, как он отдыхал одновременно со Сталиным в Сочи. Вождь пригласил его на обед, а потом предложил сыграть на бильярде. Дыгай выиграл три раза подряд. Сталин и говорит: "Значит, мне правильно докладывают, что вы плохо строительством руководите. Видимо, все шары катаете!" У Дыгая руки затряслись. И он раз за разом стал проигрывать. Сталин посмотрел на него и говорит: "И строительством плохо руководите, и в бильярд играть не умеете".

Он просто наслаждался испугом собеседника или шутил, чтобы запомнили и рассказывали о нем, как о других великих?

Думаю, и то и другое. Он готовил себе место в истории очень серьезно. Особенно ярко это стало заметно на пленуме ЦК, проходившем вслед за последним сталинским XIX съездом партии. Он тогда начал резко критиковать Молотова и Микояна. Говорил о том, что они имеют заслуги, но все равно ощущение было такое, что обоих не сегодня-завтра арестуют. Причем у меня тогда появилось ощущение, что вождь просто хочет убрать последних людей, которые помнят то время, когда он был простым смертным. И после его кончины могут начать об этом вспоминать.

Вы присутствовали на его похоронах?

Конечно. Правда, в те годы я еще не был непременным участником всех комиссий по организации похорон, но в почетном карауле у гроба в отведенное для аппарата Совмина время постоял.

А почему памятник на могиле Сталина появился только девять лет спустя после выноса его тела из Мавзолея и перезахоронения?

В 1970 году мне позвонил начальник хозяйственного управления Совмина Леонтьев. И говорит: "Михаил Сергеевич, ко мне приходил скульптор Томский и просил, чтобы ему оплатили создание бюста Сталина для могилы на Красной площади. Говорит, что два года, как бюст готов, лежит на складе, а денег не платят". "А разве мы ему заказывали такой бюст?" — спрашиваю. "Нет". Стали разбираться. Оказалось, что памятник заказало управление охраны КГБ, а вопрос об установке застрял в ЦК у Суслова.

Но ведь Суслова называли ярым сталинистом.

Он консерватором был еще более ярым. Нет на могиле памятника, никто не ропщет — пусть все так дальше и остается. Он переставал быть консерватором, только когда речь шла о нем самом. К 75-летию того же Леонтьева мы написали записку в ЦК с просьбой дать ему орден. А в 75 награждать было не принято. Только в 70 и 80. Но Леонтьева уважали, и все члены Политбюро, кроме Суслова, проголосовали за. Я решил позвонить Суслову. "Михаил Андреевич,— говорю,— у вас там дело такое, о награждении Леонтьева..." "Да,— отвечает,— был такой вопрос. Но ведь за 75 лет не дают". И дернул меня черт сказать: "Но вам-то дали". А он ровным своим скрипучим голосом говорит: "Ну так я же Суслов". А про памятник Сталину я доложил Косыгину. Месяца через два иду по Кремлю и вижу скопление народа. Оказалось, что члены Политбюро со свитой рассматривают этот бюст. Брежневу понравилось. И вскоре было принято решение памятник на могилу установить. Всем, кому интересно знать, каким был Сталин, советую сходить и посмотреть. Томскому здорово удалось все ухватить.