Режиссер Юрий Бутусов осуществил эксперимент по прививке Бертольда Брехта на почву Александринки. 10 сентября спектаклем "Человек = Человек" по пьесе "Что тот солдат, что этот" открылся фестиваль "Александринский". Насколько успешным оказался опыт, рассказывает ТАТЬЯНА ДЖУРОВА.
Валерий Фокин, в отличие от всех прочих худруков всех прочих петербургских театров, меньше всего озабочен тем, как слово кого-то из приглашенных в его театр режиссеров отзовется в сознании зрителей. И это приятно. Потому и возник скучнейший, но не бесполезный с точки зрения актерского тренинга Терзопулос с "Эдипом", и авангардист Люпа с его опытом по превращению "Чайки" в ультра-абсурдистскую драму. Как можно после этого испугаться Брехта с его морализмом? Тем более, ставил его Юрий Бутусов — самый любимый и многообещающий из молодого поколения питерских режиссеров конца 90-х.
Действие пьесы "Что тот солдат, что этот" развивается в вполне условном Непале во времена британских колоний. Ирландец-грузчик отправляется на рынок купить рыбу. В это же самое время четверо солдат британской армии грабят туземный храм. Не досчитавшись одного бойца, вояки подговаривают Гэли Гэя, переодевшись в форму, предстать на вечерней проверке в качестве их товарища — Джерайи Джипа. За умеренное вознаграждение тот соглашается. Но этого оказывается недостаточно: войска направляют на север и Гэли Гэя нужно не просто убедить или заставить отправиться на войну, а действительно превратить в рядового Джипа, тем самым, доказав, что "личность" — понятие эфемерное.
Художник Александр Шишкин, который любит играть с объектами, раскидал на сцене ряд монструозных игрушек: слоновью голову, гигантский люминесцирующий крест и тому подобное. На поворотный круг водрузил прямоугольную эстраду, куда то опускается, то поднимается стенка вагончика маркитантки Бэгбик. По бокам расставили обшарпанные стулья и прожекторы, которыми подсвечивают эстрадные номера поэтапного обезличивания грузчика Гэя. В оркестровую яму посадили настоящий небольшой оркестр — с фортепиано, аккордеоном, духовыми и ударной установкой. Он принимает в действии самое активное участие. Музыканты оркеструют пулеметные очереди звонкой барабанной дробью. А когда по ходу действия должен пописать слон, один из музыкантов встает и перед микрофоном демонстративно выливает пластиковую бутыль с водой. Актеры, волоча за собой длинные шнуры микрофонов, выскакивают в зал, чтобы пропеть зонги Курта Вайля или прокричать лозунги. Что смотрится весьма забавно на фоне вычурной позолоты, лепнины, бархата, а особенно — кислых мин премьерных зрителей, не всегда понимающих ультра-условные приемы.
Брехт и его пьесы требуют от актера одного ловкого фокуса — умения молниеносно впрыгнуть и выпрыгнуть из достаточно простого, схематичного образа-маски, то есть "отстраниться". Выпрыгнув из образа, актер получал право дать горькую или ироничную оценку своим поступкам — уже от лица драматурга. Но обычно этот прием исторгает самые горькие рыдания из актера русской психологической школы, непременно желающего создавать образ цельный и развивающийся. А тут ему предлагают какую-то неприличную чехарду. Конечно, Брехт, сыгранный по собственным правилам, может показаться довольно нудным типом. Но Брехт, сыгранный против правил, может оказаться не только нудным, но и невразумительным. Похоже, что брехтовская "отстраненность" удалась только Александре Большаковой (вдова Бегбик), которая, не меняя бледного, похожего на маску, грима, лихо превращалась то в дряхлую мегеру, то в юную соблазнительницу. Остальные актеры, загримированные в небритых клоунов, увы, довольно однообразны. Кроме исполнителя главной роли Гэли Гэя — Дмитрия Лысенкова, актера замечательно гуттаперчевого дарования. Господин Лысенков удачно примерил свою фирменную бесовскую харизму на образ маленького человека. И хотя не показал механизм обезличивания в действии, но сыграл ужас прощания с собственным "я". Сцена, в которой грузчик — а теперь неизвестно кто — бежит, падает, ползет, а потом снова вскакивает и по вращающемуся кругу бежит за похоронной процессией с символическими останками себя — очень эффектна.
Юрий Бутусов в этом спектакле кажется повзрослевшим, не злоупотребляющим ни самоцитатами, ни трюками, не стремящимся понравиться публике. Возможно, потому что правила игры диктовал все таки Бертольд Брехт. Получилось невеселое высказывание о карнавальной природе человека — но от первого, режиссерского лица.