Фестиваль музыка
Обращаясь в этом году к операм о любви и смерти, Зальцбургский фестиваль не забыл и Моцарта. Осуществленная немецким режиссером Клаусом Гутом постановка оперы "Дон Жуан", "веселой драмы" (согласно определению композитора), оказалась спектаклем сенсационно невеселым — хотя в ней нет ни ожившей статуи, ни ада, разверзающегося под ногами главного героя. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Последний раз в Зальцбурге ставили "Дон Жуана" шесть лет назад, то есть по местным меркам совсем недавно. Причем не то чтобы это была незапоминающаяся проходная постановка: режиссерская работа Мартина Кушея вызвала вполне приличный шум, да и по музыкальной части было что запомнить. Дирижировал Николаус Арнонкур, Дон Жуана пел Томас Хэмпсон, а Донна Анна носила, сложно поверить, тогда еще новую для Зальцбурга фамилию Нетребко.
В этот раз исполнительский состав тоже выглядел интригующе. Музыкальным руководителем постановки выступал французский маэстро Бертран де Бийи, заглавную партию поручили британскому баритону Кристоферу Малтману, а с партией Лепорелло дебютировал в Зальцбурге молодой уругваец Эрвин Шротт, нареченный госпожи Нетребко. Дона Оттавио пели два перспективных молодых тенора, американец Мэттью Поленцани и словак Павол Бреслик. С подбором певиц, глядя на афиши, можно было, пожалуй, согласиться беспрекословно: Аннетта Даш — Донна Анна, Доротея Решман — Донна Эльвира, Екатерина Сюрина — Церлина.
Уже во время неказисто сыгранной увертюры возникло ощущение, что с музыкальной стороной все может получиться не так уж и гладко, тем более что вместо приболевшей Аннетты Даш в спектакль пришлось спешно вводить молодую болгарку Светлану Доневу. И все же по-настоящему застало врасплох то, что творилось на сцене после поднятия занавеса.
Всю сцену, оборудованную поворотным кругом, занимает сосновый бор, который художник Кристиан Шмидт выстроил с таким любовным натурализмом, вплоть до рисунка коры и мха на стволах, как будто режиссер в этих декорациях собирался не оперу ставить, а снимать фильм-сказку про Бабу-ягу. В этом лесу — ночная темень, разгоняемая только холодным косым светом не то луны, не то фонарей; ближе к финалу между стволами стелется туман, в котором через сцену призраком пробегает не то волк, не то большой пес. Но при всей очевидной метафоричности это не какой-нибудь поэтический лесной сумрак из баллад немецкого романтизма, а вполне тривиальный современный лесопарк.
Сюда Дон Жуан вытащил на свидание Донну Анну, которая на самом деле любит именно его, а не положительного очкарика Дона Оттавио, и гневается она не оттого, что соблазнитель ее преследует, а потому, что он пытается от нее убежать. Неожиданно появляется Командор (Анатолий Кочерга), завязывается драка, но перед смертью Командор успевает выстрелить в Дон Жуана. И видимо, смертельно его ранить, так что все последующее — хроника последних часов истекающего кровью главного героя, бомжевато слоняющегося по лесу в обществе Лепорелло.
Возможности поворотного круга режиссер использует мастерски: сценическое действие с погонями, лазанием по деревьям, заблудившимся гостями со свадьбы Мазетто и Церлины и настоящим автомобилем, на котором ездят по лесу Дон Оттавио и Донна Анна, разворачивается с естественностью и зрелищностью кинофильма. Не совсем ясно, что из всего этого происходит взаправду, а что — в галлюцинациях, вызванных горячкой главного героя. Или кое-чем покрепче: и Дон Жуан, и особенно Лепорелло еще и колются. Знаменитый список побед хозяина, например, попросту мерещится обдолбанному Лепорелло в расписании автобусов на остановке, где дожидается автобуса Донна Эльвира. Неудивительно, что статуи в сцене на кладбище попросту нет, и мертвый Командор чудится героям в сухом суке. В финальной сцене, пока Дон Жуан ужинает гамбургером и баночным пивом, сервированными на покрытом тряпкой пеньке, Командор как живой тихонько появляется из тумана и неспешно роет на заднем плане могилку, в которую потом главный герой упадет с заключительным воплем (на этом опера в использованной здесь венской редакции и заканчивается).
Все эти режиссерские ходы, смотревшиеся бы, вероятно, дикостью в ином случае, в общем контексте спектакля работают до странного сильно. Дон Жуан Кристофера Малтмана, несмотря на всю свою бравую брутальность,— обреченный человек, который только бодрится перед лицом того, что куда страшнее и загадочнее, чем оживающее надгробие и ночная темнота, и именно поэтому он так отчаянно цепляется напоследок за женскую любовь. Роскошно сыгранный персонаж Эрвина Шротта, даром что выглядит нелепым фриком, даже более трогателен, чем традиционные Лепорелло, в своих постоянных попытках как-то облегчить агонию патрона — хотя бы паясничанием, хотя бы наркотиками. Донну Анну — такую, какой обрисовал ее сам Моцарт,— действительно сложновато представить себе упивающейся тихим семейным счастьем с Доном Оттавио; режиссер доводит это сомнение до радикального, но психологически убедительного кризиса, заставляя героиню покончить с собой.
Все это тем более справедливо, что в смысле качества актерской игры, эмоционального напряжения и всеобщего попадания в образ это поразительный спектакль, хотя по музыкальному качеству он уязвим. Действительно первоклассная без скидок вокальная работа в "Дон Жуане" одна — это Эльвира Доротеи Решман, хотя Церлина Екатерины Сюриной и Дон Оттавио Павола Бреслика тоже приятно впечатляли корректностью и стилистической отточенностью. Сочным, богатым и мощным голосам Кристофера Малтмана и Эрвина Шротта по большому счету недоставало гибкости и изящества, а Донна Анна Светланы Доневой выдавала техническую слабость, недостаток опытности и крикливое звучание на верхах.
Но наибольшей проблемой была все-таки работа дирижера Бертрана де Бийи, неожиданно выказавшего в трактовке моцартовской партитуры недостаток и стилистической компетенции, и идей, и вкуса. Создавалось ощущение, что не только отошедший от фестивальных дел Николаус Арнонкур, но и многие другие из регулярно выступающих в Зальцбурге именитых дирижеров справились бы не в пример лучше. Как бы то ни было, через несколько месяцев запись спектакля с премьерным составом разойдется по всему миру на DVD, и в программе по крайней мере нынешнего фестиваля нет других спектаклей, которые по своей этапной значимости для режиссерского оперного театра более бы этого заслуживали.