Поездка Владимира Путина в Видяево оставила больше вопросов, чем ответов. Как его там встретили? Как проводили? Как он там себя чувствовал? Почему почти ничего не показали по телевизору? Почему там отменили траурный митинг? На эти вопросы отвечает специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ, прилетевший в Видяево в одном самолете с семьями членов экипажа.
В аэропорту Мурманска самолет встречали несколько военных и гражданских. Они посадили людей в три автобуса и повезли в Видяево. Я, зная об ажиотаже вокруг этого рейса, удивился было, что возле трапа ни одной телекамеры, но стоило выехать за ворота аэропорта, как увидел их десятки. Самих журналистов, наверное, была не одна сотня. Их просто никуда не пустили. На КПП у въезда в Видяево у нас два раза проверили документы. Военные пытливо и даже, мне показалось, искренне интересовались, нет ли в автобусах журналистов.
Автобусы остановились на площади перед гарнизонным Домом офицеров. Это центр жизни поселка Видяево. Здесь все собираются и ждут. Ждали и нас. Попросили зарегистрироваться, потом тех, кому негде было остановиться в Видяево, повезли на плавучий госпиталь "Свирь". Была уже поздняя ночь. Капитан "Свири" обсуждал с нами происшедшее на "Курске".
— Что случилось? — переспрашивал он.— Взрыв, наверное. Такой большой силы... никакая торпеда изнутри не смогла бы так разорвать корпус этой лодки. Поверьте бывшему подводнику, она с кем-то столкнулась — а уж потом взрыв.
— Они все погибли. Там нет ни одного живого! — громко сказала одна женщина. Она очень хотела, чтобы ей возразили.
— А может быть, и есть,— неохотно ответил капитан.— Может, норвеги поднимут. Все-таки водолазы.
— А может, и лодку поднимут? — спросила эта женщина.
— Нет, не поднимут,— уверенно ответил капитан.— Нет таких средств на флоте.
— Господи! — воскликнул кто-то в темноте.— Что же они нас так мучают! А трупы они будут поднимать, не знаете?
— Как вы смеете! — закричала девушка лет двадцати.— Какие трупы?! Не знаю, конечно, как ваш там, а мой брат жив!
— Зачем мы здесь? — спросил еще кто-то.— Привезли, жрачки дали, распихали по каютам... Зачем?
— Странный вопрос,— обиженно возразил капитан и ушел.
Но за себя прислал помощника, который скомандовал:
— Сейчас я поставлю перед вами задачу — выспаться.
— Какой же тут может быть сон? — удивленно переспросили его.— Мы уже несколько суток не спим.
— Так,— мне показалось, помощник даже обрадовался.— Если кому для сна нужны специальные препараты, пожалуйста!
Ушел и помощник. Его, правда, тут же сменил еще один капитан второго ранга. Каждый работал с родственниками по десять минут. По ним можно было сверять часы.
Утро началось с того, что по "Маяку", единственному на судне источнику информации, передали песню "Как прекрасен этот мир, посмотри!". Я посмотрел. Было хмуро, холодно и тоскливо. Несколько человек курили на вертолетной площадке.
— У Сереги, моего шурина, два друга там были. Золотой, так Димку Колесникова из Нижнего зовут, и Рашид откуда-то. Всем по двадцать с небольшим было, женились чуть не перед учениями, а жен видели не больше двух недель.
— Повезло им, не все успели жениться, теперь вдовам пособие дадут.
Утром на "Свири" распоряжался контр-адмирал Кузнецов, командир дивизии подводных лодок. Я спросил, что, по его мнению, случилось с лодкой. Адмирал сказал, что не спит пятые сутки, и добавил, что лодка, конечно, с кем-то столкнулась:
— Это 110 процентов. Но с кем? Не знаю. А зачем американцы заказывали док в Норвегии для своей лодки? А англичане приехали к нам не их ли железки со дна собрать?
Но меня не это беспокоит,— добавил контр-адмирал.— Люди, которые приехали, что с ними делать?
— А что? — удивился я.
— Они что, теперь жить тут будут? Не вижу смысла. Свозим их в море, наберут водички — и домой. Но поедут ли? Ну как им объяснить, что живых на лодке нет и что достать мы их не можем? У меня самого там друзья...— Он подумал и добавил: — Были.
Приказы командиров и начальников
Возле Дома офицеров утром этого дня, как всегда, было много людей. Уточнялись списки погибших, составлялись списки на материальную помощь, на возврат денег за проезд в Видяево. Родственники подписывались под письмом президенту России. В нем был пункт о немедленном подъеме лодки, об оставлении ее в списках дивизии, о дислокации в Видяево, о переименовании дивизии отчего-то в "Русь", о передаче магазина "Мебель" под церковь и об отстранении от должности маршала Сергеева, главкома Куроедова, командующего Северным флотом Попова и начальника штаба ВМФ Моцака. Но большинство людей пришли к Дому офицеров просто потому, что больше некуда.
На трех этажах распоряжался заместитель комдива по воспитательной работе Иван Иваныч Нидзиев. В кабинете орготдела шло производственное совещание.
— Отставить на время всю работу с семьями, понятно? — командовал он.
— Но мы же не можем...
— Можете. Работать только по направлениям, которые укажу.
И он указывал.
— Где бирка "Центр психологической разгрузки"? Ее нет! А вы знаете, что приезжает главком? И скотчем, скотчем приклеить ее по краям, я уже устал это повторять. А вы метите дорожки, метите, не останавливайтесь! Вымели? Еще раз метите!
Тем временем подъехал главком Куроедов. С ним были губернатор Мурманской области Евдокимов и вице-премьер Клебанов. Тут же, на улице, их остановили люди.
— Мы всех достанем,— повторял Клебанов, пытаясь пробиться через толпу.— Нет, оттуда никто не ушел, водолазы работают, мы всех достанем.
Они наконец прорвались через толпу и быстро поднялись на третий этаж. Только кто-то уцепился за рукав губернатора:
— Товарищ губернатор, там такая ситуация... У шестерых подводников... Ну, в общем, они были не расписаны, а некоторые даже с бывшими женами не развелись, и как теперь вдовам-то быть, у них ведь есть дети...
Губернатор машинально кивал. Было видно, что он очень не хочет опаздывать на совещание. Возможно, просто не привык.
Возле кабинета за закрытыми дверями стояла депутат Госдумы Вера Лекарева. Она прибыла полчаса назад и уже попыталась взять ситуацию под контроль. Это был настоящий депутат Государственной думы в полном смысле этого слова. Она привела нескольких родственников экипажа в актовый зал, рассказала, что она в своей жизни много работала с разными семьями и делала это блестяще, как и все остальное.
— Неужели мы и с вашей бедой не справимся? — задавала она риторический вопрос.— Вот, говорят, приехали большие начальники, я к ним сама пойду и все решу. Ну, я пошла!
Но к начальникам ее не пустили, и она стояла злая, с двумя помощниками, и спрашивала у пожилого капитан-лейтенанта:
— Почему? Я же депутат. Вот вы пускаете священника, я вижу! Вот, пустили. Чем же я хуже?
— Чем депутат хуже священника? Сами подумайте.
Лекарева вернулась и заявила родственникам, которых к тому времени собралось уже человек восемьдесят:
— Не волнуйтесь! Найдем средства на оздоровление детей.
— Да их спасать надо! — закричали ей.
— Это я и хотела в целом сказать,— все-таки немного смутилась Лекарева.
— Их же специально топят!
— Ничего, напишем депутатский запрос, я взяла бланки.
Микрофон у нее забрал полковник Сидоров, главный редактор журнала "Ориентир". Так он представился. Сидоров сказал, что вчера вернулся с крейсера "Петр Великий".
— Вы так хотели слышать слова очевидца,— сказал он.— Так вот, слушайте. Место катастрофы там — чистое море. Кто хочет туда, не советую ехать. Мне сказали, что у вас есть желание пойти туда на "Свири", но ведь это тихоходный корабль, 12 километров в час... А метровые волны... Не стоит!
Он уверенно посмотрел в зал.
— Вот вы говорите про командующего Северным флотом Попова, что и он в чем-то виноват... Так вот. Вчера на "Петр Великий" приезжал представитель английских ВМФ, они долго разговаривали, что делать, потом представитель улетел. Был разговор с норвегами: сказали, что ничего не могут сделать.
В зале заплакали.
— Но это еще не все! После этого разговора Попов всех отогнал, встал на корме, сорвал галстук, достал сигарету и долго плакал! Я Попова знаю давно, а теперь убедился, что он достойнейший человек!
— Нам его слезы не помогут,— сказала пожилая женщина.
— И еще я скажу. Там очень трудно работать. Наш матрос упал за борт с катера. Один спуск норвежского водолаза стоит десять тысяч долларов, об этом тоже надо помнить.
— Да что он нас укачивает! — возмутился кто-то.
Тут в зал вошли Попов, Куроедов и Евдокимов. Их принялись внимательно слушать.
Указания высшего руководства
Попов сразу приступил к делу.
— Вчера,— сказал он,— мы вскрыли девятый отсек. Видимости там нет. Лопнула масляная цистерна. Видеокамера ничего не видит. Думаем, как опустить туда человека.
— А человек увидит? — с сомнением спросили его.
— Надеемся, что муть осядет,— твердо сказал Куроедов.
— А почему воду не откачиваете из отсека?
— Очень хороший вопрос,— еще больше оживился он.— Мы, как выяснилось, шесть дней качали, как говорится, из моря в море. Потом нашли трещину, из которой утекала вода.
— Как же вы смогли довести аварийно-спасательную службу до такого состояния? Это же идет с 83-го года! — поднялся с места отец одного из ребят. Он повторял это уже не первый день в разных местах, и его не очень, честно говоря, слушали. Всех смущал этот 83-й год: слишком уж давно.
— Вот вы говорите "83-й". А я признал состояние флота закритическим три года назад, когда принял его,— заявил Куроедов.— Но вернемся к лодке. Проект, над которым работают ученые, будет доложен мне уже в начале ноября.
— Как в начале ноября? — опять застонали в зале.— Начнутся шторма... Что же вы делаете? И как можно было объявлять в стране траур, когда наши мальчики живы?
— Давайте перейдем к другому вопросу. От вас, я слышал, было предложение выйти в точку катастрофы. Если вы подтверждаете, я дам корабль. Вот проведем завтра митинг памяти экипажа...— и вперед!
Зал просто взвыл.
— Да что вы их все хороните! — кричали одни.— Заживо!
— Достаньте сначала хотя бы один труп! — другие.
— Достать? Хороший вопрос,— опять одобрил Куроедов.
— Кто принял решение, что люди мертвы?
— Вы командующему Северным флотом не верите? — неожиданно резко спросил Куроедов.
— Конечно, нет! Ответьте!
— Тогда я вам технически объясню. Когда открыли люк и ничего не увидели, опустили камеру, она тоже ничего не увидела. Вот осядет масло...
— Да масло не может осесть! Оно легче воды!
— Действительно. Значит, поднимется.
Было полное впечатление, что он просто издевается над людьми, которые сидели в этом зале. Но ведь этот человек, я уверен, оскорбился бы, если бы ему это сказали. Он пытался им объяснить, насколько все сложно в деле, в котором они ни черта не понимают, зато берутся о нем судить, и только забывал иногда, что масло легче воды.
— Вы верите, что ребята живы? — спросили его.
И знаете, что он сказал?
— Хороший вопрос! Я отвечу на него так же прямо, как вы спросили. До сих пор верю: мой папа, который умер в 91-м, жив.
Тогда ему задали еще вопрос. Тоже, наверно, хороший:
— Почему вы сразу не обратились за иностранной помощью?
— Я вижу,— ответил он,— что вы больше смотрите четвертый канал, чем второй.
— Когда вы сообщили наверх, что спассредств не хватает?
— Три года назад,— невозмутимо доложил он.
Я думал, кто-нибудь из отцов даст ему по физиономии. Но они, наоборот, как-то сникли и потеряли интерес к этому разговору. Им было не до него.
И ему не до них. Он сунул микрофон вице-премьеру Клебанову. Тому задали единственный вопрос:
— Когда вы их вытащите оттуда?
— Может быть, через несколько месяцев. Может быть, через год. Не знаю точно.
Он сказал это почти беззаботно. Зал взревел. У людей, оказалось, еще остались силы. Невысокая женщина в длинной, до пят, юбке подбежала к нему, схватила за грудки и стала трясти:
— Ты, сволочь, иди туда и спасай их!
Сразу несколько полковников бросились к ней оттаскивать. Это оказалось нелегко. Она вцепилась в Клебанова и кричала:
— Вы такие подонки... подонки...
Клебанов долго поправлял галстук. Лицо его стало каменным. Было такое впечатление, что он обиделся.
Я ожидал какой угодно реакции от родственников экипажа, но из них снова как будто выпустили пар. Только одна активистка (за эти дни их возникло немало) сказала, что собирает подписи за то, чтобы разрезать лодку, потому что живых там явно нет. Она говорила, что тоже мать и что для нее это было трудное решение, но ведь она его приняла. "Хоть похороним по-человечески",— говорила она, и голос ее звучал ультимативно. И наверное, она была права, но, конечно, она не должна была это говорить. Какое-то предательство в этом было, что ли. Многие ведь думают так же, как она, но никто не решился собирать подписи за то, чтобы разрезать лодку, у тех, кого она добивала этим своим предложением. И ей, как и Клебанову, и полковнику Сидорову, и Попову с Куроедовым, сразу несколько человек сказали, что мальчики живы и что водолазы еще найдут их и вытащат. Сказали не так, как тем, не с отчаянием и ненавистью — с укором.
В переговорном пункте на втором этаже Дома офицеров я застал семейную пару из Брянска. Они звонили домой, чтобы сказать, что возвращаются. После этой встречи они решили ехать домой. Они были первыми.
Они ушли, а я обратил внимание, что рядом два полковника держат в руках какую-то бумагу и тихо, надо отдать им должное, совещаются, кому вручить для ознакомления проект указа президента "Об увековечении памяти экипажа АПЛ "Курск"".
Слово президента
А еще через час два матроса на задах Дома офицеров закончили сколачивать из свежих досок невысокую трибуну для приезда Владимира Путина. Президент, сказали они, наверняка будет выступать в актовом зале, но надо подготовиться к любому повороту событий. Это было разумно.
Люди начали ждать президента часов с пяти вечера. Приехал он почти в девять, но никто даже не подумал возмущаться, потому что все это было не главное и потому что он все-таки приехал. И теперь они готовились сказать ему все.
— Ну и самоубийца! — легко удивилась пожилая женщина на крыльце Дома офицеров.— Приехал все-таки. Да мы же сейчас его на куски порвем!
Путин был в черной рубашке и черном костюме, попросил охрану не отталкивать людей, прошел в зал. Около полутысячи человек заполнили все места и единственный проход. Наступила, безусловно, кульминация драмы этих дней в гарнизонном городке Видяево. Адмиралы негромко распоряжались убрать из зала прессу, которой и так тут не было. Все было сделано для того, чтобы посторонние не мешали диалогу президента с его народом.
— У нас планировалась встреча в штабе флота в Североморске,— начал Путин.
— Непонятный разговор! — сразу перебили его.
— Я буду говорить громче,— ответил президент.— Слова соболезнования, извинения...
— Немедленно отмените траур! — опять возмущенно перебили его из другого конца зала.
— Траур? — переспросил Путин.— Я так же, как и вы, надеялся и надеюсь до последнего хотя бы на чудо. Но есть точно установленный факт: люди погибли.
— Замолчите! — крикнули ему.
— Я говорю о людях, которые погибли точно. Такие в лодке, безусловно, есть. По ним этот траур. Вот и все.
Ему хотели что-то возразить, но он не дал.
— Послушайте меня, послушайте, что я скажу. Да послушайте! Трагедии в море были всегда, в том числе и тогда, когда нам казалось, что мы живем в очень успешной стране. Трагедии были всегда. Но того, что все у нас находится именно в таком состоянии, я не ожидал.
Он сказал, что страна и армия теперь должны жить по средствам, иметь меньшую армию и меньше подводных лодок.
— Да бросьте вы,— сказали ему.— Вы хоть знаете, что экипаж "Курска" на этот рейс формировался из двух экипажей? У нас вообще нет флота.
— Надо сформировать его не из двух, а, может быть, из десяти и на этом закончить. Чтобы не было таких трагедий.
— А вы считаете, что экипаж виноват в этой трагедии? — неприязненно спросила его женщина из первого ряда.
Нет, сказал президент, он так, конечно, не считает. А кто виноват? Опытные политики предлагают ему немедленно расправиться с военным руководством, отдать под суд. Но, может быть, подумал он, надо сначала разобраться?
Путин говорил спокойно, иногда даже тихо, извиняющимся тоном, потом вдруг начинал атаковать зал. Впрочем, перемена тактики мало помогала ему.
— Почему в седьмом и восьмом отсеке прекращены работы?
— Каждые три-четыре часа я задаю этот вопрос. Я спрашиваю военных: "Вы можете доказать, что там все кончено?" Доказать! Я разговаривал со своим старшим товарищем, академиком Спасским, ему за 70, он был главным конструктором подводных лодок, я знаю его много лет. "Игорь Дмитриевич,— спрашиваю я его,— все, конец?" — "Чтобы подтвердить это,— говорит он,— мы должны разрезать лодку".— "А если там какие-нибудь воздушные пузыри?" — спрашиваю я...
Его опять перебивают, хотя я вижу, как кто-то в зале вздыхает с облегчением.
— Почему вы медлили с иностранной помощью? — вспыхивает румянцем молодая девушка. На лодке был ее брат. Путин долго подробно объясняет. Он вспоминает, что Сергеев позвонил ему 13-го в семь утра, а до этого времени Путин ничего не знал. Сергеев рассказал, что развернули спасательные работы, а Путин его сразу спросил, нужно ли что-нибудь еще от него лично, от страны, от других стран.
— Ответ,— сказал Путин,— был понятный. Они полагали, что у них есть все средства спасения.
Иностранные спасатели, по его словам, официально предложили свою помощь 15 августа. Ее сразу приняли. Только на шестой день они залезли в девятый отсек.
— А если бы мы попросили 13-го? Залезли бы в лодку 19-го. Вряд ли бы что-то изменилось.
— Да что же, у нас нет таких водолазов? — крикнул кто-то в отчаянии.
— Да нет в стране ни шиша! — рассердился президент страны.
Он добавил, что и у правительства Норвегии нет. Контракт на спасение экипажа "Курска" был заключен с коммерческой фирмой, которая специализируется на работах на морских буровых вышках. Теперь водолазы считают, что спасать некого, а значит, нужен новый контракт — на поднятие тел погибших моряков. Между тем у этой фирмы нет даже лицензии на такие работы. Путин дал задание МИДу договориться с норвежским правительством, чтобы фирма как можно скорее получила такой контракт, и вроде бы согласие получено. Кроме того, фирма поставила еще два условия: сменить водолазов и оборудование.
Этот ответ производил впечатление внятного. Люди внимательно и напряженно слушали его. Никто уже не перебивал Путина. Наконец-то за столько суток они услышали то, что было понятно, что не вызывало возражений.
— Сколько же мне ждать сына? — спросила тут одна женщина без злости. Действительно хотела узнать, сколько.
— Я понимаю,— ответил Путин.— И уехать невозможно, и сидеть тут нет сил.
— Да и денег нет,— добавила она в сердцах.
Путин буквально ухватился за ее слова.
— Я расскажу про деньги.
— Не надо про деньги! — попросили сразу несколько человек из зала.
— Я понимаю. Да если бы я мог, я бы сам туда залез!
Следующий час Путин рассказывал про деньги. Он пожаловался, что у нас много запутанных законов, которые загоняют в угол любую проблему, и пообещал в этом случае обойти их все.
— Одна женщина, жена механика с "Курска", подошла ко мне и сказала, что десять лет зарабатывала сыну на ученье. И вот муж погиб. И спросила, а нельзя ли получить зарплату мужа за десять лет вперед, чтобы выучить сына. Я подумал, что это будет справедливо. Каждому из погибших будет выплачено среднее жалованье офицера за десять лет вперед.
Зал просто присмирел. Потом долго спорили, сколько это — среднее жалованье. Путин сначала сказал, что три тысячи в месяц, а потом заглянул в свои бумажки и извинился: шесть. Зал принялся было спорить и убеждать президента, что его обманули и офицеры столько не получают, но когда Путин объяснил, что если принять его цифру, то семьи получат гораздо больше, возражать не стал.
Тон выступлений с мест категорически изменился. Встала женщина из Дагестана, объяснила, что ее сын был гражданским специалистом, а деньги пообещали только членам экипажа, и вспомнила Путину, как он признавался в любви к дагестанцам после чеченского вторжения.
— Конечно,— сказал Путин,— приравняем вашего сына к членам экипажа.
Другая женщина попросила квартиру в Питере для себя и родителей. Ей дал, а им отказал и долго объяснял, что не может расселить на основании этой трагедии весь почему-то Североморск. Но сказал, что квартира в центральной части страны гарантирована каждой семье отдельно от тех денег. На вопрос, что такое центральная часть, он ответил, что это Москва и Питер. Какой-то женщине стало плохо, и на этот раз я не был твердо уверен, из-за чего. Ее на руках над головами вынесли из прохода.
На следующий острый вопрос, уже не про деньги, Путин отвечал абсолютно уверенно:
— На вопросы за мои сто дней я готов ответить, а за те 15 лет я готов сесть с вами на скамейку и задавать их другим.
Наконец встала та самая женщина, которая несколько часов назад бросилась на Клебанова. Я замер. Ее слова многое значили.
— Мы с Украины,— сказала она,— а те деньги, которые вы обещали, обложат такими налогами, что страшно.
— Дадим здесь наличными,— сдержанно улыбнулся Путин.— Через один из негосударственных фондов.
— А сейчас?
— Я с собой-то не привез.
И зал рассмеялся.
Потом было еще много вопросов, в том числе конструктивных. Предложили организовать в Видяево ЗАТО.
— Ну зачем же? — спросил Путин.— Одни жулики у вас соберутся, ну в лучшем случае подмандят внешний вид пары зданий. Женщины меня простят за такое выражение?
Женщины простили. Президент уже полностью овладел залом. Этот зал принял даже его ответ на самый тяжелый вопрос: почему он так поздно приехал?
— Первое желание такое и было,— признался Путин.— Но потом подумал: один слух, что я приеду, что бы тут произвел? А сколько людей я бы привез? Да мы бы вам не дали работать. А как было бы просто. Я бы легко прикрыл себе одно место. Команды бы раздал, кто-то не выполнил — получите!
И наконец:
— Нам сегодня сказали страшную правду, что мальчиков достанут не раньше чем через год.
— Нет! Нет! Нет! Нет! В течение нескольких недель, я вам обещаю.
Встреча продолжалась два часа сорок минут. Он ушел с нее президентом этого народа, который только что готов был разорвать его. Митинг памяти, вызвавший столько ярости, когда о нем сказал Куроедов, Путин по просьбе родственников отменил. По кораблю "Свирь" ходят вежливые офицеры и предлагают родственникам помочь купить билеты домой. Те соглашаются. Все теперь тихо в городке Видяево. И как-то даже пустынно.