рассказывает Роман Должанский
Театр Льва Додина приезжает в Москву с гастролями, которые в советские времена назвали бы творческим отчетом: восемь названий, 15 представлений, три недели на разных площадках. Собственно говоря, любой репертуарный театр может, если у него появилась возможность, вот так вывезти куда-нибудь сразу много разных спектаклей. Но на самом деле МДТ Льва Додина — один из считанных (если не единственный) театров России, репертуар которого действительно является репертуаром, то есть тщательно продуманной творческой программой, а не просто, как произошло в большинстве наших театров, случайным набором спектаклей, идущих на одной и той же сцене в исполнении одной и той же компании актеров.
Работы додинского МДТ влияют друг на друга, друг в друге отражаются, друг из друга вырастают. Взять хотя бы два спектакля, которыми открывают гастроли. Первый из них "Жизнь и судьба" — один из самых значительных спектаклей России последнего десятилетия, театральная версия романа-эпопеи Василия Гроссмана. Театр показывает трагическое существование людей прошлого века, зажатых судьбой между двумя тоталитарными системами — сталинской и гитлеровской. Сцену наискосок перерезает волейбольная сетка, через которую перекидывают мяч герои в беззаботном прологе спектакля. Но она почти сразу же становится лагерной решеткой, за которой скрываются то гулаговские бараки, то нацистские печи. Лев Додин настойчиво и убежденно рифмует два бесчеловечных режима — актерам стоит лишь переодеться, чтобы превратиться из узников одного режима в жертв другого. У них даже музыка одна на всех — серенада Шуберта, даром что поют на разных языках.
Впрочем, режиссер беспощаден не только по отношению к политическим режимам, но и по отношению к конкретным личностям. Выдающегося физика Штрума, затравленного за пятый пункт, а потом подкупленного звонком Сталина и поставившего подпись под подлым коллективным письмом, режиссер судит сегодня гораздо строже, чем когда-то судил автор романа. Может быть, так кажется потому, что в момент его тяжелого нравственного выбора на сцене оказывается мать Штрума — узница еврейского гетто, успевшая перед смертью написать сыну письмо. Этим знаменитым письмом матери из романа "Жизнь и судьба" словно прошит весь спектакль.
Как лирический постскриптум к Василию Гроссману смотрится спектакль "Варшавская мелодия" по некогда очень популярной пьесе Леонида Зорина. В ней всего два персонажа — он и она. 1946 год, послевоенная Москва, в которой по воле случая встречаются Виктор (Данила Козловский) и полька Гелена (настоящая полька Уршула Магдалена Малка). Живые остроумные диалоги — и вот она, любовь, трогательные объяснения, планы на будущее. Которым не суждено сбыться из-за свалившегося как снег на голову сталинского указа о запрете на брак с иностранцами. Герои встречаются через десять лет в Варшаве, когда у каждого уже есть семья, но кажется, еще можно что-то изменить. И потом еще через десять лет в Москве, когда никаких семей уже нет, но и менять что-либо уже поздно. Пьесу всегда играли со светлой печалью. Но в спектакле Додина, как всегда взыскательно-строгого и к обществу, и к каждому отдельному человеку, героям предъявлен жесткий счет: во многом они сами виноваты в своей судьбе.