В Москве изданы мемуары Марии Бочкаревой. Большинству публики она известна как создательница знаменитого женского батальона смерти: в эйзенштейновском "Октябре" — шеренга грудастых бабищ с винтовками, у Маяковского в "Хорошо" обронена строчка о "бочкаревских дурах".
Мария Леонтьевна Бочкарева никогда ничего не читала, да и буквы различать научилась уже в довольно зрелом возрасте. Книгу "Яшка. Моя жизнь крестьянки, офицера и изгнанницы" (Yashka. My Life as Peasant, Officer and Exile, 1918), вышедшую сначала с сенсационным успехом в США и Великобритании, а теперь выпущенную "Воениздатом" в серии "Редкая книга" в переводе с английского, за 100 часов записал с ее слов в дешевейшем номере нью-йоркской гостиницы еврей-эмигрант Исаак Дон Левин (Isaac Don Levine). Доходы от книги предназначались на лечение раненых соратниц Бочкаревой, лежавших по русским госпиталям.
Ее жизнь до первой мировой войны — сюжет, хорошо известный по русской поэзии и прозе от Некрасова до Бунина. Озверевший от бедности отец-пьяница, офицерик-соблазнитель, муж — садист-алкоголик, от которого несколько раз убегала куда глаза глядят, а чтобы не вернули беспаспортную домой, Мария безропотно отвечала на просьбы жандармских офицеров. Когда возникла возможность устроиться помощницей к лавочнице, останавливало только одно: "Она ведь еврейка. Я слышала так много разного про евреев, что боялась жить под одной крышей с еврейкой". Впоследствии, едва вырвавшись из публичного дома, так влюбляется в Янкеля Гершева Бука, что добровольно отправляется с ним в жуткую якутскую ссылку (а потом, уже в армии, берет его имя в качестве солдатской клички — Яшка). Наладить нормальную жизнь в ссылке не удается: убегая от Янкеля, она бежала от ножа садиста-психопата. В ноябре 1914-го шлет отчаянную телеграмму Николаю II, который высочайше повелевает зачислить Бочкареву в солдаты. Так что прежде чем взяться за организацию женбатов, получившая свободу Бочкарева около двух лет вытаскивала раненых из-под обстрела, ходила в штыковые атаки, забрасывала гранатами вражеские дозоры, ночевала в траншеях среди трупов.
Первое свое боевое крещение она назвала столкновением "с самым бесчеловечным из всех германских военных изобретений" — отравляющими газами. "Наши противогазы были несовершенны. Убийственный газ проникал внутрь, вызывая в глазах острую резь и слезы. Но мы же были солдатами матушки-России, чьим сыновьям не привыкать к удушающей атмосфере, и поэтому мы сумели выдержать воздействие этих раздражающих газов". Патриотический слог безо всяких потуг на юмор выдает в авторе цельность характера, которая так и не далась не только Солженицыну, но даже Шолохову.
В мае 1917 года Мария Бочкарева при поддержке Родзянко, Керенского и высшего генералитета приступает к созданию 1-го Петроградского женского батальона смерти. Цель: устыдить мужиков, разлагающихся под влиянием солдатских комитетов и братаний с врагами. Когда Керенский требует хотя бы ради приличия создать в женбате такой комитетик, Бочкарева в ярости швыряет ему в лицо свои офицерские погоны. Крута. Недовольных бьет по морде, невзирая на то что среди ее адъютантов — дворянки княжеских кровей и дочь адмирала Черноморского флота.
Животная любовь к родине, которая ее жесточайше изнасиловала, достигла высшего градуса в ненависти к германцам. Неудачное июльское наступление 1917-го, провал которого она возлагает на комитеты и большевиков, Бочкарева описывает со слезами, жалея напрасно погибших русских солдат. Но когда застукивает свою милую "смертницу", которая во время отступления занимается с солдатиком у березки любовью, без колебаний протыкает шлюху штыком и жалеет о том, что не догнала ее хахаля. Встречавшие Бочкареву мужчины вспоминали о ней впоследствии о ней как "о пьяной русской безобразной мужичке", другие — как о "русской Жанне д`Арк", хотя в отличие от француженки Бочкарева не обладала ни религиозным фанатизмом, ни фанатичным монархизмом. Вернувшись из-за границы, она металась со своим дикорастущим патриотизмом по взбаламученной России, выполняя поручения то Корнилова, то Колчака, пока в апреле 1920-го — она пробиралась к родителям — ее на всякий случай не расстреляли сибирские чекисты.
В 1876 году Достоевский писал в "Дневнике писателя" об участии женщин в русско-турецкой войне: "Русская женщина целомудренно пренебрегла препятствиями, насмешками. Она твердо объявила свое желание участвовать в общем деле... Дай Бог тоже русской женщине менее 'уставать', менее 'разочаровываться'". Которые "устали" и "разочаровались" — по ведомству Бориса Акунина. Которые нет — будут наверняка очарованы и до полусмерти напуганы витальностью Яшки. Хотя бы потому, что имя ей — легион, и только благодаря этому легиону и состоялось истинно русское изобретение — дама с бомбой в муфте и револьвером в лифчике. На смену им пришли Яшки в кожанках, которые и расстреляли Марию Бочкареву.
Предисловие Сергея Дрокова (собравшего огромный фактический материал о героине) в конце ни с того ни сего обретает — при взгляде на современную ему Россию — комико-апокалиптический пафос: "Авантюризм, делячество все больше захватывают русскую душу. Слово 'патриот' встречается в штыки. Страшно подумать, что стало бы теперь с русской девушкой, во всеуслышание заявившей, что ей стыдно за брата или друга, отказавшегося от службы в армии, и потому решившей организовать женский батальон под белым знаменем 'За веру и Отечество'. Не ждет ли ее, как Марию Бочкареву, судьба изгнанницы?" Поскольку автор, как и героиня, шутить не склонен, можно ответить и серьезно: что ж, нам, сыновьям матушки-России, не привыкать к удушающей атмосфере.