Утро перестройки

Весной, 25 лет назад, страна, сама еще не сознавая этого, начала меняться. К власти в СССР пришел Михаил Горбачев. Наступала перестройка. Как мы к ней относимся через четверть века? Что за фигуры, двигавшие Советский Союз к иной жизни, остались в нашей памяти?

Андрей Грачев

Даже ожидаемая смерть приходит неожиданно. Смерть Константина Черненко в марте 1985 года вряд ли кого удивила, особенно после того, как о ее неумолимом приближении оповестила всю страну показанная по телевидению тягостная сцена его голосования на выборах в "избирательном участке", сооруженном рядом с его больничной палатой. Тем не менее казалось, что тогдашнее партийное руководство уход Черненко застал врасплох. В отсутствие каких бы то ни было легальных институтов и традиций преемственности в руководстве советской власти и, естественно, при полной невозможности вслух обсуждать ее при живом (даже полуживом) начальнике близкому окружению очередного вождя оставалось ждать финала затянувшейся пьесы и даже в ней усердно участвовать, а потом наспех импровизировать. Так и на этот раз.

Сказать, что, когда на следующий день в 15:00 Политбюро собралось на экстренное заседание в Кремле, вся страна "замерла в ожидании", было бы преувеличением. Во-первых, страна мало чего ждала от очередной перестановки кресел в заоблачных партийных верхах и перевески портретов на Центральном телеграфе. Во-вторых, она все равно не имела никаких шансов высказать свои предпочтения и повлиять на выбор собственного верховного руководителя. Если кто и замер в ожидании выбора Политбюро (официально оно могло вынести только рекомендацию, которую предстояло одобрить пленуму ЦК), то это были те, чья карьерная судьба зависела от него: рядовые члены ЦК, главным образом секретари обкомов и "промышленные генералы". А также, разумеется, многочисленная "пехота" центрального аппарата, готовившаяся к смене портретов на стенах и, главное, табличек на дверях кабинетов.

Революция — это много вакансий

То, что по негласному ранжиру среди членов Политбюро, порядку упоминания в депешах ТАСС и рассадки в различных президиумах Михаил Горбачев занимал предпочтительную позицию второго лица в партии и в отсутствие Черненко (то есть практически постоянно) вел заседания Секретариата и Политбюро ЦК, еще ничего не значило. Особенно, если учесть, что и в самом Политбюро, и в спрессовавшемся за долгие годы брежневско-черненковском аппарате ЦК у него были весьма могущественные противники. Поэтому при решении вопроса о новом генсеке были "возможны варианты". Пикантная особенность момента — на этот раз составлявший большинство в ЦК партийный генералитет был отнюдь не настроен послушно одобрить любую рекомендацию своих маршалов. После трех похорон генсеков, происходивших на Красной площади с регулярностью государственных праздников, и перед лицом неуклонно накапливавшихся в их регионах и отраслях хозяйства проблем этот второй эшелон "засидевшихся в невестах" руководителей был готов открыто восстать против партийных старцев, не дававших им дороги, в случае если бы те в очередной раз решили им навязать кого-то из своих.

Однако выступления "засадного полка" из числа членов пленума, ведомого Лигачевым и Рыжковым, не понадобилось. Вопрос о "бескровном" избрании нового генсека предрешил стратегический пакт, заключенный в канун заседания Политбюро Горбачевым с Андреем Громыко, последним после смерти Андропова и Устинова членом могущественной "тройки", управлявшей Брежневым, а через него всей страной. Сразу после начала заседания Андрей Андреевич взял слово на правах политического патриарха и, не дав себя никому опередить, предложил на должность генсека Горбачева. В этой ситуации притязания любых других возможных соискателей вожделенного поста — от Гришина, режиссера предсмертного появления Черненко на телеэкране, до брежневского премьера Тихонова — утрачивали смысл. Гвоздь в окончательное решение вопроса по шляпку забило выступление председателя КГБ Чебрикова, заявившего, что "чекисты поручили ему назвать кандидатуру Горбачева. А, как вы понимаете,— напомнил членам Политбюро Чебриков,— голос чекистов, нашего актива (!) — это и голос народа". В результате принятие судьбоносного решения свелось к состязанию участников заседания в выражении лояльности новому "хозяину".

На атмосфере обсуждения должны были сказаться и сигналы накапливавшегося недовольства, доносившиеся с партийных "низов". Именно предчувствие того, что может повториться ситуация 1957 года, когда восставшее против Президиума большинство членов пленума ЦК по сигналу Хрущева в одночасье превратило сталинских патрициев — Молотова, Кагановича и Маленкова — в "антипартийную группу", должно было объяснить неожиданное, пусть и несколько вымученное единодушие Политбюро, рекомендовавшего пленуму кандидатуру Горбачева.

Однако за привычным энтузиазмом, с которым пленум (стоя) приветствовал нового лидера, скрывалось тогда еще трудно различимое сочетание разных и даже противоположных мотивов и ожиданий. При том что почти все хотели перемен и считали, что их дальше нельзя откладывать, у людей, аплодировавших в этот день Горбачеву, были весьма разные представления о том, как они должны выглядеть. Одно, по крайней мере, казалось очевидным: под новым генсеком, в отличие от его предшественников, придется жить (и служить) долго, хотя бы из-за его неприличного по кремлевским стандартам молодого возраста — ему едва исполнилось 54 года. (Правда, тогда, пожалуй, никто, включая самого Горбачева, не мог себе представить, что отведенный ему срок окажется таким коротким, в то время как последствий перемен, которые он вместит, хватит на десятилетия.)

После того как решился вопрос с именем нового начальника, партаппарат озаботился переменами, прежде всего кадровыми, которые должно было принести с собой утверждение у власти новой команды. Политической революции аппарат не ждал (и не хотел), а вот от кадровой бы не отказался, ведь, как сказал какой-то мудрый человек, любая революция — это прежде всего много вакансий. Основное внимание, поэтому, аппаратные уши обращали больше на слухи о том, кто может войти в окружение молодого генсека, а кому укажут на дверь, чем на содержание его первых выступлений (за прожитую на Старой площади жизнь они много чего наслушались). А зря — с самого начала кадровая логика следовала за политической. Уже в первой речи Горбачева на Красной площади на похоронах Черненко (над ее проектом работали Яковлев, Медведев и Болдин) прозвучала непривычная фраза, как будто заимствованная из другого политического языка: "Мы исходим из того, что право жить в условиях мира и свободы — это главное право человека". Еще недавно такая крамола не имела шансов пройти цензуру тогдашнего Отдела пропаганды. Кстати, именно его руководство стало одной из первых жертв начавшейся аппаратной чистки. За ним последовало изгнание со стратегически важного поста заведующего Общим отделом бессменного Клавдия Боголюбова, который годом раньше положил под сукно записку Андропова, присланную из больницы, в которой смертельно больной генсек рекомендовал Политбюро в качестве своего преемника Горбачева. В течение остальных месяцев 1985 года Политбюро покинули Романов, Гришин, Тихонов. Приближалась очередь и республиканских "тяжеловесов" брежневского клана — Щербицкого, Кунаева, Алиева.

"Мы хотели ясно объявить о намерениях"

Как говорил потом сам Горбачев, "мы хотели с самого начала ясно объявить о своих намерениях". Однако сказать, что по его выступлениям на первых пленумах — мартовском и апрельском — как и во время начавшегося "хождения в народ" — на встречах с трудящимися на заводе Лихачева, потом в Ленинграде, можно было составить "ясное" представление о намерениях нового партийного руководства, было бы все-таки преувеличением.

Во-первых, потому что, получив власть из рук большинства Политбюро и пленума ЦК, Горбачев, по крайней мере до того, как состав этого большинства не сменился, был вынужден постоянно на него оглядываться и заверять в своей верности решениям предыдущего съезда. Для оправдания же любых нововведений приходилось в каждом случае призывать безответного (и безотказного) Владимира Ильича и ленинскую традицию: "В ленинском понимании,— говорил он на апрельском пленуме,— преемственность означает движение вперед".

Во-вторых, сами намерения Горбачева и его достаточно пестрой команды (к ее первому эшелону — Лигачеву, Рыжкову, Чебрикову, с которыми он выиграл первую партию — избрание генсеком — в течение 1985 года добавились Яковлев, Никонов, Ельцин, Зайков, Лукьянов) были в то время еще далеки от ясности и конкретности. Программа объявленных перемен включала и ускорение в экономике, и упор на машиностроение, и выход на мировой уровень в науке, и совершенствование демократии, и придание динамизма внешней политике... Плюс скорую и окончательную победу над алкоголизмом в одной, отдельно взятой стране. Все вместе это должно было способствовать "полному раскрытию потенциала социализма".

Тогда, в утренние часы перестройки, которой еще предстояло обрести это имя, выработать собственный язык и политическую философию, все еще казалось возможным: и уместить все эти пожелания в рамках одного, объединяющего все общество проекта, и реализовать его, не расплачиваясь за это ни кризисом в экономике, ни расколом в партии и активизацией оппозиции, ни распадом единой страны.