На исходе прошлого года правительство Виктора Черномырдина справило свое трехлетие. За этот период Россия выработала собственную модель перехода от плановой экономики к рыночной, и эта модель оказывается чрезвычайно живучей. В стране в кратчайший срок был сформирован крупный капитал, способный взять на себя ответственность за будущее национальной экономики.
В чем же специфика российского пути к рыночной экономике? Прежде всего в том, что отсутствовало в большинстве восточноевропейских стран — в огромной зависимости его от политических реалий. И готовность правительства оперативно реагировать на политическую ситуацию в стране оказалась в какой-то мере спасительной для правящей политической элиты, смягчая болезненные последствия ликвидации плановой экономики.
И все же стремительность российской реформы и неспособность государства выстроить адекватную ей систему социальной компенсации привели к победе на прошедших парламентских выборах партии коммунистов. Впервые крупный российский бизнес, занявший за последние три года лидирующие позиции в экономике, поставлен перед угрозой фронтального наступления тех политических сил, которые активно эксплуатируют чувство социального реванша. С одной стороны, конформизм экономического управления в конечном счете поможет спасти от развала и политическую систему. С другой — сохранение нынешней экономической стратегии (при возможной корректировке тактики правительства) невозможно без ясного осознания лидерами национального бизнеса того факта, что лучшими инвестициями в будущее в предстоящие полгода станут инвестиции в политику.
С чисто экономической точки зрения своим стремительным возмужанием российский бизнес обязан, во-первых, проведению в кратчайшие сроки необычайно масштабной чековой приватизации, давшей огромной силы импульс развитию всего финансового сектора и практически познакомившей Россию с реальным фондовым рынком, и во-вторых, опережающей реальный сектор либерализации финансовой системы (прежде всего банковского сектора). Особенностью России стало и одновременное, а не последовательное решение этих двух задач.
Стремительная приватизация
Чековая, или ваучерная приватизация в той или иной форме осуществлялась и осуществляется также и в Восточной Европе, поэтому ни ушедшего в прошлый вторник Анатолия Чубайса, ни его предшественника на посту председателя Госкомимущества Михаила Малея считать в этой связи первопроходцами нельзя. В начале 90-х чековую приватизацию провели Чехия и Польша, с начала этого года к ней приступило болгарское правительство, во многом, кстати, опирающееся на российский опыт. В России, однако, чековая приватизация была проведена наиболее либеральным и радикальным образом — всего за полтора года была сформирована основа инфраструктуры фондового рынка, а частный сектор стал ведущим в экономике страны. Уже в марте 1994 года, то есть всего через 15 месяцев после начала приватизации, свыше 60% работников промышленности были заняты на приватизированных предприятиях. За полтора года на ваучерных аукционах было приватизировано свыше 12 тысяч предприятий, а 84% работников к этому времени уже приходилось на акционированные предприятия с преимущественно частным капиталом. Ничего подобного не знала ни одна страна мира. Существенно и другое: если не считать ряда банков, активно занимавшихся инвестиционной деятельностью, то можно утверждать, что специалисты, способные профессионально заниматься инвестициями, соблюдая стандарты, принятые в экономически развитых странах, впервые появились именно в чековых инвестиционных фондах.
А между тем от правительства и — признаем это в качестве аппаратной эпитафии — от тогдашнего председателя Госкомимущества Анатолия Чубайса потребовалась известная гибкость и изобретательность, чтобы превратить ваучерную приватизацию в масштабный урок капитализма. Сейчас уже большинство забыло тот факт, что идея массовой чековой приватизации родилась одновременно и у левых, и у правых. Радикалы, требовавшие "вернуть награбленное компартией народу!", кричали тогда во весь голос с обоих политических флангов. Поскольку пресловутое золото партии как было, так и осталось тревожащей воображение легендой, подобной мифу об Эльдорадо, российскому правительству ничего не оставалось, кроме как использовать идею, которую почти тридцать лет назад активно отстаивал чехословацкий "прогрессивный" партийный экономист Отто Шик. Чековая приватизация родилась прежде всего как политическое решение, направленное на то, чтобы выбить почву из-под ног коммунистов. Не будь ее, не исключено, что на знаменах Геннадия Зюганова сейчас красовалось бы слово "ваучер".
Конкуренция банков
Основу крупного российского бизнеса составляет банковский капитал, всего лишь за семь лет превратившийся в экономическую силу, способную формировать гигантские финансово-промышленные группы. К последнему их активно подталкивает правительство, предоставляя возможность относительно дешево получить в свое управление госпакеты акций наиболее перспективных предприятий. Феномен российской экономики, на который до сих пор мало обращалось внимание, состоит в наличии развитого и мощного частного банковского сектора, в котором работают вполне конкурентоспособные по западным стандартам специалисты. Ни в одной посткоммунистической стране не существует ничего подобного.
Единственное, пожалуй, государство, которое могло бы еще сравниться в этом отношении с Россией, — Латвия — имеет банковскую систему, фактически превращенную в придаток российской. В остальных новообращенных в капитализм странах ситуация примерно такова: банковская система пребывает в относительном застое, и местные правительства ломают себе голову над проблемой "чистки" кредитных портфелей, отягощенных безнадежными долгами неэффективных госпредприятий. В уставных капиталах абсолютного большинства восточноевропейских банков либо государство имеет контрольный пакет акций, либо эти банки вообще принадлежат ему полностью. В Венгрии, традиционно пользующейся особой любовью МВФ, вопрос о постепенной приватизации банковского сектора, который все еще требует значительной господдержки, переведен в практическую плоскость лишь сейчас. Банковская реформа в Польше, считающаяся по восточноевропейским стандартам достаточно успешной, характеризуется такими цифрами: семь из девяти крупнейших госбанков "рекапитализированы" (без формальной смены собственности), а три приватизированы. Специализированные банки пока остаются в госсобственности. Ни один польский или чешский частный банк и сравнить нельзя с лидирующими российскими банками по абсолютному большинству показателей. Даже авторы получившего у нас незаслуженно скандальную славу исследования американского "Фонда наследия", расставляя странам оценки по степени либерализации их экономик, признали, что "на коммерческом банковском рынке идет ожесточенная конкуренция". Единственное, что авторы "Индекса экономической свободы" Брайан Джонсон и Томас Шихи смогли предъявить банковской системе России, так это пока еще сохраняющиеся ограничения на допуск иностранного банковского капитала в эту сферу национальной экономики, а также ограниченный набор услуг. В этом, впрочем, Россия мало чем отличается от своих восточноевропейских соседей.
Трудно удержаться от реплики не по теме: стремительное развитие современного коммерческого банковского сектора в России служит еще одним свидетельством того, какими колоссальными движущими силами роста обладают свободный, не связанный государственной опекой рынок и беспощадная, всепоглощающая конкуренция.
Правительство - это премьер
Учитывая семидесятилетнее бремя господства усиленно насаждаемых идеалов равенства и экономической пассивности, быстрое развитие частного бизнеса было бы невозможно без целенаправленной поддержки государства. Как ни удивительно, но сложившаяся сегодня в России уже вполне развитая авторитарная политическая система оказывается на этапе перехода от плановой к рыночной экономике более гибкой, чем стандартная западная демократия, экспортированная в Восточную Европу. Эта гибкость до сих обеспечивала преемственность экономического курса и неизменность политического руководства при любых экономических и политических потрясениях. Если в пяти случаях из десяти президент России вполне может заявить по примеру Людовика XIV: "Государство — это я", то в девяти случаях из десяти российское правительство — это прежде всего его премьер. Следует признать прямо, что министры в российской политической системе ничего не значат. Даже беглый обзор тех фигур, которые покинули российское правительство за 37 месяцев пребывания его у власти, вызывает подобие шока. Статистически кадровую политику в этот период можно выразить так: один министр в месяц. Это, однако, без учета тех структур, смена руководителей которых является прерогативой президента (силовых министерств и ведомств и МИДа), а также Центрального банка, фактически трижды сменившего за последние три года своего председателя. Кадровые перетряски переживало любое правительство, но можно с уверенностью сказать, что такой динамизм отмечался за весь XX век считанное число раз.
Одна из закономерностей перестановок может быть сформулирована так: в тех случаях, когда в других странах мира уходят правительства, в России в отставку отправляется очередной министр (или министры). Российские реформы — это прежде всего два человека: Борис Ельцин и Виктор Черномырдин. Эту формулу, рожденную политической реальностью постсоветской России, уже хорошо усвоили на Западе, где пресса постепенно сменила тональность своих выступлений по поводу российского президента: ныне он уже не кажется ей анахронизмом и осколком партийной номенклатуры, доживающим последние дни.
Сохранение Бориса Ельцина у власти означает сохранение экономического курса, ведущего к свободному рынку. К остальным фигурам из числа политической элиты интерес пропадает. В нужный момент их можно ввести в игру, а в другой — убрать. Отставка Анатолия Чубайса проиллюстрировала жестокость этой политической реальности.
Гарантия устойчивости
Какой же вывод из всего этого следует? Российское правительство, олицетворяемое Черномырдиным, пережило не один политический и экономический катаклизм, переживет и последние парламентские выборы, пройдя очередной этап кадровых перестановок. А следовательно, преодолеет это потрясение в своем движении по пути либерализации и российская экономика. Каким бы близким ни казался грозный "восточноевропейский синдром", Россия и на этот раз пойдет своим, особым путем: левый реванш у нас так и останется фантомом. Утверждать подобное после убедительной (хотя и не абсолютной) победы коммунистической партии считается в среде запаниковавших с 18 декабря московских либералов едва ли не дурным тоном. И тем не менее отрицать существование специфически российского пути перехода от централизованной плановой экономики к ее более либеральной модели бессмысленно. Радикально настроенный экономист возразит, что российский путь к рынку потому и является сугубо российским, что кратчайшим путем между двумя точками в России издавна считается не прямая, а кривая. Однако пресловутые медлительность, нерешительность и половинчатость действий правительства можно представить и как атрибут оптимального экономического курса, прокладываемого в явно неблагоприятных для радикального реформаторства условиях. Его гибкость и постоянные колебания — при сохранении вектора движения, что гарантируется нынешним президентом, — лишают оппозицию аргументов, которые еще вчера казались сверхэффективными. Задача правящей политической элиты состоит в том, чтобы сделать границу между собой и оппозицией менее различимой, сбив с толку колеблющуюся часть избирателей. Поэтому уже сейчас можно прогнозировать, что предстоящая избирательная кампания будет кампанией ворованных лозунгов.
Тем не менее в конечном счете успех будет зависеть от того, насколько последовательно экономическая элита страны окажет в этом году поддержку Борису Ельцину. В чем-то нынешние времена должны стать зеркальным отражением событий начала века, когда лидеры российского бизнеса фактически способствовали победе большевиков, ставших исключительно энергичными могильщиками российского капитализма. Если правы те, кто утверждает, что человеку не свойственно учиться ни на своих, ни на чужих ошибках, то у российского бизнеса есть шанс вторично за столетие удавить себя собственными руками.
--------------------------------------------------------
На вопросы Ъ отвечают директор Института экономического анализа Андрей Илларионов и исполнительный директор Экспертного института РСПП Андрей Нещадин.
1. Можно ли говорить сегодня о формировании российской модели перехода от плановой экономики к рыночной?
2. Насколько необратим достигнутый прогресс в экономической реформе?
А. И.: 1. Два года назад можно было говорить о том, что мы находимся на перепутье. Сегодня российская экономика развивается уже по законам рынка. Благодаря усилиям правительства Россия выбрала финансово-олигархический вариант развития рыночной экономики: с угнетенной конкуренцией, большим вмешательством государства, чудовищно раздутым, гипертрофированным государственным сектором, большим количеством финансово-промышленных групп. У нас есть все гарантии для перехода в ближайшее время к классической экономической стагнации.
2. До своей отставки Анатолий Чубайс неоднократно говорил о необратимости реформ, изменений, той экономической политики, которую он проводил и в известной степени олицетворял. Сегодня задают вопрос: является ли отставка Чубайса очевидным свидетельством смены курса? По-моему, подобный вопрос не имеет смысла, потому что смена экономического курса произошла не 16 января 1996 года, а в январе 1994 года, когда из правительства ушли Гайдар и Федоров и когда фактически прекратилось проведение реальных экономических реформ. Самая большая ошибка Анатолия Чубайса, на мой взгляд, заключается в том, что он до последнего времени оставался в правительстве, которое не является ни демократическим, ни реформистским.
А. Н.: 1. Пока рано говорить о формировании российской модели перехода от плановой экономики к рыночной. Проблему российской модели нужно рассматривать в такой плоскости: речь идет о формировании российского государства и системы госуправления. В отличие от бывших союзных республик Россия не имела собственного центра управления. Основные предприятия управлялись союзными министерствами. К тому же, когда распался СССР, в составе России было 73 субъекта федерации. Сейчас их 89. Они еще долго будут вести торг за экономические льготы взамен на обещания лояльности к центру и прекращения парада суверенитетов.
2. Есть ли в России силы, которые могут резко изменить ход реформирования экономики? Может быть, они и появятся после 2000 года, но сейчас таких сил нет. По-моему, будет проводиться либо жесткая финансовая политика, либо более умеренная — по принципу "Stop — Go". Причем совершенно не важно, кто будет ее проводить — Ельцин, Зюганов или кто-либо другой. Схема такова: резкое усиление помощи предприятиям, срочное введение социальных выплат, индексирование долгов по сбережениям вкладчиков и тому подобное. Но нужно учитывать, что чем больше даешь, тем больше требуют... В какой-то момент бюджет не выдержит нагрузки. Надо будет остановиться, теми или иными способами "накачать" бюджет и начинать все сначала. Сегодня могут быть лишь попытки проведения каких-то невероятных реформ. Время глобальных изменений, время революций прошло. Российская экономика идет достаточно странным, но своим путем.