Побывав на заседании Хамовнического суда по делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, заместитель главного редактора журнала "Власть" Вероника Куцылло убедилась в том, что борьба за жизнь и свободу для одних вполне может оказаться усыпляющим средством для других.
Суд действительно совершенно открытый — прийти может любой. На входе милиционер досматривает сумки, спрашивает, нет ли фото- или видеозаписывающей аппаратуры. Добродушная тетя в погонах проверяет паспорта, спрашивает, в какой зал. "Седьмой". Кивает на лестницу.
На лестничном пролете, ведущем к третьему этажу, толпятся десятка три человек. Из узнаваемых — мама Ходорковского Марина Филипповна. Владимир Рыжков.
Меня предупредили, что начало в одиннадцать и что в зал пустят только после того, как приведут обвиняемых. Проход к седьмому залу перекрывает пристав. "Ведут",— говорит кто-то в толпе. Действительно, ведут — сверху, с четвертого. Каждый из подсудимых прикован к конвоиру наручниками. Их потом заботливо повесят в зале на специальные крючки у дверцы сооружения, отдаленно напоминающего торговую палатку с коричневыми железными стенами и закрытым бронированным стеклом фасадом. Эта модифицированная клетка для подсудимых на местном сленге — "аквариум".
Через минуту запускают всех.
Две рогатые вешалки в углу исполняют роль гардероба.
Деревянные панели на стенах, деревянная судейская кафедра, деревянные скамейки для публики, бронированный "аквариум". Это самый большой зал суда — на скамейках могут разместиться человек сорок зрителей. Говорят, накануне людей было много и часть пришедших приставы отсекли. Сейчас мест хватило на всех.
Ходорковский и Лебедев раскланиваются с родными и знакомыми, адвокаты перебирают бумаги. Темно-коричневый цвет дерева разбавляют синие мундиры прокуроров и голубовато-пятнистые комбинезоны конвоиров. В зале их четверо, еще трое приставов в форме, один — в штатском, но с рацией — сидит среди зрителей. На скамье между входом и "аквариумом" скучает автоматчик в черном. Сначала он держит автомат между ног, потом отставляет в сторону и вяло тыкает стилусом в телефон.
До "Встать! Суд идет!" проходит как минимум полчаса. Входит судья Виктор Данилкин, и в половине двенадцатого заседание начинается.
Накануне заседания я наконец прочитала обвинительное заключение. Честно скажу: без доказательной базы — этот объем нормальный человек осилить сможет за год, не меньше. Только вступительную часть — ту, которую прокурор Валерий Лахтин читал на протяжении семи дней в суде.
Ходорковский и Лебедев обвинения не поняли, а я, как мне кажется, поняла. Все очень просто. Их обвиняют в том, что в 1998 году они похитили путем обмена на акции ЮКОСа акции предприятий дочерней компании ЮКОСа — ВНК, в которой ЮКОС имел контрольный пакет. Поменяли акции, по мнению следствия, нечестно — вээнкашные недооценили, а юкосовские переоценили. И в течение 1998-2000 годов перекидывали акции по офшорным компаниям с труднопроизносимыми названиями, то есть отмывали, пока не собрали в трех, естественно, подконтрольных Ходорковскому. Похитив акции, стали похищать нефть у своих "дочек". Похищали так: покупали нефть на выходе из скважины по одной цене (маленькой), а продавали за рубеж по другой (большой). А должны были, как считает следствие, сразу по большой покупать. И точно указывает, по какой: по средним котировкам на мировых биржах. Уворованную нефть подсудимые отмыли. Чем именно терли (осветляли, разбавляли?), не уточняется. Иногда, правда, в обвинении говорится, что отмыли не только нефть, но и деньги, вырученные от ее продажи.
Их отмывали довольно оригинально. Вот, например, из обвинительного заключения: "Ходорковский и члены организованной группы в 2001 г. совершили хищение путем присвоения нефти ОАО "Самаранефтегаз", ОАО "Юганскнефтегаз" и ОАО "Томскнефть ВНК" в количестве 55 435 962 тонны на общую сумму 147 394 294 000,00 руб. Из этой суммы в результате направления части похищенных денежных средств на финансирование функционирования предприятий и организаций, обеспечивающих дальнейшую добычу нефти, т. е. для обеспечения условий для дальнейшего хищения, в распоряжение членов организованной группы было получено 65 837 005 000 рублей". Мне кажется, что это все равно что украсть у подчиненного служебный компьютер, продать его, потом купить новый компьютер и дать его подчиненному, чтобы он поработал, чтобы потом снова украсть. Но в целом понятно — вот в этом и обвиняют.
И совершенно, конечно, ясно, что протоколы все были фиктивные, компании — подставные, торги — мнимые, договоры — подложные, все делалось, "создавая видимость законности", и вообще, ЮКОС нефть не покупал, потому что она сама текла по трубам: "Ходорковскому, Лебедеву и их сообщникам было достоверно известно, что ОАО НК ЮКОС фактически покупателем нефти не является, а продукция нефтедобывающими предприятиями самостоятельно отгружается непосредственно российским и зарубежным потребителям".
В общем, что тут непонятного? По-моему, ясно все.
Судья Данилкин — очень тихий человек. Его почти не слышно, так тихо он говорит. Еще он очень вежливый. Сидящих в "аквариуме" называет исключительно по имени-отчеству. Один раз на Лебедеве сбился, назвал подсудимым, но тут же поправился. Работа у судьи Данилкина очень тяжелая — ждать, когда это все закончится. Вот сейчас он должен спросить, признает ли Ходорковский свою вину.
Ходорковский (оговорившись, что может только предполагать, в чем именно его обвиняют) не признает, напоминая, что никто никогда не оспаривал обмен акций ЮКОСа и ВНК, что отмывания никакого не было, а была защита от рейдерской атаки на ВНК. А он, Ходорковский, как представитель ЮКОСа, контролировал сохранность имущества и одобрял его использование в интересах ВНК и ЮКОСа. Еще он говорит о том, что договор обмена был совершен на условиях репо (обязательство обратного выкупа) и что в 2001 году, когда угроза рейдерской атаки исчезла, акции вернулись в ВНК. Хищение и отмывание нефти и выручки Ходорковский тоже не признает:
— Факт тайного изъятия нефти из обладания собственника не установлен и не описан...
Выражая отношение к обвинению (есть, оказывается, у подсудимых такое право), Ходорковский объясняет подробнее:
— Вообще, сказать, что трансфертные цены незаконны, каримовы-бирюковы (если кто не помнит, напоминаю: Салават Каримов — бывший старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, руководил расследованием обоих дел против Ходорковского и Лебедева, в сентябре прошлого года был от второго дела отстранен; Юрий Бирюков — бывший первый заместитель генпрокурора, активный борец с ЮКОСом, ныне сенатор.— В. К.) побоятся даже в самом смелом сне. Их что, Сечин для того холил и лелеял, чтобы они про него сказали, что он, председатель совета директоров "Роснефти", покрывает незаконные сделки самой "Роснефти", тоже, конечно, работающей по трансфертным ценам? К слову, редкий случай, когда ничего плохого о Сечине и "Роснефти"" сказать не могу: трансфертные цены — абсолютная производственная необходимость в любой вертикально интегрированной компании. Или вы думаете, например, "Газпром" может придумать, как получать газ на Ямале по $300-400 за тысячу кубометров, чтобы потом продавать за ту же цену в Германии? Не может — ни экономически, ни технологически. Максимум $50, а то и $25, и $5 в разные годы... Я никогда не защищаюсь аргументом, что, мол, все нарушали. Глупый и жалкий аргумент. Никогда его не использовал и не буду. Я действовал законно, как все или большинство, а если для меня выдумали новый закон бирюковы-каримовы, то на то и суд, чтобы их остановить.
Ходорковский спрашивает:
— Где рапорт об обнаружении факта пропажи нефти? Где подпись под результатом ревизии остатков? Положено же — статья 140-144 УПК. Хотите, ваша честь, предложим им сейчас восполнить недостаток предварительного следствия и поставить свою подпись? Господин Лахтин, господин Шохин...
Прокурор Дмитрий Шохин, до поры до времени чуть ли не засыпавший, услышав свою фамилию, вскакивает:
— Ваша честь! Я возражаю против этого действа! Право на отношение к обвинению...
Ходорковский в первый и последний раз за заседание повышает голос:
— Это отношение к обвинению, господин Шохин! Потому что вы и надзирающий прокурор представили в суд обвинительное заключение, по которому я сижу в СИЗО более двух лет и в котором нет самого факта!
Прокуроры нервничают. Когда Ходорковский начинает говорить, что изъять нефть при присвоении можно, лишь врезавшись в трубу или скрыв от собственника факт наличия нефти в трубе, совсем не выдерживает полковник юстиции Гульчехра Ибрагимова, уже несколько раз требовавшая "прекратить эти политические лозунги" (поначалу в процессе участвовали только два прокурора — Шохин и Лахтин, но недавно, как мне рассказали, им на помощь прислали двух дам; Ибрагимова, известная по делу Френкеля, одна из них). Выступление Ибрагимовой, несомненно, можно считать недосягаемой вершиной прокурорского красноречия (по крайней мере, на день произнесения):
— Ваша честь! Прошу занести замечание в протокол, что это не выражение отношения к обвинению. Это риторические высказывания, сослагательное наклонение...Прошу вас останавливать, делать замечания. Чтобы Михаил Борисович не допускал этого мнения, оно никого не интересует, кроме его защитников и болельщиков в зале! Все это говорится только для того, чтобы присутствующие в зале политики, журналисты, писатели четко поняли, насколько необоснованно предъявленное обвинение!
Пристав грозит пальцем хихикающим. Автоматчик в черном откровенно дремлет. Судья Данилкин то снимает, то надевает очки, подпирает попеременно то правую, то левую щеку, листает книжку, иногда укоризненно поглядывает на адвокатов и подсудимых, да и на прокуроров тоже. Если Ходорковского он еще как-то одергивал, то на обращение Лебедева: "Глубокопрезираемые члены преступной группы — подставные прокуроры Лахтин и Шохин!" — реагирует совсем вяло.
Через три часа после начала заседания Данилкин, внезапно повеселев, объявляет перерыв на обед. В состязании, кто быстрее попадет на первый этаж в столовую, адвокаты, задерживающиеся у "аквариума", удручающе проигрывают прокурорам. В самой столовой можно убедиться, что здесь судебная власть точно выше исполнительной: для судей есть специальный столик, а для прокуроров — нет. Сидят за обычными столами. То есть любой может сесть рядом с прокурорской бригадой, жующей ленивые голубцы. Или не садиться рядом.