Премьера кино
Киномюзикл "Девять", вяло прошумевший в мире год с лишним назад, сегодня уже полузабыт. Зато, выйдя на российские экраны, он может напомнить нашей публике о первоисточнике — фильме "8 1/2", и хотя бы за это ему благодарен АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
О муках, в которых рождался этот проект, можно было бы снять еще один фильм о фильме. Когда Феллини был жив и пока что не считался осколком умирающего авторского кино, на Бродвее поставили мюзикл по легендарной картине, утяжелив ее на 1/2. Позднее в возобновленной версии этого спектакля роль, обессмертившую Марчелло Мастроянни, сыграл новый, пригретый Голливудом "латинский любовник" — Антонио Бандерас. Он был в числе кандидатов на ту же роль, когда режиссер Роб Маршалл (вдохновленный успехом "Чикаго") задумал перенести "Девять" на экран. Но с Бандерасом что-то не сложилось. Отказался, видно чувствуя, что фильм получится не очень, и другой звездный испанец — Хавьер Бардем, сославшись на переутомление. Тогда пошли по касательной, пытаясь завлечь южного типа местных знаменитостей — Джонни Деппа или Джорджа Клуни. Кончилось все на противоположном полюсе — стопроцентным англосаксом Дэниелом Дэй-Льюисом.
Это был образец классического мискаста. Холодный сексапил и садистская жесткость Дэй-Льюиса никак не отвечают образу маменькина сынка, мятущегося интеллигента, инфантильного ловеласа и стихийного католика, безвольного и ленивого "итальянского Обломова", каким был Мастроянни. Невольно пытаясь играть этот чуждый ему латинский архетип, Дэй-Льюис, способный на многое, здесь понапрасну тужится и, кажется, злится сам на себя.
Сюжетные коллизии "Девяти" более или менее откровенно заимствованы у Феллини — не только из "8 1/2", но и из "Сладкой жизни". Снимая свой девятый фильм в середине 60-х годов прошлого века, режиссер Гвидо Контини пытается преодолеть творческий кризис и заодно разобраться в отношениях с шестью (хотя было бы логично довести эту цифру до девяти) женщинами. Одна из них — покойная мамаша, которая является в облике Софии Лорен, единственной чудом сохранившейся и как бы законсервированной итальянки с международным именем, к тому же в свое время любимой партнерши Мастроянни. Кроме этого символического смысла, другого в появлении данной героини нет, ибо ее линия совсем не разработана. Формально смотрится и возбуждавшая воображение девятилетнего Гвидо с ровесниками толстозадая Сарагина (Ферджи): ее эротические танцы — жалкое подобие тех, что попали из "8 1/2" во все учебники кинематографа. В результате мюзикл "Девять", хоть и снят в стране победившего фрейдизма, девальвирует ключевые для Феллини мотивы, связанные с детскими страхами, религиозными запретами и вытесненными в подсознание желаниями.
Чуть больше фантазии впустили создатели "Девяти" в образ конфидентки Гвидо, матерой и преданной костюмерши Лили. Джуди Денч, чьей героине придумали биографию экс-танцовщицы "Фоли-Бержер", не без удовольствия распевает: "Беда с кинематографом планеты. Экзистенциализм, куда ни пни..." — и завершает эту аналитическую арию резюме о том, что "модернистские все ваши взгляды... не стоят зада...". Тут обожавший большие женские задницы Феллини явно не стал бы ворочаться в гробу.
Больше всего места в драматургии картины занимают позиционные бои за тело и душу Гвидо, которые ведут его жена Луиза (Марион Котийяр) и любовница Карла (Пенелопа Крус). Обе чувствуют себя оскорбленными и обманутыми, обе терзают несчастного героя демаршами, внезапными появлениями и уходами, дело доходит даже до попытки суицида. Обе с неистовством пропевают и отплясывают свои музыкальные номера. Правда, приходится признать, что их качество, вероятно, сгодилось бы для "Фоли-Бержер", но вообще-то оставляет желать лучшего.
Это еще в большей степени касается и Николь Кидман в роли божественной Клаудии, истинной музы Гвидо и международной кинозвезды со скандинавской фамилией Йенсен: гибрид Клаудии Кардинале и Аниты Экберг. Опять мискаст: а ведь на эту роль пробовались или планировались Кэтрин Зета-Джонс, Гвинет Пэлтроу, Энн Хэтауэй, Деми Мур и Жюльетт Бинош! Победившая Кидман, оставив позади свой звездный час у Ларса фон Триера, опять, как и на заре карьеры, приобрела типаж продавщицы парфюмерного магазина.
Пожалуй, единственным точным попаданием в образ стала Кейт Хадсон, играющая Стефани, наглую журналистку из "Вога", которая клеит Гвидо не отходя от кассы. Сама по себе Кейт Хадсон — артистка такого уровня и внешности, что, окажись она в Италии эпохи кинорасцвета, ее бы и близко к съемочной площадке не подпустили. Но именно с этим образом связан главный кураж фильма — переваривание в голливудском чреве мифа итальянского кино. Кажется, не вынимая изо рта жвачки, Стефани сладострастно поет про то, как ее возбуждает кино по-итальянски: "Эти стройные брюнеты так изысканно одеты" — неореализм, переходящий в гламур. Танцы на костях падшей Римской империи — и без всякого экзистенциализма.