"Я никогда не был нашим"

6 марта юбилейным концертом группа Стаса Намина "Цветы" отметит свое 40-летие. Накануне "Огонек" прогулялся со Стасом Наминым по местам боевой и трудовой славы.

Метро "Фили", бывшее здание Московского Суворовского училища (ныне — здание Федеральной Таможенной службы).

— До сих пор непонятно, кто и когда первым начал петь рок по-русски. Называют и вас в том числе. Вы можете прояснить ситуацию?

— Ну что вы, "Цветы" начали в 69-м, а до нас уже целая история была! В моем юношестве уже были "Скифы", "Меломаны", "СоколА" — как мы их называли. Я с открытым ртом слушал "Соколов" году так в 1965-м. Они пели свой хит на русском "Солнце над нами" на таком уровне, что вообще не верилось, что они наши. Без всяких совковых компромиссов, абсолютно хипповая группа. А до "Соколов" была группа "Братья", в начале 1960-х. Я даже их не застал по молодости. Мы с "Машиной времени" в 70-х вывели, возможно, это дело в массы, но рок и тогда не был массовым явлением.

— А что вы сами в детстве слушали? "Битлз" же вы не могли слушать по радио.

— Мой отец был военным, летчиком, у него был магнитофон бобинный. Он любил Окуджаву, Галича и, как ни странно, ранний рок-н-ролл, типа Элвиса Пресли. Это все самиздатом, конечно, попадало, переписывали друг у друга. Я вот в Америке когда бываю, слушаю по радио ретромузыку и узнаю песни, которые слышал в детстве.

(Показывает) ...Вот из этого метро ("Фили". — "О") суворовцы выходили и вдоль этого забора шли по малой дорожке. Тут, слава Богу, пока ничего не изменилось. И где-то вот здесь, на углу, нас часто встречала местная шпана, хулиганы. И — десять на одного — устраивали драки. А мы ремнями отбивались, с железными бляхами... Здание, что на месте училища, — это уже все новое. Здесь был плац, на котором мы маршировали, тренировались по нескольку месяцев, к параду на Красной площади. Я семь раз ходил на парад. Здесь же наряды вне очереди давали. Зимой кололи лед. Пока дойдешь с ломиком до конца плаца, на другом конце опять замерзло. Видите, у меня шрам на губе?.. Лопнула на морозе.

...Я проучился здесь с 4-го по 11-й класс. Семь лет. В десять лет меня отдали, в 17 закончил.

— Такой большой срок обучения в Суворовском в 1960-е был уже атавизмом: училища были рассчитаны на сирот войны, потом срок обучения в них сократили до 2-3 лет. Вы же все детство, получается, здесь провели.

— Мама была против, а у отца был сильный аргумент: ты вот говоришь про интеллигентов, про образование... А что, вся русская интеллигенция разве не имела военного воспитания?.. Я не могу сказать, что жалею. Потому что определенную внутреннюю дисциплинированность и ответственность я приобрел. И неприхотливость. Я вот могу ночевать в этом сугробе. Легко. Конечно, люксы в лучших гостиницах мира я больше люблю, но свободно мог бы переночевать и здесь. Или вот еда для меня вообще ничего не значит. Люблю вкусно поесть, но могу вообще не есть. Или только гречневой кашей питаться. Вот это равнодушие к удобствам и благам — это все из Суворовского. Я просто кнопку нажимаю где-то внутри — и переключаюсь на другую программу. Ведь реально для жизни необходимо совсем мало.

— Всего сколько человек училось?

— Значит, так. 100 человек — рота. Семь лет учиться. 700 человек. И не было дедовщины вообще. Сейчас разница в год — и уже дедовщина. А у нас — представьте, семь лет разницы — и не было. Все-таки была другая культура в обществе. Я не говорю о цензуре и идеологическом диктате. А именно о внутреннем состоянии человека. Унижения не было. Благороднее все было. Тем более удивительно — что при такой-то внешней фальши государственной.

— Вы это рано ощутили?

— С какого-то осмысленного возраста — совершенно явно. Это не только у меня ощущение — у всех, с кем я общался. Это было настолько неоспоримой истиной, что даже не обсуждалось. Если ты родился в тюрьме, ты не можешь представить, что можно жить на воле...

— Даже так?

— Именно. А самое печальное, что никто и помыслить не мог, что что-то изменится, что сломается эта машина. У нас у всех было ощущение, что это навечно. У нас здесь, в училище, кстати, было два или три рок-ансамбля.

— В военном училище? В 1965 году? Кто разрешил?

— А это было наименьшим из зол, видимо. В увольнительные нас редко отпускали. Наряды, плохие оценки — в общем, раз в месяц сходишь в увольнение — и то хорошо. Ну и чего? Сидишь в кубрике в воскресенье. Надо же чем-то заняться. Придумали группу, "Чародеи", три человека — самая заводная из всех. А офицерам главное что? Чтобы в самоволки не бегали. (Хотя мы и бегали.) А чего мы там играли, чего сочиняли — им как бы уже не так важно... Помню, как бас-гитару делали из обычной семиструнки. Загибали одну струну на спичку за гриф.

Дом на Набережной. Двор

— Вот это вот место называлось в просторечии "Дары Кремля". Здесь выдавали ежемесячно паек жителям этих домов. Я придумал ему другое название — "Цена молчания".

...Вот подъезд, где я жил. Еще в самом начале 60-х с моим братом Аликом и соседом Гришей Орджоникидзе начинали мы играть втроем, а в 67-м сделали группу "Политбюро". Два Микояна и Орджоникидзе, да потом еще присоединился Уборевич. В этом подъезде мы репетировали. В подвале. Прямо под бюстом Ленина и бархатным знаменем. И мы под этим бюстом сандалили Джимми Хендрикса и "Роллинг Стоунз".

...А вот в этом подъезде репетировала "Машина времени". У них здесь барабанщик жил, Юра Борзов. И мы ходили друг к другу на репетиции. Вместе гуляли и веселились. Я был чуть постарше и учил Андрея играть на гитаре и другим премудростям рок-н-ролла. Теперь-то мы уже давно одногодки. Мы с Макаревичем дружим лет сорок и все удивляемся: как странно, что мы в одном дворе начинали...

— Русский рок вышел из Дома на Набережной, где жила партийная элита. Система разрушается изнутри?

— Между прочим, отец у меня по духу был настоящий рок-н-ролльщик. Хоть и военный летчик, прошедший войну, но с идеологией у него не сложилось — Галича слушал, Брежнева открыто критиковал, при всех. Но когда началась перестройка, он сказал мне: "Не верь им. Не будет тут никакой перестройки". Я ему говорю: "Да ты что, мы уже выехали в Америку и вернулись оттуда!" — "Не верь!" Сам он так и не поверил. Я очень жалею, что он не дожил до наших дней. Хоть повеселился бы.

— О политике можно было говорить в вашей семье?

— Легко. Запретных тем не было вообще, насколько я помню. Дед (Анастас Микоян, председатель Президиума Верховного Совета СССР, член Политбюро ЦК КПСС. — "О") не был зациклен на догмах, казуистом не был. Он верил в здравый смысл. Не знаю про других, но мой дед реально не гнушался и не боялся общения с народом. Он жил за городом, в Усово — ныне Ново-Огарево, по Рублевскому шоссе. Утром выезжал на работу, в Кремль, на "Чайке", часто брал с собой нас, своих внуков, возил в школу. Трое детей на заднем сиденье, впереди охранник. И рядом еще оставалось одно место свободное, откидное. А по дороге было несколько деревень, и люди часто голосовали. И все знали, что если едет Микоян и место в машине не занято, то он обязательно остановится и возьмет до Москвы. Это сегодня трудно представить, да?

Раушская набережная. Дом культуры энергетиков

— ...На фоне официоза советского выделялась только военная песня. Своей искренностью. Цензура отступила в эти годы, тем более что тем людям, которые под смертью ходили, точно так же, как и рок-н-ролльщикам, было просто по...й на цензуру. Его убьют, может быть, завтра — чего и кого ему бояться? Таких людей не попросишь чуть-чуть смягчить... вот в этом месте... Там ответ был короткий. Поэтому военная песня как бы пробила эту пленку неискренности, лицемерия... А потом, после войны, опять все затянулось. В 71-м я взял в "Цветы" медную группу, как у "Чикаго". Тогда играл на клавишах Игорь Саульский, сына Юрия Саульского. Он предложил: давай возьмем в группу еще джазового саксофониста, Лешу Козлова. Я отвечаю: "Даже вслух не произноси слово "джаз" при мне". У нас аллергия была на слово "джаз". Так как мы видели только советский вариант по телевидению. Но Козлова все-таки взяли. И играли клевую музыку, а не советский джаз.

— Вы кем себя чувствовали в этот момент? Нарушителями дисциплины? Борцами за свободу?

— Никакими. Диссидентами. Никто. Не был. Мы были фанатиками, занимались какой-то совершенно тупиковой деятельностью. И все нормальные люди смотрели на нас как на идиотов. У нас была возможность сделать советскую карьеру, все делать "по-человечески", а мы все профукали на своих гитарах. Но это не было сознательным вызовом. Нам плевать было на противопоставление. Просто нам было в кайф делать то, что мы хотели.

Обычно рок-группы лидерские — когда вокруг солиста и автора собираются все остальные. Бывает два лидера, "Битлз" — исключение: там два или даже три лидера. В "Роллинг Стоунз" — тоже два. У нас организация, думаю, ближе к Карлосу Сантане — он, как и я, не поет, а играет на гитаре и пишет песни. Такая группа-лаборатория, где и музыканты, и солисты периодически меняются. Я писал музыку, тексты, а солисты были все время разные. С рок-н-роллом у меня с самого начала сложились своеобразные отношения. На меня повлияли "Битлз", конечно, и "Роллинги", и Хендрикс. Но я не учил никогда наизусть песен и не повторял аккорды. Меня больше вдохновляла именно энергетика этой музыки и импровизация.

— Потому что это было что-то противоположное советской эстраде?

— Не то чтобы противоположное. Это вообще несравнимо. Мы всю музыку, тогда звучащую, воспринимали как один большой шум. Как одну громкую и занудную песню ни о чем.

— А за что вас запрещали в 1970-х?

— Пластинки наши выпускали на "Мелодии", за тиражи нам, естественно, не платили. "Мелодии" это было крайне выгодно, они на нас заработали миллионы. Песни у нас были никакие не антисоветские, поэтому придраться впрямую было невозможно. Тем более что все, что записано на первых пластинках, это был компромисс и по исполнению, и по выбору репертуара, и по аранжировке. Это было не похоже даже на то, как мы играли на концертах. И вот в таком виде пластинки выходили. А в телевизоре, в эфире нас не было вообще. Целых десять лет. Зато филармония, от которой мы формально выступали, использовала нас как могла. Из-за этого у нас и был с ней конфликт: мы приезжали в какой-нибудь город, по три концерта в день играли. Живьем. Летом — стадионы, зимой — дворцы спорта. Десять концертов за три дня. Такого графика долго никто не выдержит. У нас с филармонией произошел конфликт, а потом власти почувствовали, что мы из другого санатория. И запретили и группу, и название.

— А почему они решили, что вы из другого "санатория"? У вас ведь вроде все безобидно...

— Это очень интересный вопрос. Тут можно диссертацию по психологии писать. Ведь мы вели себя целиком лояльно, понимая правила игры. Но все равно — чужие! Потому что нас не они придумали, мы сами по себе появились. Они не могли нас контролировать. Мы их не боялись, и они это чувствовали.

— А кого придумали?

— Когда власть поняла, что существует какая-то западная музыка, просачивается через щели занавеса железного, они придумали чудесную вещь. Как Сталин в свое время создал советскую интеллигенцию, которая была послушной, своей, начитанной, грамотной, но своей, так же в 1970-е придумали ВИА, советскую псевдопоп-культуру. Они должны были подменить западную рок-музыку, в которой был реальный дух свободы. Для этого взяли все формальные признаки: гитары, усилители, профессиональных музыкантов. Но кто занимался их созданием? Организаторами ВИА были филармонии. А во главе коллектива всегда стоял человек, который не пел и не играл, а курировал — комсомольский лидер. Грамотный!.. Имеющий музыкальное образование! Он набирал музыкантов, очень часто — тех же рокеров доморощенных. Это была выгодная халтура: за это платили деньги, они могли выезжать на гастроли, даже за границу. Но среди нас эта тема даже не обсуждалась.

— ВИА считались предателями в вашей среде?

— Не-ет! Они вообще были никто. Это была нормальная практика системы. Мы прекрасно понимали, что против лома нет приема и что это — комсомольское фуфло. И они это знали. Что ВИА — это не музыка, а идеология. Исключением были только "Песняры", по одной причине: сам Мулявин был хороший именно рок-музыкант, а играли они фолк. И группа "Ариэль". Два исключения. Хоть и не рок, но и не отстойные ВИА. А все остальные пели с мажорными лицами: "Вся жизнь впереди — разденься и жди".

— А все-таки, формально какие слова или звуки были, например, признаком "чужого"? Где заканчивалась лояльность и начиналась нелояльность?

— Тут дело не в отдельных словах. Рок-н-ролл — это же и тексты, и музыка, и внешний вид. Но ведь рок — это еще и КАК исполнялось. Это все кубики, из которых складывается драйв. И даже если ты по словам "правильный", то какой-то из кубиков у тебя не совпадает. И даже если все совпадает — в глазах что-то не то!.. У власти это чутье — на "свой-чужой" — очень было развито, на интуитивном уровне. Они сразу это секли. Вот мы в 1970-х годах надели белые костюмы. Пели песню под названием "Богатырская наша сила". Куда же лояльнее. Но все равно они видели в нас что-то антисоветское. Потому что это не их был ансамбль, а мой ансамбль. И они не могли им управлять. Поэтому мы никогда не были "нашими" или "своими". Эта невозможность контроля определяла и их отношение к нам. Быть "своим" для режима было даже важнее того, о чем и как ты поешь. Власть может смириться даже с любой крамолой — если человек "наш", если действует с ее позволения, если он послушен. Такого человека в любой момент можно остановить и сказать: "Слушай, не надо — вот это поправь, а это убери".

— Интересно, а публика отличала фальшивые группы от настоящих?

— Как сказать. Люди чувствовали, конечно, где всерьез. Но это не мешало им слушать и ходить и на то, и на другое. Кроме того, попса — это ведь ложь, а люди любят себе лгать. Тем более когда они чувствуют, что все вокруг лгут — они как бы еще и назло самим себе пускаются во все тяжкие, пляшут до одури... А давай-ка еще вульгарнее, еще пошлее.

Парк Горького, Центр Стаса Намина

— Я вообще быстро пишу песни. Это и ночью бывает, и днем. В машине. Ощущение песни приходит... непонятно как. Вначале мелодия, и почти одновременно — главные фразы. Но я никогда не ощущал себя всерьез музыкантом. И не представлял, что буду им. Это всегда рассматривалось только как временное увлечение. И по сей день так — только время затянулось.

— Почему вы пропали с экранов, не выступали с середины примерно 1990-х?

— Появился российский шоу-бизнес, коммерческая попса, которую я называю "незаконнорожденное дитя советской песни". Потому что официальная советская песня была фуфло, а это еще... фуфлее. Что касается "Цветов", то после мирового турне я остановил группу еще и потому, что появилось много другого кайфа. Я создал группу "Парк Горького", радиостанцию, сделал этот продюсерский центр, театр... С другой стороны, шоу-бизнес мне всегда казался занятием слишком узким, чтобы посвятить ему всю жизнь. Я всегда занимался многими вещами. Увлекался и философией, и фотографией, рисовал. Путешествовал, снимал документальные фильмы. Да и музыку писал и играл, но другую. Мне было чем заниматься все эти годы.

— Вам кажется, что сегодня "Цветы" могут вернуться на большую сцену?

— В 1990-х и 2000-х нас фактически не существовало для публики. Двадцатилетний перерыв — достаточный срок для того, чтобы новые поколения вообще не знали, что такое "Цветы". Они, может быть, знают наши песни, но не знают, кто их поет. Сейчас выйти на большую сцену — это все равно, что сделать новый ансамбль. Надо всю раскрутку начинать практически с нуля, и в общем-то это нетрудно — главное, чтобы было, что раскручивать. А с этим делом у нас все в порядке. Вообще для того, чтобы оценивать группу как творческую единицу, существует несколько компонентов — прежде всего качество самих песен и текстов, затем — искренность и выразительность исполнения. А кроме того, важен и профессионализм — вокальный и инструментальный. И, конечно же, внешний вид, имидж. Тут ничего не могу утверждать, так как мы давно не юноши. А насчет всего остального я уверен, что группа сейчас — одна из самых сильных и интересных в стране.

После концерта в Москве мы планируем тур по России, а затем запись нового альбома. Туда войдут некоторые запрещенные песни и совсем новые. Одна из них — "Распахни свое окно", которую я написал месяц назад, и, думаю, мы ее уже сыграем на юбилейном концерте. Но это уже будет не ретромузыка 1970-х и 1980-х, это будут "Цветы" 2010-го. Мы уже запланировали презентацию нового альбома на начало ноября этого года.

— Что будет на юбилейном концерте группы 6 марта?

— Мы очень серьезно готовимся к этому концерту. Сыграем и все наши ранние хиты — причем в оригинальных аранжировках, с оркестром Юрия Башмета и бэк-вокалом солистов нашего театра. Мы начнем с абсолютно новых песен, а потом "вернемся в СССР", к нам будут присоединяться наши гости — рок- и поп-звезды. Также вспомним кумиров, у которых мы учились.

Беседовал Андрей Архангельский