Семейный альбом

...Григорий Ревзин

Музей Антона Макаренко находится в двух комнатах Центра детского и юношеского творчества Киевского района, на Поклонной улице. Это бедный музей. Там есть фотоаппарат ФЭД, который выпускала трудколония Дзержинского и электродрели, которые они делали, ракетки для изобретенной в трудколонии Дзержинского игры горлет (вроде тенниса), а в основном — фотографии, письма, рисунки. И еще шкаф из его квартиры в Доме писателей, где он прожил с 1937 по 1939 год. Еще была пишущая машинка Макаренко, но ее украли, и теперь стоит такая же, но не его.

Меня там встретила атмосфера ожидания от меня неприятности. Водил меня по музею директор, Владимир Васильевич Морозов и еще Антон Семенович Калабалин, а потом к нам присоединился Ричард Валентинович Смирнов. Они втроем ходили со мной (а ведь хватило бы и одного) и обаятельно что-то рассказывали, а вместе с тем будто ждали, что я сейчас окажусь чем-то таким, от чего надо защищаться. У Макаренко в "Педагогической поэме", как только ему удается достичь какого-то успеха, появляется деятель Министерства образования и начинает его разоблачать за неправильное воспитание коммунистического человека. Этих сцен в поэме так много, что видно, как мучительно он это переживал. В музее я как-то почувствовал себя наробразовской инспекторшей, приехавшей с враждебными намерениями. Как бы все уже привыкли к этой неизбежной и бессмысленной враждебности и хотя улыбаются, но ждут, когда уж я начну.

Сначала я думал, что ждут беды, как старые деятели советского образования, которых не уважают нынешние журналисты. Все же Макаренко насаживали в СССР, как картошку при Екатерине, а здесь, вероятно, служители этого культа. А в постсоветское время появлялись статьи типа "Великий педагог ГУЛАГа". И я уже готовился начать объяснять, что считаю Макаренко гениальным педагогом, а советское содержание не важно, и то, что он в конце поэмы поет гимны ГПУ-НКВД тоже не так важно, хотя, конечно, это царапает. Но тут выяснилось, что мои собеседники вовсе даже не начетчики коммунистического воспитания, а антисоветчики. Выяснилось случайно. Они все — воспитанники Егорьевского детского дома, которым руководил Семен Афанасьевич Калабалин, ученик Макаренко, описанный в "Поэме" под именем Карабанов. О нем написала книгу Фрида Вигдорова — "Путевка в жизнь", и, рассказывая про Вигдорову, Владимир Морозов как-то за полминуты перешел к процессу над Иосифом Бродским и ее записи этого процесса, изданной потом под названием "Судилище". Я все же никак не ожидал услышать всего этого от бывшего детдомовца. "А он у нас свинарником заведовал, — с явной гордостью объяснил Антон Калабалин, сын заведующего детдомом. — А он вот какой. Он брат мой. Мы все братья, а Макаренко, получается, мы внуки. Я в честь Макаренко Антон. А так мы — калабалинцы". Калабалина в 1937 году арестовали по обвинению в антисоветской агитации воспитанников, но после ареста Ежова отпустили. Трудно сказать, как он относился к советской власти.

Это они все втроем мне рассказывали. И много другого. Они переходили от стенда к стенду и показывали воспитанников — макаренковских, калабалинских, с гордостью показывали. Полковник Григорий Супрун (Бурун из "Педагогической поэмы"), вся грудь в орденах. Алексей Григорьевич Явлинский, отец Григория Явлинского, воспитанник Макаренко и тоже продолжатель его дела, тоже в орденах и погонах. Я ходил, слушал и думал, что этот музей очень мало похож на музей, а похож на что-то другое, чего я никак не могу уловить. А потом вдруг понял. Это семейный альбом. Так семейный альбом показывают, рассказывают — вот это мой брат, полковник, а вот этот врач, а этот пошел в политику, а вот это мы на отдыхе, в Крыму, а это наш дом, а это завод, где работали. Только семья очень большая, тысячи три человек.

Я однажды подвозил парнишку лет 11, подобрал на дороге. Он не был беспризорником, у него оставался отец, который пил, и еще у него был брат, но в тюрьме. Голова его была густо намазана клеем "Момент". Добрые милиционеры поймали его за нюханьем клея и применили свои воспитательные меры. "Убью, убью, убью, все равно убью",— тупо твердил он всю дорогу, пытаясь вырвать свои волосы. Пожалуй, более острого чувства бессилия я в жизни не испытывал. Я совсем не знал, что делать.

Всякому, кто читал "Педагогическую поэму", ведомо то ощущение растерянности, которое она вызывает. С одной стороны — чувство подлинности чуда, которое там описывается. Макаренко из беспризорников за два года ухитрялся делать людей, таких, из которых могли получаться врачи, инженеры, учителя. Он неграмотных за три года доводил до поступления в институт. Из трех тысяч его воспитанников никто не вернулся к воровству и бродяжничеству, никто не сел — так просто не может быть. И совершенно непонятно, как какие-то наробразовские дамы могли что-то возражать и почему он вообще реагировал на эти возражения. Гений и дуры.

И только в этом музее я вдруг сообразил, что дама из Наробраза, которая мучила его своими придирками, — это была Крупская Надежда Константиновна. И это она в 1928 году закрыла колонию имени Горького, опубликовав 17 мая 1928 года статью в "Комсомольской правде". От нее он с помощью Горького убежал к чекистам. И там недолго продержался, потому что он-то строил коммуну, а они хотели колонию, он сделал завод, принадлежащий беспризорникам, а они скоренько превратили его в фабрику НКВД с бесплатной рабочей силой из малолетних преступников. 1920-е он провоевал с Крупской, 1930-е — с НКВД, и все у него был один мотив — да делайте что хотите, только нас не трогайте, нам ничего не надо, дайте нам просто жить самим по себе. И я готов про вас что угодно писать, только не надо моих трогать. Очень семейная психология. И недаром они все его зовут отцом и дедом.

Вообще-то удивительно, что советское государство так поднимало Макаренко после его смерти — оно плодило беспризорников, он их спасал. И непонятно, как может существовать эта система в государстве, где принималось законодательство, что расстреливать можно с 11 лет. Макаренко принимал детей гражданской войны и раскулаченных, Калабалин — детей врагов народа и погибших в Великую Отечественную. Педагогика Макаренко — уровень цивилизации, до которого государство не доросло, потому что вся она основана на идее, что никакой мести малолетнему преступнику не может быть в принципе. Его удушили, а потом заставили зубрить цитаты из Макаренко, чтобы зубрежкой вытравить смысл.

Забавно, что "великим педагогом ГУЛАГа" Макаренко объявили в 1992 году, как раз когда у нас опять возникла проблема беспризорности. После войны Макаренко начали переводить на немецкий, итальянский, французский, появились макаренковские общества — в Европе появились свои беспризорные, он знал уникальный рецепт, как их спасать. Там, в музее, есть один замечательный экспонат. Портрет Макаренко, сделанный в чеканке, в восточных узорах. Это из детского дома города Грозного — после первой войны сделали, во вторую разбомбили, портрет нашли в руинах.

Интересный музей. Документация социального эксперимента, который удался, но плодами которого мы никак не можем воспользоваться. Слишком роскошный дар гуманизма.

Улица Поклонная, 16, 148 0835