Премьера кино
"Тайное сияние" вспыхнуло на прошлогоднем Каннском фестивале, принеся заслуженную награду исполнительнице главной роли До Ен Чон, а режиссеру по имени Чан Дон Ли — сравнение с Бергманом. Теперь на московских экранах фильм засветился в ореоле тайного шедевра. Не находя его до такой степени уникальным, связь с мировой кинематографической модой обнаружил в нем АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Корейское кино все еще остается для пытливых россиян объектом экзотики. Хотя мы уже способны различить в нем несколько непохожих лиц: Ким Ки Дук, Чхан Ук Пак и теперь вот Чан Дон Ли. Странный довольно человек — но каждый корейский кинематографист по-своему странен. В нем нет никакой энигматичности, а на вид он больше напоминает симпатичного функционера: одно время и впрямь служил в южнокорейском правительстве министром по культуре и туризму, слыл душой компании и отличным организатором банкетов. В отличие от "плохого парня" и "проклятого поэта" Ким Ки Дука, он — "хороший парень" национального киносообщества. Как ему удавалось все это соединять с долей сочинителя интеллектуальных романов — вот это и есть главная загадка.
Придя в режиссуру, он не растворился в коммерческом потоке киноиндустрии, но и не стал ему себя противопоставлять. Фильмы "Зеленая рыбка", "Мятная конфета" и особенно "Оазис" принесли их создателю репутацию не такого простого, как кажется. В "Оазисе" он срежиссировал роман бывшего заключенного с парализованной девушкой: ее конвульсии придали этой лав-стори особенный тошнотворный шик. И все же режиссера тянет к мейнстриму: достаточно сказать, что главную мужскую роль в "Тайном сиянии" играет Кан Хо Сон — кумир местной публики, свой в доску герой без страха и упрека корейского кино. Однако Чан Дон Ли поступает с ним так же, как если бы, например, Бориса Андреева или — возьмем более свежий образец — Михаила Пореченкова принудили сняться в изысканнейшей экзистенциальной драме.
Сюжет "Тайного сияния" можно рассказать в одном предложении, и тут нет никакого секрета, даже минимального риска выдать спойлер. В результате долгих мытарств, которые начались с гибели мужа, молодая пианистка Син Э находит возможность примириться еще с одной чудовищной потерей (похищают и убивают ее сына) и простить убийцу — причем помогает ей не секта религиозных кликуш, а простой человек, разделивший с ней страшное горе. Его-то, автомеханика и рубаху-парня, и играет Кан Хо Сон. Тайное сияние — так, между прочим, переводится название города, куда после смерти мужа приезжает героиня в поисках умиротворения.
Фильм перекликается с множеством других картин последних двух сезонов. Их навязчивыми темами стали всевозможные утраты, приводящие к депрессиям, психозам и мукам совести. Это могут быть супружеские разрывы, смерти близких, особенно часто — потери детей. Речь не столько даже о "Подмене" Клинта Иствуда и "Юрьевом дне" Кирилла Серебренникова, хотя любопытно, что именно в них, как и в корейском случае, получают свои бенефисные роли первые актрисы — от Анджелины Джоли до Ксении Раппопорт. Важнее не внешняя сюжетная, а внутренняя связь, единой нитью сшивающая пласты разных культур. Герой "Изгнания" нашего Андрея Звягинцева доводит до смерти свою жену подозрением в неверности, а герой "Тихого света" мексиканца Карлоса Рейгадаса — собственной изменой. Во всех случаях свою роль в развитии драмы играет церковь, но тихий свет и тайное сияние надежды, далекого присутствия Бога исходят, как правило, не от нее.
Точно так же, как несколько лет назад по всему миру прошелестела серия фильмов о мстителях и мстительницах (от "Убить Билла" до корейского "Олдбоя"), сегодня пошел откат. Соблазны мщения и чудеса, способные смирить душу и даже (в метафорическом смысле) воскресить умерших,— идефикс современного кино. Если на этом фоне "Тайное сияние" чем и отличается, так это явным предпочтением, которое отдается перед драматическими событиями их последствиям и переживаниям. Отличается также гиперреалистическим стилем, отвергающим всякое подобие символики, не прячущимся за туманные метафоры и эффектные кадры. В фильме есть другая, вызывающая красота: это красота полной незащищенности, с которой героиня встречает свою беду, свое тотальное отчуждение от мира и свое рождающееся в муках второе "я". Это красота всепроникающего света, не оставляющего никаких тайн кроме самых главных. Это красота крупных планов, кажется, готовых надломиться под бременем вселенского ужаса, но вопреки ему сохраняющих идеальную форму.