В прокат выходит "Железная хватка" братьев Коэн, но даже если бы этот фильм сняли не братья Коэн, он все равно стал бы событием. Любой традиционный вестерн уже лет тридцать как событие. Хотя бы потому, что может оказаться последним.
Мутанты попадаются чуть чаще: вестерн скрещивают с кунг-фу, ужасами, научной фантастикой, кислотными глюками. Придумана лукавая категория "современный вестерн", где от вестерна разве что шляпы, рубашки да лошади: к ней относят и "Горбатую гору" (2005) Энга Ли, и "Старикам здесь не место" (2007) Коэнов. Фильмов, в которых все как положено — шерифы, стоящие вне закона ганфайтеры, индейцы и, что самое главное, пульсирующий фронтир между законом и беззаконием, цивилизацией и волей,— раз-два и обчелся. А ведь еще в середине 1950-х на экран выходило не менее 100 вестернов в год, и по сравнению с 1920-1930-ми это был уже жестокий спад производства.
В "Железной хватке" все на месте, начиная со времени действия — конец 1870-х. Разве что индейцы не дикие, а уже усмиренные, обзаведшиеся собственной полицией, стерегущей покой резерваций. Шерифов аж двое. Ну не совсем шерифов, но служителей правосудия: судебный исполнитель Рубен Когберн (Джефф Бриджес) и техасский рейнджер Лабеф (Мэтт Деймон), нанятые 14-летней Мэтти Росс (Хейли Стайнфелд), чтобы отомстить убийце ее отца. Мотив двух всадников, ищущих кого-то, несомненно, восходит к классическим фильмам Джона Форда "Искатели" (1956) и "Двое скакали вместе" (1961).
Странно не то, что Коэны взялись за вестерн, а то, что они взялись за него так поздно. Прочие фундаментальные американские жанры Коэны уже препарировали: и гангстерский — "Перекресток Миллера" (1990), и шпионский — "После прочтения сжечь" (2008). С голливудской комедией 1930-х поиграли дважды: "Зиц-председатель" (1994) и "О, где же ты, брат?" (2000). С нуаром — трижды: "Просто кровь" (1984), "Большой Лебовски" (1998), "Человек, которого не было" (2001).
Задолго до Тарантино они научили зрителей смеяться, когда на экране хлещут потоки "просто крови". Но их фильмы никогда не были просто пародиями на классические жанры. Скорее сагой об иллюзиях, порожденных человеческой глупостью, песней о пустоте и мнимостях. В "Большом Лебовски" милейшего тунеядца принимали то за миллионера, то за сыщика. "Человека, которого не было" казнили за не совершенное им убийство, а за совершенное — миловали. В "После прочтения сжечь" кровавый сыр-бор заваривался из-за никому не нужного компакт-диска с мемуарами отставного шпиона. "Зиц-председатель" достиг всего, изобретя хулахуп — идеальный символ пустоты, находящейся в непрестанном движении. Герои вели себя так, как должны вести себя герои нуара или триллера, но исходя из ложных, если не идиотских, причин.
Резонно было бы предположить, что и с "Железной хваткой" произойдет нечто подобное. Дело в том, что Голливуд однажды предал первоисточник — одноименный блестящий роман Чарльза Портиса (1968). За роль Когберна в фильме Генри Хэтэуэя (1969) Джон Уэйн даже получил свой единственный "Оскар". Не то чтобы фильм старого мастера был плох: усталый фильм усталого классика, который чувствует, что традиционный вестерн уже невозможен, но традиционностью пожертвовать не в силах. Между тем страшный и остроумный роман Портиса разрушал традицию.
Это была книга эпохи распада вестерна. Классический извод жанра был трагедией масок. Достаточно вспомнить шедевр Джона Форда "Дилижанс" (1939), где действовали не люди, а архетипы: Леди, Ковбой вне закона, Падшая, Игрок, Доктор-пьяница. Вестерн говорил о совсем недавней истории. Но в момент рождения жанра она, не успев стать историей, быстро пройдя стадию фольклора, обратилась в миф.
1960-е нанесли жанру сразу два смертельных удара. Спагетти-вестерн подменил трагедию масок комедией: Серджо Леоне считал "За пригоршню долларов" (1964) парафразом "Арлекина, слуги двух господ". Ревизионистский вестерн пообещал рассказать подлинную историю Дикого Запада и ниспроверг кумиров: генерал Кастер в "Маленьком большом человеке" (1970) Артура Пенна оказался протонацистом, палачом индейцев, Буффало Билл в "Буффало Билле и индейцах" (1976) Роберта Олтмена — паяцем и убийцей. В результате единственным хранителем духа вестерна до наших дней оставался лишь Клинт Иствуд, да и то "Непрощенного" (1992), монументальное надгробие жанру, он возвел почти 20 лет назад.
Портис отдал дань обеим тенденциям 1960-х, хотя пафос финала, где Когберн, загоняя лошадей и себя самого, спасает искалеченную девочку, достоин высокой классики жанра. Но Когберн и Лабеф одновременно "хорошие, плохие и злые". И еще довольно грязные.
Одноглазый толстяк Когберн уже не помнит числа своих жертв, предпочитает стрелять в спину, а сведение личных счетов списывает на необходимую самооборону. Он брат не героев Уэйна, а скорее Коула из "Мертвеца" (1995) Джима Джармуша, того самого, который изнасиловал и зажарил родителей, а в разгар перестрелки слизывает кровь напарника. Лабеф непрерывно болтает о рейнджерах и своем участии в Гражданской войне, но путается в показаниях, вызывая у Когберна резонные сомнения и в том, что он техасец, и в том, что он рейнджер.
От ревизионизма у Портиса — тема Гражданской войны, не джентльменской, как у Форда, а грязной и кровавой. Когберн бесится при напоминаниях о его участии во "Всадниках Куантрилла" — партизанском отряде самозваного генерала южан. Бывший учитель, игрок, повар, убийца и конокрад Уильям Куантрилл (1837-1865) прославился тем, что его ухари пленных не брали, трупы расчленяли, сбрую декорировали скальпами и одинаково беспощадно жгли и вырезали как враждебные города, так и дружественные. У братьев есть такой сквозной типаж — сомнительный ветеран, похваляющийся своими подвигами то на мировой войне, как Большой Дейв в "Человеке, которого не было", то во Вьетнаме, как Собчак в "Большом Лебовски". Портис словно предугадал и страсть братьев к "вопящим толстякам", которых они вставляют во все свои фильмы: в романе один из бандитов непрерывно вопил и завывал на манер разной живности.
Но это детали, а главное, что роднит роман и предыдущие фильмы Коэнов,— интонация. Голосок Мэтти по ходу чтения пугает все больше и больше. Маленькое чудовище абсолютно безразлично к окружающим зверствам, разве что огорчается, что ее забрызгало кровью, торгуется, как цыган на ярмарке, шантажирует, как крючкотвор. Ее принято сравнивать с Гекльберри Финном, иногда вспоминают Дороти из "Волшебника страны Оз", но все это не то. Ближе к истине подошли Коэны, припомнив "Алису в стране чудес". Подошли — и остановились, заробев.
Понятно, что в вестерне 1969 года маленькая героиня не могла лишиться руки. Коэны исправили эту неточность, они вообще честно сфотографировали большую часть книги. Кое-что уморительно: казнь в начале или то, как пьяный до синевы Когберн доказывает, какой он меткий стрелок. Кое-что прекрасно: финальная ночная скачка Когберна и Мэтти. Кое-где Коэны, чего от них все и ожидали, усилили, так сказать, цинизм Портиса: Когберн при первом появлении сидит в сортире, Лабефа ранит не бандит, а компаньон. Но порой на братьев нападает странная суетливость, они ломают сюжетную структуру, которой до того верно следуют, и начинают лихорадочные переделки. Причем переделки не по существу: сводят и разводят Когберна и Лабефа, портисовский кровавый аттракцион заменяют своим, но равноценным.
Сравнивать книгу и фильм — глупое дело. Отступления от первоисточника пустячны. Но то, что Коэны разменялись на пустяки, возможно, объясняется тем, что они просто не знали, как экранизировать эту книгу. Ранее безжалостные ко всем своим героям Коэны заробели перед Мэтти, испугались маленького чудовища или пожалели его. В их версии Мэтти — просто 14-летняя девочка, да, закаленная Диким Западом — в ее возрасте, по легенде, Билли Кид застрелил своего первого мексиканца,— но наделенная нормальными для ее возраста реакциями. Хейли Стайнфелд честно играет страх, отчаяние, детскую храбрость так, как должно играть в классическом вестерне. Но для вселенной Портиса и Коэнов этих эмоций слишком мало, поскольку слишком много вокруг отрубленных пальцев, бесхозных висельников в глухом лесу и странных докторов, рыщущих в поисках этих висельников.
В общем, Коэны доказали, что в глубине души они добрые малые и милосердны к детям. А заодно и то, что традиционный вестерн в наши дни не получается ни снять, ни разрушить, ни спародировать — он остается гордой вещью в себе.