Случившееся в России два года назад — типичный реакционный переворот, являющийся практически неизбежным ответом на революционный вызов.
Некоторые реальные картины двухгодичной давности
"Мы все забываем. Мы помним не быль, не историю, а только тот пунктир, который хотели продолбить в нашей памяти беспрестанным давлением", — писал Солженицын. В применении к осени 1993 г. замечание более чем актуальное. Порой амнезия принимает откровенно трагикомические формы — потрясенный известиями о погроме, учиненном приверженцами Руцкого--Хасбулатова в расположенном на 20-м этаже СЭВовского небоскреба офисе "ЭПИцентра", Григорий Явлинский в ночь с 3-го на 4-е выступал из резервной студии РТВ с призывами к власти подавить мятеж со всей решительностью. Спустя два месяца после столь жестких призывов он же заявил о невозможности сотрудничать с режимом, у которого руки по локоть в крови, а спустя два года — вероятно, вполне искренно не помня о тогдашнем ночном испуге — много и хорошо рассуждал об ответственности за "доведение до братоубийства".
Впрочем, и многие люди с менее выраженными трагикомическими наклонностями чистосердечно забыли ночь на 4 октября, хотя вспомнить есть что: панический драп столичной милиции во главе с начальником ГУВД Панкратовым, погасшие экраны телевизоров и мучительное — как у Веллингтона при Ватерлоо — ожидание подхода подкреплений.
Ельцин осуществил заветную мечту советской интеллигенции
Искренние проклятия кровавому режиму, раздающиеся с вечера 4 октября 1993 года и до сего дня, мешают обратить внимание на то обстоятельство, что именно проклятый режим сделал явью бывшее рефреном на интеллигентских кухнях 60-х — 70-х гг. страстное в своей несбыточности пожелание "Ах, если бы... Ах, если бы в 1917 году, вместо того чтобы покорно склоняться перед большевиками, власть явила хотя бы толику твердости и тем избавила бы Россию от последующего коммунистического кошмара". 1993 год реализовал интеллигентские моления. Власть так же валялась на земле, армия и полиция так же бездействовали, люди, вышедшие на улицу по призыву Гайдара, до боли напоминали юнкеров-гимназистов, пытавшихся защитить Временное правительство. Разница была лишь в том, что Керенский не решился стрелять, а Ельцин решился. Сегодня, спустя два года Россия имеет крайне несовершенный режим, однако же с буржуазными свободами, коммунальными услугами и даже рублем в качестве платежного средства. Спустя два года после 1917-го был 1919-й.
Отсутствие желания осмыслить происшедшее
Ситуация описана еще Крыловым в басне "Хозяин и батрак". Оказавшись в объятиях медведя, хозяин жалобно взывает к батраку: "Степанушка! спаси! не выдай, милый!", когда же батрак откликается на зов, "снеся полчерепа медведю топором", интеллигентный хозяин справедливо осуждает тоталитарного работника: "Чему обрадовался сдуру? Знай, колет — всю испортил шкуру!".
Горячность хозяйско-интеллигентского гнева была столь высока, что заставляла задуматься, в какой степени жестокие и несправедливые меры, сопутствовавшие подавлению мятежа, были причиной праведного гнева, а в какой — лишь поводом для давно назревавшего разрыва. Если бы речь шла о том, чтобы в отношении государственной власти справедливо и беспристрастно установить степень ее вины, тогда, как минимум, следовало бы принять во внимание, что усмирение вооруженного восстания нигде — даже на картинках в учебнике — не выглядит красиво. Вопрос не в том, красивы ли и хороши были учиненные после 4 октября подвиги отважно вышедшего из убежища начальника ГУВД г. Москва ген. Панкратова — они были омерзительны, но в том, была ли тут сознательная злая воля верховной власти, или же речь шла о всегда неизбежных эксцессах победившей реакции. Полное отсутствие желания установить степень как объективной, так и субъективной вины властей скорее свидетельствует о том, что расстрел Белого Дома — в чистом виде casus belli, отнюдь не causa.
Осенью 1993-го случился развод общества и власти
К концу 1993 года Россия воспроизвела родной для нее стереотип взаимоотношений общества и власти. С точки зрения российского общества, власть хороша разве что своим полным отсутствием или (что почти то же) совершенно межеумочным состоянием — примером последнего может служить ситуация 1990-1993 гг. Для того чтобы проявлять хоть какие-нибудь свои характеристические признаки (хорошие или дурные), власть, как минимум, должна существовать. Когда с окончанием трехлетнего двоевластия (сперва "СССР--РСФСР", затем "президент РФ--ВС РФ") власть начала свое существование, она самим этим фактом вызвала традиционное отвращение общества.
Послеоктябрьская Россия воспроизвела еще не самый худший отечественный образец
Конечно, и отсутствие власти не во всем приятно. Традиционная русская беда в том, что при отсутствии стабильности наблюдается и отсутствие простейших жизненных удобств, однако с наступлением стабильности наряду с благами и удобствами тут же является и крупное неудобство в виде российской власти, исправно воспроизводящей свои родовые черты — закрытость, лихоимство, казнокрадство etc. "Ленивы, алчны и пред престолом криводушны". С укреплением власти все сказанные черты явились в полном объеме.
Традиционным то ли лукавым софизмом, то ли добросовестным заблуждением, характеризующим отношение общества к власти, является нежелание различать родовые и видовые признаки власти. С тем, что четвертооктябрьский режим явился отнюдь не в образе Афродиты, рождающейся из морской пены, а в виде традиционного черного кобеля, которого не отмоешь добела, согласны в общем-то все. Родовых признаков российской власти не скроешь. Разногласия начинаются тогда, когда из повторяемости родовых признаков делают произвольные выводы о тождестве видовых признаков нынешнего режима с худшими образцами российских режимов прошлого — кто с брежневским, кто со сталинским, кто с правлением Иоанна IV или Тушинского вора etc. Вероятно, следует более точно искать схождения. Наличие минимума буржуазно-демократическим свобод, существование представительных учреждений в рамках куцей конституции и самый умеренный характер режима указывают на максимально точный аналог в виде т. наз. "третьеиюньской монархии" — сформировавшегося после разгона 3 июня 1907 г. II Государственной Думы и спада революционной волны Пятого года режима столыпинской реакции.
Если суть политической борьбы с режимом выражается уже отнюдь не в отстаивании минимальных свобод вроде свободы совести, слова и собраний, а в перераспределении властных полномочий между разными государственными институтами (желание ограничить произвол бюрократии, приблизиться к принципу ответственного перед Думой правительства или, наконец, вовсе свергнуть антинародный режим и учредить на обломках самовластья нечто гармоническое), то речь идет о весьма либеральной монархии, resp. — весьма умеренной реакции.
Само по себе наступление реакции было неизбежным
В лексиконе передовой российской общественности, равно как и в сменившем его лексиконе советского агитпропа слово "реакция" имело безусловно негативный смысл, обозначая торжество самых темных сил над силами прогресса. В то же время мыслители, недостаточно приверженные идеологии оптимистического прогрессизма, отмечали, что суть этого явления более сложная: реакция, являясь неизбежным откатом после прилива революционной волны, стабилизирует и упорядочивает взбаламученные общественные отношения и, как правило, закрепляет наиболее важные из нововведений предшествующего периода. Реставрация Бурбонов отнюдь не была возвращением к ancien regime, а царствование Александра III отнюдь не означало возвращения к крепостному праву. Именно это сочетание всеми видимого отката с не всеми примечаемой стабилизацией позволяло Бердяеву говорить, что реакция может нести в себе и творческое начало.
Присущий реакционным эпохам неадекватный взгляд на политическую ситуацию
Главная опасность российских реакционных эпох заключается в крайнем упрощении взгляда на политического контрагента. Если для реформаторских периодов характерен благожелательный принцип "кто не против нас, тот с нами", то реакционная эпоха, в чем-то сходная с холодной войной, поднимает на щит принцип "кто не с нами, тот против нас". Как для советской пропаганды не существовало различия между Николаем II и Марией Спиридоновой (оба — не члены РСДРП(б)) и между Гитлером и Чемберленом (оба империалисты), так и продвинутое общественное сознание объявляет о полном тождестве Ельцина и Жириновского, а равно Зюганова и Черномырдина. Различие между умеренным реакционером и неумеренным ретроградом или даже революционным фундаменталистом совершенно стирается. На фоне такого общественного ожесточения, которое впоследствии Солженицын именовал "кадетски-революционным", не слишком уверенные и последовательные попытки властей завязать диалог с обществом обыкновенно кончаются ничем. Лорис-Меликов со своей базирующейся на принципе "кто не против нас, тот с нами" "диктатурой сердца" преуспел не более, чем Филатов со своим "общественным согласием".
И если пока что ситуация структурно напоминает времена Лорис-Меликова — интеллигенция бьется с самодержавием при безмолвствующем народе, то то рано или поздно прогрессивная общественность может втянуть в борьбу и народные массы. Этот новый этап борьбы за гражданское общество может иметь не менее впечатляющие последствия, чем третий и последний этап русского освободительного движения, отнесенный Лениным к 1895 и последующим — вплоть до 1917 — годам.
МАКСИМ СОКОЛОВ