Этот роман написан пятнадцать лет назад — между "Домом на краю света" и окончательно и бесповоротно прославившими Каннингема "Часами". Для внимательных поклонников этого автора он оказывается ценным по определению: как мост между тем, что было и что стало. Между вполне типическим американским романом взросления, с которого Каннингем начинал, и сложным литературным устройством, скрепляющим чувства и время с мыслями о чувствах и времени,— которое являют собой "Часы" и последовавшие за ними "Избранные дни".
Но "Плоть и кровь" — это скорее не путь, а финиш. Точка, где собрано как раз все, "что было", что Каннингему пришлось отринуть, чтобы стать Каннингемом. Роман взросления даже более типический, чем большинство таких романов вообще. Текст, в котором автор с невероятной плотностью нанизал на сюжетный стержень открытые обвинения — институту семьи в целом, американскому образу жизни и вообще жизни в ее общепринятых нормах. Чтобы после навсегда отказаться от такого способа письма.
Хотя надо признать — как раз высочайшая концентрация гневных заклинаний и заставляет переворачивать страницы этой книги. Текст, задуманный на исходе правления Буша-старшего с его всепроникающим культом семейных ценностей, вобрал в себя всю энергию американских романов, когда-либо громивших аккуратные домики, укомплектованные палисадничками и мирно играющими детишками. Здесь больше ненависти к приличной жизни, а особенно к семье, которая, как известно, всегда — ловушка, чем в "Дороге перемен" Ричарда Йейтса, чем в романах Джона Апдайка, чем в написанных пять лет спустя "Поправках" Джонатана Франзена. Больше убежденности в том, что лучшая жена — это другой мужчина, чем в "Фальконере" Джона Чивера. Больше уверенности в том, что лучший человек — это трансвестит, чем в "Мире от Гарпа" Джона Ирвинга.
Роман "Плоть и кровь" ничем не превосходит все эти произведения, скорее наоборот. Но он страстнее и как-то моложе. Даже странно, как автор, приступивший к работе над книгой, уже перевалив за сорок, смог сохранить столько искренности и даже наивности. Он, например, не гнушается самым откровенным символизмом. Начиная, собственно, с самого названия этого романа о родителях и детях до деталей: олицетворяющий пагубность "американской мечты" отец семейства обогащается на строительстве тех самых идеальных домиков, а захлебнувшаяся в потребительстве мать становится клептоманкой.
Каннингем бомбит институт семьи с яростным задором. Он описывает жуткие домашние скандалы (оправданный бунт детей против тупого консерватизма и даже мещанства родителей), перерастающие сначала в мрачное отчуждение (детям, выбравшим свободу, и родителям, хватающимся за прутья своей неказисто позолоченной клетки, принципиально нечего друг другу сказать), а затем в окончательное непрощение (вина родителей перед детьми подобна неизбывной вине белых перед черными).
Будучи такой всецело ужасной, семья (и в этом "Плоть и кровь" тоже не отходит от американской романной традиции) все равно оказывается самой главной, практически обуславливающей реальность вещью, от существования которой нельзя отвернуться, как бы ты ее ни ненавидел. Даже если Бога нет, ничто не может отменить тот факт, что у тебя есть родители.
Вся панорама американской жизни (формально роман охватывает целое столетие — с 1935 по 2035 год) стягивается в крошечную ячейку, в которой теснятся члены семейства Стассос — Константин, Мэри и их дети Сьюзен, Билли и Зои. И все, что происходит вокруг, оказывается важным лишь постольку, поскольку имеет отношение к семье. Вьетнамской войны, например, нет, а СПИД есть. И позднерейгановский экономический кризис есть. И смена гейской моды с артистической на спортивную — тоже есть. Все это мучило эту семью, обогащало ее, разоряло, а изредка сплачивало.
Каннингем проделал то, что проделывают практически все авторы семейных романов,— разбомбив ненавистного кумира, он воздвиг ему новый памятник. И уже не из купленной в кредит мебели, кексов по выходным и неприкосновенного депозита на колледж, а из горечи и вины. То есть куда более прочный, чем прежний.
М.: Астрель, Corpus, 2010