«А тут, видите ли, еще рассуждают о "суровости" приговора»

2 апреля 1966 года Михаил Шолохов с трибуны XXIII съезда КПСС разоблачил предательскую антисоветскую сущность Андрея Синявского и Юлия Даниэля, еще в феврале получивших соответственно семь и пять лет заключения за публикацию своих книг за границей. Выступление автора "Тихого Дона" и нобелевского лауреата о закрытом уже деле понадобилось советской власти из-за неожиданного оборота, который это дело получило. Во-первых, против суда над Даниэлем и Синявским необычно активно протестовала советская интеллигенция — митинг гласности на Пушкинской площади (это была первая политическая демонстрация в СССР), многочисленные открытые письма, противоречащие обвинению заключения нескольких официально привлеченных экспертов. Слова "нельзя сажать за книги" впервые в советской истории прозвучали столь отчетливо. Во-вторых, в защиту осужденных писателей выступили западные коммунисты, отношениями с которыми СССР дорожил. Однако после речи Шолохова кампания в защиту осужденных разгорелась с новой силой: написанные в ответ открытые письма Лидии Чуковской и Юрия Галанскова получили широкое распространение в самиздате. Из протоколов судебных заседаний и протестных писем журналист Александр Гинзбург составил сборник "Белая книга", за что сам был арестован в 1967 году и осужден на пять лет по той же, что и писатели, 70-й статье

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Юлий Даниэль (слева) и Андрей Синявский в зале суда, февраль 1966 года

"Гражданское обращение" А. Есенина-Вольпина с приглашением принять участие в "митинге гласности", 1965 год

Фото: Архив Международного общества "Мемориал"

Здесь вчера выяснили, что Синявский успел получить от заказчиков две куртки, два свитера, одну белую рубашку и резиновые сапоги, что-то для жены и что-то для сына. Мало? Мало, скажете вы. Но, по-моему, и это много. Хозяева могли вообще не платить Синявскому, потому что его "труды" списаны с меньшевистских газет восемнадцатого года, которые есть в Библиотеке Ленина. <...> Где уж тут говорить о честности, если, даже работая на хозяев, он поступал как мелкий жулик.

<...> Весь ход судебной экспертизы, вещественные доказательства показывают, что перед нами два антисоветчика, понимающие, что они делают. Они понимали. Они знали.

Я выступаю как представитель Союза советских писателей, где, как ни стыдно говорить, состоял Синявский. В семье не без урода. Я от имени всех писателей обвиняю их в тягчайшем преступлении и прошу суд о суровом наказании.

В некоторых кругах за рубежом высказывается сомнение: не представляет ли собою суд над Даниэлем и Синявским подавление в писательском творчестве критики недостатков, имеющихся в советском обществе? Самая острая критика недостатков, служащая упрочению нашего общества, его очищению и укреплению, поддерживалась и поддерживается советскими людьми. <...> Критика с позиций враждебных, клевета, с помощью которой хотят подорвать основы нашего строя, ослабить его силу, встречала, встречает и, разумеется, всегда будет встречать отпор.

Суд признал А. Синявского и Ю. Даниэля виновными <...> и приговорил к заключению в исправительно-трудовых колониях строгого режима: Синявского сроком на семь лет, Даниэля — на пять лет.

Зал встретил приговор аплодисментами.

Синявский и Даниэль — люди с двойным дном, внутренние эмигранты. <...> И вот самая настоящая оценка их произведений — это бормотанье унитаза. Ни одно буржуазное издательство не подпустило бы на пушечный выстрел эту безвкусицу, пошлятину и порнографию, но из-за антисоветского содержания покупатели нашлись.

Рано порадовались, господа! Ваши перевертыши сами перевернуты на спину. Их подлинное лицо распознано. Это не просто нравственные уроды, но и активные подручные тех, кто шурует в топке международной напряженности, кто хочет холодную войну превратить в горячую, кто не расстался еще с бредовой мечтой поднять руку на Советский Союз. А к таким подручным не может быть снисхождения.

Задумано за морем тонко,

Есть установочка одна:

Нужны продажные подонки,

Нужна стиляжная шпана.

<...>

С поличным мы вас захватили

И раскусили вашу цель!

За что вам доллары платили,

Синявский, Тарсис, Даниэль?

Я видел их, бесстыжих, лгущих,

Привыкших путать и вилять,

В разнос и оптом продающих

Не пирожки — Отчизну-мать!

Мои ровесники. Мне горько,

Я чуть от гнева не ослеп.

Как не застряла в горле корка

У них, жующих русский хлеб?

Я принадлежу к тем писателям, которые, как и все советские люди, гордятся, что они малая частица народа великого и благородного. <...> Все мы — члены одной огромной семьи. <...> С горечью констатирует русская народная мудрость: "В семье не без урода". Но ведь уродство уродству рознь. Думаю, что любому понятно: ничего нет более кощунственного и омерзительного, чем оболгать свою мать, гнусно оскорбить ее, поднять на нее руку!

Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев.

<...> И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а "руководствуясь революционным правосознанием", ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, еще рассуждают о "суровости" приговора.

Дело Синявского и Даниэля — первый советский открытый процесс, политический, когда обвиняемые <...> не признавались в своей вине. Синявский и Даниэль держались хорошо <...>. Синявский и Даниэль не скрывали своего авторства, они только отметали и разбивали обвинения неписательской сути дела.

<...> И сразу стало видно, что в Советском Союзе есть люди, которые могут защищать свою правду и принимать несправедливый приговор твердо. Воля и психика этих людей не подавлены.

Здесь судили писателей, а свое писательское звание Синявский и Даниэль защищали с честью.

И еще одну важную подробность вскрывает этот процесс: Синявский и Даниэль никого не стремились "взять по делу", не тянули своих знакомых в водоворот следствия. Отсутствие нечеловеческих средств подавления человеческой психики сделало их волю способной к борьбе, и они победили.

Если бы заявили о несогласии с тем, что эти люди писали, если бы их об этом уведомили путем судебного решения, если бы их заставили уплатить штраф за нарушение существующего закона, возбраняющего бесконтрольный вывоз за границу литературных произведений,— это вполне допустимо, каково бы ни было мое личное отношение к такому закону. Но если их лишать свободы за содержание романа или сказки — это значит превращать заблуждение в преступление, создавать прецедент более опасный для интересов социализма, чем могли бы быть опасными сочинения Синявского и Даниэля.

Всякому понятно, что значит уничтожить литератора физически, но далеко не всякий понимает, как протекал в России процесс умерщвления литературы. <...> Писатель находится под гипнозом всеобщего обаяния коммунистическими идеалами, с одной стороны, а с другой стороны, он совершенно не может принять отвратительную коммунистическую действительность с ее сталинскими концлагерями и всеобщей вздорностью. Коммунистические концлагеря мешают ему воспевать коммунистические идеалы, а коммунистические идеалы мешают критиковать коммунистические концлагеря. Наступает или состояние творческого паралича, или писатель начинает мошенничать; в том и другом случае он умирает как литератор. Все очень даже просто.