"ЧК было получено предписание организовать Кронштадтский мятеж"

90 лет назад, 10 февраля 1921 года, за две недели до появления первых признаков начала антибольшевистского выступления краснофлотцев в Кронштадте русская эмигрантская пресса в Париже сообщила о том, что оно идет полным ходом. Лев Троцкий назвал этот факт прямым доказательством участия в заговоре французской контрразведки. Корреспондент "Власти" Светлана Кузнецова разбиралась в том, кто и зачем спровоцировал знаменитый мятеж.

"Ему полагалось всего 50 осведомителей"

Начало первого послевоенного 1921 года выдалось настолько тяжелым, что время Первой мировой и Гражданской войн могло показаться гражданам советской республики отнюдь не самым трудным испытанием в их нелегкой жизни. С началом холодов страна осталась без топлива, встали железные дороги, прекращали работу заводы и фабрики. Но главное состояло в том, что во многих частях страны начались вооруженные выступления измученных принудительными изъятиями зерна крестьян и ко всему прочему разразился продовольственный кризис.

Положение в крупных городах, особенно в Петрограде, усугублялось тем, что в рамках борьбы с мешочничеством и спекуляцией еще во время Гражданской войны города резко ограничили привоз продовольствия любыми частными торговцами, на их пути к колыбели революции стояли заградотряды. В результате цены на продукты, которые всеми правдами и неправдами попадали в Петроград, взлетели до небес. К примеру, если в июне 1920 года фунт хлеба стоил 370 руб., то в феврале 1921 года — 1515. За фунт картошки вместо 220 руб. стали просить 900. Сахар подорожал с 5625 руб. за фунт до 19 500.Похожая картина наблюдалась и с остальными продуктами.

При этом рабочие жаловались на то, что месячной нормы продовольствия, выдававшейся на предприятиях, хватало только на неделю, и даже этот скудный паек неуклонно уменьшался. Класс-гегемон пытался бороться за свои права, направляя в советские и партийные органы многочисленные просьбы и жалобы, но рабоче-крестьянское правительство оставалось непреклонным.

"Комиссия по снабжению рабочих при Наркомпроде,— сообщали "Известия" в январе 1921 года,— разрешила в отрицательном смысле вопрос о довыдаче разницы в пайках переведенным на бронированное снабжение рабочим, которые ранее состояли на довольствии по повышенным нормам (красноармейские — тыловой, фронтовой и другие — пайки)".

Недовольство масс нарастало, и это, естественно, сказывалось на авторитете власти, который и без того подрывался развернувшейся в конце 1920 года дискуссией о роли профсоюзов. Вопрос заключался не столько в профсоюзах, сколько во власти в партии и стране, и потому, стараясь привлечь на свою сторону как можно больше сторонников, каждая из группировок старательно обличала противников, что способствовало еще большей дискредитации партийных вождей.

Командующий морскими силами республики Александр Немитц докладывал об участии в такой дискуссии моряков Балтийского флота:

"1. На широких собраниях моряков страстно обсуждались вопросы, сами по себе очень тонкие и сложные экономически, но преломившиеся в сознании массы примерно так: "за Троцкого — или за Зиновьева?", "за подтяжку нас — или за поблажки нам?".

2. На широких собраниях моряков была допущена и страстная критика командующего Балтфлотом, которою руководила часть комиссаров, и даже — в печати. Это преломилось в сознании массы как: "мы выгнали Комфлота". В итоге масса оказалась и раздражена, и сбита с толку, она почувствовала возможность не считаться с громадным авторитетом партии, власти...".

Во время дискуссии, казалось, ничто не предвещало никаких мятежей. Проверявший Балтийский флот в декабре 1920 года начальник 1-го спецотдела ВЧК Владимир Фельдман докладывал:

"Усталость массы Балтфлота, вызванная интенсивностью политической жизни и экономическими неурядицами, усугубленная необходимостью выкачивания из этой массы наиболее стойкого, закаленного в революционной борьбе элемента, с одной стороны, и разбавлением остатков этих элементов новым аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагонадежным — с другой, изменила до некоторой степени в сторону ухудшения политическую физиономию Балтфлота. Лейтмотивом является жажда отдыха, надежда на демобилизацию в связи с окончанием войны и на улучшение материального и морального состояния, с достижением этих желаний по линии наименьшего сопротивления. Все, что мешает достижению этих желаний масс или удлиняет путь к ним, вызывает недовольство".

Фельдман предлагал ряд мер для улучшения ситуации на флоте, но особого беспокойства не высказывал и весьма похвально отзывался о начальнике особого отдела Кронштадтской крепости:

"Нач. тов. Грибов поставил работу его на должную высоту: информационная часть вполне удовлетворяет своему назначению; весь информматериал без предварительной проверки не идет в сводку. Грибов сам моряк, имеет самую тесную связь с комиссарами и массой. Вот пример этой тесной связи с ним. По штату ему полагалось всего 50 осведомителей, он имеет их до 150, и почти все бесплатные. Как только комиссар "Петропавловска" перехватил письмо (с листовками анархистов.— "Власть"), через 10 минут он уже был у Грибова".

"Отправлены в Москву, по-видимому, для расстрела"

Именно поэтому опубликованное в Париже 10 февраля 1921 года сообщение русских "Последних новостей" было, по сути, совершенно обычной для того времени и эмигрантской прессы газетной уткой:

"Лондон, 9 февраля. (Собкор). Советские газеты сообщают о том, что экипаж кронштадтского флота взбунтовался на прошлой неделе. Он захватил весь порт и арестовал главного морского комиссара. Советская власть, не доверяя местному гарнизону, отправила из Москвы четыре красных полка. По слухам, взбунтовавшиеся моряки намерены начать операции против Петрограда, и в этом городе объявлено осадное положение. Бунтовщики заявляют, что они не сдадутся и будут бороться против советских войск".

Ничего подобного в тот момент в Кронштадте не наблюдалось, а советские газеты, конечно, ни о каком бунте не сообщали. Но три дня спустя парижская газета Le Matin ("Утро") опубликовала похожее сообщение:

"Гельсингфорс, 11 февраля. Из Петрограда сообщают, что ввиду последних волнений кронштадтских матросов военные большевистские власти принимают целый ряд мер, чтобы изолировать Кронштадт и не дать просочиться в Петроград красным солдатам и морякам кронштадтского гарнизона. Доставка продовольствия в Кронштадт приостановлена впредь до новых приказаний. Сотни матросов арестованы и отправлены в Москву, по-видимому, для расстрела".

Возмущению большевистского руководства, казалось, не было предела. Нарком по военным и морским делам и председатель реввоенсовета республики Лев Троцкий уже во время мятежа рассказывал иностранным журналистам:

"Всем, вероятно, известно, что в ряде иностранных газет, в том числе и в "Матен", сообщение о восстании в Кронштадте появилось еще в середине февраля, то есть в то время, когда Кронштадт был совершенно спокоен. Чем это объясняется? Очень просто. Центры контрреволюционных заговоров находятся за границей. Между этими русскими эмигрантскими центрами и известными группировками европейского империализма и европейской прессы имеется самая тесная связь, разумеется, отнюдь не платонического характера. Русские контрреволюционные организации обещают своевременно устроить мятеж, а нетерпеливая бульварная и биржевая печать уже пишет об этом как о факте. На основании сообщения "Матен" я послал предупреждение в Петроград своим морским сотрудникам, причем сослался на то, что в прошлом году в заграничной печати появилось совершенно неожиданно для нас сообщение о перевороте в Нижнем Новгороде и действительно приблизительно через месяц после появления этого известия в Нижнем произошла попытка переворота. Таким образом, империалистическая печать не только сообщает о России, и притом вполне сознательно, огромное количество небылиц, но и время от времени с известной точностью предсказывает заранее попытки переворота в определенных пунктах Советской России. Газетные агенты империализма "предсказывают" то, что другим агентам того же империализма поручено выполнять".

Самое любопытное, однако, заключалось в том, что в начале 1921 года у недругов советской власти действительно существовали планы по организации восстания в Кронштадте. В докладе, который, как считается, подготовил представитель русского отделения Красного Креста в Финляндии профессор Герман Цейдлер, говорилось:

"Сведения, поступающие из Кронштадта, заставляют думать, что ближайшей весной в Кронштадте вспыхнет восстание. При оказании извне некоторой поддержки его подготовлению можно вполне рассчитывать на успех восстания, чему благоприятствуют следующие обстоятельства. В настоящее время на Кронштадтском рейде сосредоточены все суда Балтийского флота, сохраняющие еще боевое значение. В связи с этим преобладающей силой в Кронштадте являются матросы действующего флота, а равно матросы, несущие службу на берегу в Кронштадтской крепости. Вся власть сосредоточена в руках немногочисленной группы матросов-коммунистов (местный Совдеп, Чрезвычайка, революционный трибунал, комиссары и коллективы кораблей и т. д.). Остальной гарнизон и рабочие Кронштадта не играют никакой заметной роли. Между тем в среде матросов замечаются многочисленные и несомненные признаки массового недовольства существующим строем. Матросы единодушно примкнут к рядам восставших, как только немногочисленная мощь решительными и быстрыми действиями захватит в свои руки власть в Кронштадте. В среде самих матросов уже образовалась такая группа, способная и готовая к самым энергичным действиям".

"Большевики не в состоянии взять Кронштадт"

Возможность военной победы восставших у автора доклада сомнений не вызывала:

"Советское правительство хорошо осведомлено о враждебном ему настроении матросов. В связи с этим Советское правительство приняло меры к тому, чтобы в Кронштадте единовременно не хранилось более недельного запаса продовольствия, тогда как ранее в кронштадтские склады отпускался запас продовольствия на целый месяц вперед. Недоверие советской власти к матросам настолько велико, что наружная охрана путей к Кронштадту, ведущих по льду, покрывающему в настоящее время Финский залив, поручена пехотному полку Красной Армии. В случае восстания этот полк не сможет оказать матросам сколько-нибудь значительного сопротивления как по причине своей малочисленности, так и по причине того, что при надлежащей подготовке восстания полк будет захвачен матросами врасплох. Захват власти над флотом и над крепостными сооружениями самого Кронштадта обеспечивает господство восставших над всеми прочими фортами, не расположенными непосредственно на острове Котлин. Артиллерия названных фортов имеет угол обстрела, не позволяющий ей вести огонь по Кронштадту, тогда как батареи Кронштадта могут держать указанные форты под своим огнем (форт "Обручев", поднявший восстание в мае 1919 г., сдался через полчаса после открытия по нему огня с кронштадтских батарей). Боевое воспротивление восстанию средствами, допускающими немедленное после начала восстания использование, сводится к открытию большевиками огня по Кронштадту с батарей "Красной Горки" (форт, расположенный на материке, на южном берегу Финского залива). Но артиллерия "Красной Горки" совершенно бессильна перед артиллерией судов и батарей Кронштадта... Следует добавить, что весь запас снарядов для артиллерии Кронштадта, "Красной Горки" и Балтийского флота хранится в пороховых складах Кронштадта и окажется, таким образом, в руках восставших... В случае успеха восстания большевики, не располагающие вне Кронштадта боеспособными кораблями и не имеющие возможности сосредоточить сухопутную артиллерию достаточной мощности для подавления огня кронштадтских батарей (особенно вследствие бессилия "Красной Горки" перед ними), не в состоянии взять Кронштадт ни посредством обстрела с берега, ни посредством соединенного с ним десанта... Ввиду изложенного положение Кронштадта после восстания можно считать в военном отношении совершенно обеспеченным и можно рассчитывать продержаться в нем столько времени, сколько будет угодно".

В докладе говорилось и об особых преимуществах Кронштадта как места организации антибольшевистского мятежа:

"Для успеха Кронштадтского восстания имеются налицо чрезвычайно благоприятные обстоятельства: 1) наличность сплоченной группы энергичных организаторов восстания; 2) сочувственное настроение восстанию в среде матросов; 3) ограниченность района действий узкими пределами Кронштадта, осуществление переворота в каковых пределах обеспечивает успех всего восстания и 4) возможность подготовить восстание в полной тайне, что осуществимо вследствие изолированности Кронштадта от России и вследствие однородности и сплоченности матросской среды".

При этом в докладе говорилось и о возможности провала мятежа:

"Внутренние условия жизни после восстания могут оказаться для Кронштадта роковыми. Продовольствия хватит на несколько первых лишь дней после восстания. Если оно не будет доставлено в Кронштадт немедленно после переворота и если дальнейшее снабжение Кронштадта не будет надлежащим образом обеспечено, то неизбежный голод заставит Кронштадт вернуться под власть большевиков. Русские антибольшевистские организации не в силах самостоятельно разрешить указанную продовольственную задачу и принуждены обратиться в этом отношении за помощью к французскому правительству. Во избежание задержки в немедленной после восстания доставке продовольствия в Кронштадт необходимо, чтобы к заранее условленному времени надлежащие продовольственные грузы находились на транспортах, которые в портах Балтийского моря ожидали бы приказаний идти в Кронштадт. Кроме сдачи Кронштадта большевикам по причине его продовольственной необеспеченности представляется осторожным предвидеть случай перелома настроения в среде самих восставших, следствием чего также могло бы явиться восстановление власти большевиков в Кронштадте".

Для предотвращения подобного исхода, как говорилось в докладе, требовалась сравнительно небольшая помощь французского правительства — 200 тыс. франков, подготовленные суда с продовольствием для восставших и возможность прохода в Кронштадт на поддержку восставшим остатков русского Черноморского флота, ушедшего из Крыма после поражения войск барона Врангеля.

Но после начала восстания никаких судов с продовольствием и вообще значительных запасов провизии для восставших подготовлено не было, и эмигрантская газета "Руль" уже во время восстания сообщала:

"Вследствие нового обращения русских организаций к французскому министру иностранных дел представителям Франции в прибалтийских государствах дана инструкция оказать содействие всяким мероприятиям для ускорения снабжения Кронштадта продовольствием".

Возможно, на позицию французского правительства повлиял тот же самый доклад. Точнее, описание главной опасности предлагавшегося мятежа:

"Необходимо, однако, иметь в виду, что если после первоначального успеха восстания в Кронштадте таковое будет сломлено по причине недостаточного снабжения Кронштадта продовольствием или по причине разложения в среде оставленных без нравственной и военной поддержки балтийских матросов и кронштадтского гарнизона, то сложится такая обстановка, которая не только не ослабит, но, наоборот, укрепит советскую власть, дискредитировав ее противников".

"Агенты Чека подстрекали эсеров к восстанию"

В том, что большевикам следовало что-то предпринять для выхода из непростого положения, в котором они оказались, не сомневались ни их враги, ни они сами. 11 февраля 1921 года группа видных большевистских руководителей, в которую вошли члены коллегии ВЧК Вячеслав Менжинский и Генрих Ягода, направила в ЦК РКП(б) письмо, где говорилось:

"Положение внутри самой партии, с особенной яркостью выявившееся в последней дискуссии о профсоюзах, и небывалое еще понижение влияния ее на пролетариат, особенно за последнее время благодаря систематическому сокрытию от масс действительного состояния республики, требует самых спешных и решительных мер по укреплению партии и приведению ее в боевой и революционный порядок".

Менжинский с товарищами предлагали главным образом организационные меры. Но маленькое победоносное подавление мятежа куда быстрее облегчило бы жизнь руководству партии, поскольку наличие общего и притом весьма реального врага могло положить конец затянувшимся столкновениям внутрипартийных группировок, а также напугать рядовых коммунистов и заставить их сомкнуться вокруг ЦК. А разгром мятежников поднял бы авторитет власти и напугал ее врагов. Но даже для большевиков-ленинцев, прославившихся своей оголтелой беспринципностью еще до революции, подобный ход выглядел очень смелым.

Однако факты свидетельствуют о том, что подобная версия имеет право на жизнь. Поводом для восстания в Кронштадте послужила ситуация в Петрограде, где с конца января 1921 года остановили подавляющее большинство заводов и фабрик. На многих из них начались митинги с требованием увеличить паек, разрешить свободную торговлю и запретить заградотрядам отбирать продукты у возвращающихся из деревень рабочих-отпускников. Только на отдельных заводах экономические требования сочетались с политическими — перевыборов советов, а также свободы слова и печати, без которых невозможно бороться с разного рода злоупотреблениями руководства. В ответ власти города ввели военное положение. Когда же рабочие вышли на улицы, началось то, что один из участников событий — Василевский описывал так:

"Первым начал волынить (бастовать) Трубочный завод, который бастовал 23-го февраля и, поддерживаемый некоторыми предприятиями Василеостровского района, устроил антисоветскую демонстрацию. 25-го февраля к Трубочному заводу примкнули: Механический, Лаферм, Печаткина, Брусницына. 25 февраля была объявлена перерегистрация рабочих, чтобы выявить виновных и прекратить волынку, т. е. забастовку. Тут, товарищи, когда рабочие Василеостровского района выступили, дело гладко не обошлось, тут, поскольку город был на военном положении... до некоторой степени имели место столкновения с воинскими частями, в особенности с отрядом особого назначения..."

Вот только петроградское руководство уже 24 февраля пошло на попятную и объявило о выдаче небывалых по размерам пайков. В Кронштадте же начали солидаризироваться с рабочими только 25 февраля. Так что получалось несколько поздновато.

Странным образом происходило и распространение мятежных настроений по Кронштадту и кораблям флота. Казалось бы, комиссары и чекисты должны были если не арестовать недовольных, то изолировать их от остальных матросов. Вместо этого комиссары сами приводили зачинщиков митингов на отказывавшиеся принимать их корабли. Еще одним примечательным моментом оказалось то, что 28 февраля, когда требования кронштадтцев еще только начали обсуждать на кораблях и не было никакой ясности в том, руководит ли кто-либо недовольными матросами, в Петрограде приступили к арестам членов всех оппозиционных большевикам партий и движений.

Но самым странным оказалось другое обстоятельство, на которое обращали внимание многие исследователи. В Москве в эти же дни должен был открыться X съезд РКП(б), где собирались обсуждать вопрос о свободной торговле и изменениях в экономической политике. Если бы съезд открылся в намеченные сроки, повод для восстания в Кронштадте исчез бы сам собой. Но открытие съезда почему-то отложили.

Безусловно, все это может быть лишь совпадениями или ошибками отдельных людей. Так или иначе, маленького победоносного подавления мятежа не получилось. Радиостанция Кронштадта передавала на весь мир воззвания восставших, и большевики никак не могли заглушить ее своими радиопередачами и шумами.

"Радиоприемник моего поезда,— телеграфировал Троцкий командарму Тухачевскому 6 марта 1921 года,— принял сегодня почти целиком воззвание Кронштадтского ревкома. Помеха со стороны Новой Голландии была минимальной. Необходимо принять строжайшие меры к более бдительной работе Новой Голландии и к контролю над радио на судах в Неве".

Первая попытка штурма Кронштадта окончилась полным провалом.

"Ночное наступление,— докладывали военные 8 марта,— успеха не имело, и части связи отведены в исходное положение. На неудачный исход повлияли недостаточность с нашей стороны тяжартиллерии, превосходство артогня, сил противника и главным образом крайняя нерешительность действий 561 полка и переход одного батальона этого полка на сторону противника. Части Особого сводного полка ворвались было в Кронштадт, где подверглись сильному перекрестному пулеметному огню и отчаянной контратаке противника и принуждены были отойти, потеряв две роты с комбатом, отходящие части были преследуемы сильным артогнем противника".

Ко всему прочему переброшенные для подавления мятежа надежные красноармейские части оказались совершенно ненадежными. Уполномоченный, направленный 12 марта в 27-ю дивизию, докладывал:

"Мне удалось выяснить, что эти части считаются вполне благонадежными и боевыми, в свое время отличившимися при взятии Омска. Я пошел на митинг 234-го Оршанского полка, где установил прямо противоположное настроение, резко антисемитское, с отказом идти на фронт. На призыв агитатора (кстати сказать, очень плохо осветившего Петроградскую волынку) раздались возгласы "бей жидов", "на фронт не пойдем", "довольно войны — давай хлеба". Из беседы с командиром полка выяснил, что он (по его словам) не узнает своей части и совершенно не знает, чему это приписать".

В итоге, чтобы заставить штурмующих идти на восставших, пришлось применять репрессии вплоть до расстрелов. Взять же крепость удалось только после того, как руководители восставших вместе с почти 4 тыс. моряков по льду ушли в Финляндию. Причем штурм обошелся весьма и весьма дорого.

"Наши части,— говорилось в итоговом докладе полевого штаба реввоенсовета республики о подавлении мятежа,— понесли значительные потери: именно — комсостава 130 и красноармейцев 3013 человек. На фортах мятежниками оставлено много орудий и снарядов, орудия большей частью испорчены".

Погибло и несколько делегатов X съезда, отправленных на борьбу с кронштадтской контрреволюцией. После чего арестовали и частью расстреляли множество участников мятежа. А дальше все произошло именно так, как и предсказывалось в докладе профессора Цейдлера. На съезде приняли резолюцию "О единстве партии", запрещавшую фракционные расколы, оппозиционеров посадили и, можно сказать, почти добили, одновременно всерьез испугав тех, до кого руки ЧК не дотянулись. Так что кризис власти был преодолен.

Вот только вопрос о том, чем же занималась обширная агентурная сеть ЧК в Кронштадте, остался открытым. Как и вопрос о том, кто же спровоцировал Кронштадтский мятеж.

Возможно, восстание вызвали русские эмигранты. Ведь это они запустили утку о мятеже в Кронштадте, справедливо полагая, что большевики предпримут какие-то репрессивные действия и восстание непременно начнется. Можно было бы предположить, что они рассчитывали на то, что великие державы все-таки оценят открывающиеся возможности и поддержат восставших.

Все это выглядит вполне логичным, если бы не одно "но". В ноябре того же 1921 года из финского представительства РСФСР в Москву поступило агентурное сообщение, где говорилось о весьма интересном разговоре, который вел комендант представительства (а назначались они, как правило, из числа чекистов) с сотрудником финской полиции:

"Комендант дома здешнего представительства Советской России рассказал одному представителю Центральной Сыскной Полиции, что когда положение Советского Правительства до Кронштадтского мятежа стало казаться шатким, то Чрезвычайной Комиссией Петроградской губ. (Печека) при внесении Реввоенсовету и Всерос. Чрезвыч. Комиссии предложения об улучшении положения было получено от Зиновьева предписание организовать Кронштадтский мятеж, дабы, подавив его, можно было упрочить положение Советского правительства. Восстание было спланировано до подробностей, и о планах сообщили Петриченко, который являлся тайным агентом Чрезвычайной Комиссии Петроградской губ. и которому было дано предписание вступить в Кронштадтский Революционный Комитет, чтобы он мог активно участвовать в подготовке восстания. Во все находящиеся в Кронштадте войсковые части были откомандированы агенты Чека, которые подстрекали эсеров к восстанию. В ряды повстанцев было приказано вербовать возможно большее число офицеров и знати, чтобы восстание носило белый характер. Когда Московский и Петроградский гарнизоны были подкреплены верными советскому правительству войсками, Петриченко получил приказание начать мятеж".

Естественно, этот доклад не может быть окончательным аргументом в пользу излагающейся в нем версии. Важнее другое. От правительства, которое пытается руководить, полагая, что пропагандой можно добиться чего угодно, в тяжелые моменты, когда ложь уже не помогает, можно ждать каких угодно провокаций.