Александринский театр показал премьеру "Ксении. Истории любви". Постановку по исторической пьесе современного тольяттинского драматурга Вадима Леванова осуществил художественный руководитель театра Валерий Фокин. Светские достоинства спектакля о православной святой Ксении Петербургской оценивает ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Театральным созиданием петербургского мифа Валерий Фокин занят не первый год, и большинство ключевых текстов, раскрывающих тему "умышленного города", им уже оприходовано. В пределах русской классики худруку Александринки с каждым сезоном становилось все более тесно — настолько, что после соблазнявшего столичными колоннадами "Ревизора" и программных "Шинели" с "Двойником" героям толстовского "Живого трупа" волей-неволей пришлось перенестись из уютной купеческой Москвы в промозглую Северную столицу. Прошлогодняя "Женитьба" смотрелась лирическим интермеццо фокинского петербургского цикла. Только что выпущенная "Ксения. История любви" — его радикальная реприза. И дело здесь не только в том, что материалом для инсценирования была выбрана пьеса драматурга Вадима Леванова, посвященная одной из самых почитаемых православных святых Петербурга Ксении Блаженной. Пятый александринский опыт Валерия Фокина демонстрирует невиданную в прежних четырех спектаклях продуктивность взаимоотношений авторской режиссуры и драматургии. На премьерной афише под именем драматурга и названием произведения присутствует немаловажная ремарка: "сценический вариант Александринского театра". Рассказанная Валерием Фокиным "История любви" и впрямь отличается от написанной Вадимом Левановым "Святой блаженной Ксении Петербургской в житии". Режиссер собственноручно выстраивает логику спектакля, тасует эпизоды пьесы и раскладывает из ее "клейм" (так в иконописи называются небольшие композиции с сюжетом из жития святого, располагающиеся вокруг центрального изображения иконы) собственный сценический пасьянс. В новой постановке господину Фокину не нужно было по привычке тратиться на деконструкцию канонического текста: господин Леванов сам предложил режиссеру избыточно-экспрессивный полилог, способный принять нужную режиссеру форму.
По внешней жесткости, сумрачному аскетизму и простоте выразительных средств "Ксения" превосходит все предыдущие петербургские работы Валерия Фокина. Глазу буквально не за что зацепиться: красоты александринского интерьера теряются в полумраке еще до начала спектакля, художник Александр Боровский раздел подмостки донага и протянул вдоль оркестровой ямы искусственный водоем, спустив к нему со сцены ряд ступенек. Здесь, как на паперти, пристально вглядываясь во тьму зрительного зала, проведет большую часть времени отрекшаяся от всего мирского главная героиня спектакля. Работа молодой артистки Янины Лакобы выматывает нервы, но заставляет следить за собой не опуская глаз — за поразительную внутреннюю наполненность внешне неброской "Ксении" ответственны как раз артисты александринской труппы. Своими в меру густыми актерскими красками молодые силы (дебютанты Александра Большакова и Степан Девонин на голову выше своих коллег) и создавшие ряд незабываемых камео корифеи театра Галина Карелина, Светлана Смирнова, Сергей Паршин и Николай Мартон вырисовывают виртуозный режиссерский рисунок.
Рассаживаясь, публика разглядывает проецирующуюся на задник сцены именную страницу Ксении Петербургской из "Википедии". Веб-проекция тает лишь тогда, когда с началом действия из-за сцены выбежит истошно голосящая девушка в исподнем и материализует далекую историю. "Ксения" лишена временной конкретики, ведь в России эпохи взаимопроникаемы, а ситуации архетипичны. Сменяющие друг друга века контрапунктируют в рассказе не столько о мученичестве православной святой, сколько о греховности тех, кого принято называть русским народом. Народу-богоносцу достается по полной программе — заблудшее духовенство не видит дальше собственного живота, а неспособная отличить святую от юродивых паства стоит своего клира. Перед Ксенией проходит череда сомневающихся и неверующих православных из разных веков, от гранд-дамы екатерининской поры до бескрайней очереди в "Кресты" времен массовых арестов 1930-х. По Фокину, петербургская святая отмаливает не внезапно скончавшегося и оставшегося без покаяния мужа, а как минимум всех братьев и сестер по вере. Поэтому роль супруга Андрея Федоровича, отмоленного Ксенией и являющегося ей в финале, досталась молодому Дмитрию Лысенкову. Главный александринский лицедей здесь впервые не лицедействует и потому словно бы безлик. Валерию Фокину только того и нужно — фигура Андрея Федоровича персонифицирует весь русский народ. Финал постановки протягивает арку к одной из ее первых мизансцен, в которой домочадцы хлопотливо следуют за твердо чеканящей круги по сцене Ксенией. В этот эпизод Фокин умудрился заложить всю метафорическую соль легенды о святой заступнице — она всегда будет закрывать верующих своей грудью, а тем останется лишь следовать за ней по пятам в попытке постичь то, что постигнуть в принципе невозможно.