Умиленную скорбь французов, прощающихся с Франсуа Миттераном, легче понять, если учесть, что он, как, может быть, ни один из политиков Франции XX века, воплотил в своей личности характеристические черты нации, которые могут сильно не нравиться иностранцам, но самих французов вполне устраивают.
"Я был Гугон, Капетом нареченный, и не один Филипп и Людовик над Францией владычил, мной рожденный. Родитель мой в Париже был мясник", — говорит Данте обретающийся в чистилище родоначальник династии Капетингов. Родитель Миттерана торговал не мясом, но уксусом, в остальном же эмоции французской и галломанской общественности совершенно таковы, как если бы земле предавали кого-то из великих Капетингов. Судя по газетам, нация погребала короля Франциска Третьего.
Сила чувств была поразительна. Явление у гроба разом двух семей покойного — официальной и неофициальной — было встречено со слезами умиления. Жизнь — вещь сложная, в ней все бывает, и отдать последнее целование вправе и жена, и возлюбленная, но менее понятно, почему это должно быть предметом не благожелательного понимания, но экстатического восторга. Но дело в том, что запутанная семейная жизнь покойного точно согласуется с его не менее запутанной политической личностью. Миттеран в согласии с духом нации сумел превратить свой чрезвычайный политический оппортунизм в свою главную политическую и даже личную добродетель. Естественно, что и адюльтеры покойного стали рассматриваться в сходном ключе.
Сказать, что Миттеран проделал сложный и противоречивый политический путь, — значит не сказать почти ничего. По зигзагообразности неизменно удачливого перемещения по политическому спектру он может конкурировать разве что с другим великим сыном Франции — князем Талейраном, служившим последовательно Бурбонам, республике, директории, Бонапарту, снова Бурбонам, Орлеанской династии и вовремя предававшим их всех за исключением Орлеанов, — тут помешала смерть. Миттеран успел побывать членом молодежной профашистской организации "Огненные кресты", получить от петэновского правительства орден — "Галльскую франциску", побывать героем Сопротивления, решительно поддержать войну в Алжире, решительно поддержать мир в Алжире, решительно осудить установление Пятой Республики, дважды побывать президентом Пятой Республики, вступить в союз с коммунистами, разорвать союз с коммунистами, признать ГКЧП, осудить ГКЧП и т. д.
Бесспорно, всякому политику присуща известная гибкость, однако в иных политических традициях она рассматривается скорее со снисхождением к особенностям политического ремесла и человеческим слабостям вообще, нежели с бурным и искренним восхищением. Для французской политической традиции это есть высокая добродетель. О женатом епископе Талейране с одобрением говорили, что он отнюдь не предавал все режимы, которым служил, но они умирали сами, а он лишь отходил от хладного трупа, обращаясь на службу к тому, кто на тот момент был полон жизненных сил. До тех пор, покуда левая интеллигенция не создала для потребы 1968 года миф о всенародном Сопротивлении (миф, не очень уместный в применении к самой коллаборационистской из западных стран, оккупированных Гитлером), французы искренно признавали, что в 1940 году они, полагая победу Гитлера неизбежной, были на стороне коллаборационистов Петэна и Лаваля, а в 1943 году, видя неизбежной победу союзников, поголовно стали участниками Сопротивления, причем участие понималось весьма широко — например, в том смысле, что в глубине душе они прониклись неприязнью к немцам.
Именно поэтому, глубоко укоренившись в национальном духе, Миттеран смог побывать и юным кагуляром, и старым социалистом, и коллаборационистом, и героем Сопротивления безо всякого вреда, но, напротив, с большой пользой для своей политической карьеры. Своим примером он как бы говорил нации: "Я такой же, как и вы, и это хорошо". Нация, искренно желающая не только гнуться, куда гнут, но и получать за то крики восхищения и материальное поощрение, нуждалась в национальном символе, а прежние символы типа Жанны д'Арк или Ришелье не годились для того нимало. Миттеран заполнил собой вакуум, по праву став достойным сыном новой Франции.
МАКСИМ СОКОЛОВ