Исполнилось 70 лет со дня рождения итальянского композитора-авангардиста Лучано Берио. Имя первой величины в мире, россиянам он знаком лишь слегка. В 1987 году Берио был в Москве по приглашению Союза композиторов, тогда же состоялась его импровизированная встреча со студентами Консерватории. В битком набитом зальчике стояла духота, счастье и атмосфера перестройки. Стараясь быть сдержанным, переводил Эдисон Денисов. Берио был уверен, что в зале должна быть куча замечательных скрипачей, раз ими так полон Советский Союз, и увлеченно объяснял идею своего нового скрипичного сочинения. Одной из составляющих идеи была концепция "ускорения". Зал хохотал, Берио обещал приехать снова — и не приехал.
Появившись на музыкальной сцене после войны, Лучано Берио вначале шел вместе со всеми общей дорогой сериализма, алеаторики, электроакустической музыки. Отличало его других полное отсутствие авангардистского пуризма. Даже Луиджи Ноно, написавший "Призрак бродит по миру" и "Не надо разменивать Маркса", за чисто музыкальные пределы выходить боялся. Берио требовал от структур семантической определенности. Он использовал средства киномонтажа, радиотеатра и даже масс-культуры, когда заставил известную своими джаз-перепевами Баха группу Swingle Singers трудиться над исполнением своего и по сей день, пожалуй, самого знаменитого шедевра — "Симфонии". Симфония написана в 1968 году, одна из частей посвящена Мартину Лютеру Кингу. В другой адресов много больше: она представляет собой коллажную структуру с несметным количеством одновременно звучащих пластов. В их числе и "Проповедь Антония Падуанского рыбам", иначе говоря, скерцо из Второй симфонии Малера, а также читаемые и пропеваемые отрывки Беккета, Джойса, телефонных разговоров, книги Леви-Стросса "Сырое и вареное" и лозунгов протестующих студентов. Само название "Симфония" (со-звучие многого различного) дано произведению неспроста, поскольку есть и "Опера" (Флоренция, 1977). Многомерность фактуры, ее густота, объемность, насыщенность и рефлективность свойственна и музыке, и театру Берио. Не только музыкально-сценические опусы — "Правдивая история" (La vera storia) или "Король слушает" (Un re in ascolto), сделанные по либретто Итало Кальвино, — но и чисто концертные создания вплотную увязаны с языком и с языками, текстом и текстами, которые образуют не менее сложную полифонию, чем музыкальные пласты.
Берио беззастенчиво внедрил в авангард полистилистику — термин, который мы чаще всего применяем к Шнитке. Разница между Шнитке и Берио примерно такая же, как, к примеру, между Тарковским и Марко Феррери. У Берио другой состав культуры, его отовсюду льющаяся радостная провокативность иногда напоминает даже "Битлз". Он покоритель, хотя и несущий мир в душе. Немецкий критик Герхард Кох сказал, что если Луиджи Ноно — венецианец, а значит в идеале — Марко Поло, то Берио — генуэзец, Колумб. Он многим обязан Америке, она — ему. (Некоторое время Берио преподавал в Джульярдском колледже в Нью-Йорке, хотя позже стал ограничиваться нерегулярными занятиями с очень продвинутыми студентами.) Не одобряя исполнителей, посвящающих себя исключительно современной музыке, Берио велит знать традицию и композиторам. Сам он считает, что вышел из итальянской традиции, которая в течении двух веков была парализована оперой, но в числе своих предшественников, сдвинувших дело с мертвой точки, называет и Пуччини. Что правда — Пуччини у него чувствуется повсюду.
Пуччиниевскую страстность, паганиниевский романтизм и монтевердиевскую барочность Берио дополняет без дураков капитальной сделанностью (хотя делавшие с дураками Кейдж или Кагель тоже бывали прекрасны). Он прошел великолепную выучку в Миланской консерватории, развил безупречный внутренний слух, позволяющий при сочинении обходиться без рояля. Подобно Булезу или Штокхаузену, Берио — практик. Его замыслы принимают окончательный вид под его собственным дирижерским руководством, и в тренировку певцов и инструменталистов XX века Берио вложил немало. Но был и особый союз, достойный сравнения разве что с парой Феллини — Мазина. Услышав "Дань почтения Джойсу", где Берио препарировал все то, что умела издавать фантастическая певица Кэти Берберян, восхищенный Умберто Эко сказал: "Она, прямо как Молли Блум, превратила в музыку внутренний голос самой повседневности". В "Концерте для Кэти Берберян" она — и Кармен, и Розина, и Филина, и Блоха Мусоргского, и непрерывный автокомментарий. Но, вложив в ее уста фразу прокофьевской девушки из "Александра Невского" "А пойду я за храброго", Лучано Берио скорее всего имел в виду самого себя.
У нас Берио известен только профессионалам. Не было никаких заметных попыток организовать исполнение его больших опусов. Звучали "Песни народов мира", но вообразить себе, чтобы кто-то справился с грандиозным полиэтническим Coro, решительно невозможно. Таким образом, нам неизвестен эталон, по сравнению с которыми большая часть современной world music — лишь концептуальное повторение. У Берио нет никакого убаюкивающего всемирного инфантилизма. Росший вместе с постструктуралистской мыслью, он всегда считал, что ответом на вопрос может быть только новый вопрос. Он возражал против увлечения грамматикой, технического фетишизма, считая, что ноты — всего лишь символы реальности и что нет абсолютной структуры, есть разные аспекты ее интерпретации. Этой мыслью порождены и скромные, но важные "Секвенции" — каждая для одного инструмента. В них сделана попытка внедрения новых форм полифонических условностей, которые уже не могут использовать привычный код традиционной музыки, но должны опираться на новые, более сложные и менее очевидные. В современном искусстве Лучано Берио не видит никакого кризиса. И ничего кризисного от него не ждут и другие. На 1996 год в Ла Скала запланирована Outis ("Никто") — очередная цепочка вопросов без ответов, не позволяющих заснуть совести, как говорит композитор, "пусть и доступного, но все же авангарда".
ПЕТР Ъ-ПОСПЕЛОВ