Как вести себя с товарищем милицейским и господином полицейским
В детстве и ранней юности я очень боялся милиции.
(Давайте сегодня по старинке будем называть правоохранителей так — никакой полиции на улицах пока не видно. И не важно, что там напишут у них на спине в ближайшее время.)
Если встречал на улице, или на вокзале, или во дворе патруль, я всегда стремился спрятаться, раствориться, стать незримым.
Мне казалось, что мы абсолютно беззащитны пред ними. Что любой человек в форме может всякого из нас обидеть, ударить, даже убить — и ничего ему за это не будет.
Милиция, в общем говоря, поддерживает эту мифологию даже на визуальном уровне.
Я и поныне не знаю, кто кажется среднестатистическому гражданину более опасным — пьяные малолетки с окраин, возбужденные дети Кавказа или собственная милиция, которая кого-то раздраженно ищет, пусть даже и не этого самого гражданина.
Только российская милиция может обратиться к потенциальному правонарушителю со словами:
— Ты че, бля?
Или так:
— Вы что, охуели?
Или так:
— Лежать всем на хер!
Я видел полицию в Париже, Берлине и Нью-Йорке и даже представить себе не могу, что они могут так разговаривать. Может, в Каире только? Но и в Каире меня задерживали однажды, все было вполне пристойно.
И лишь только у нас такое творится, гражданин Нургалиев. Не в качестве исключения, а в качестве ежедневной нормы.
И не надо мне говорить, что я преувеличиваю. Сам отработал семь лет в органах. Лежать всем на хер, я знаю, что говорю.
Наша милиция — воистину народная. Говорит на народном языке, ведет себя как и положено простонародью, а вернее сказать — быдлу.
Самая воспитанная часть народной милиции — те, что на дорогах стоят.
Но там все просто объясняется — машины приходится тормозить с ой какими разными людьми. Многие автолюбители при должностях, при красных "корочках"! Взятку они запросто могут дать, чтоб милиционер отстал, но вот если их в лицо послать на три буквы или схватить за воротник — они всерьез могут рассердиться. И денег, кстати, не дать вовсе. Поэтому дорожные службы ведут себя, как правило, достойно. По крайней мере, представляются, когда тормозят машину, и разговаривают не матом.
Опять же, вдрызг пьяные им не так часто попадаются, ну и драки или дебоши в салонах — тоже редкий случай, так что особой надобности прибегать к физической силе или экспрессивной лексике у дорожной милиции нет.
Примерно на том же уровне работает транспортная милиция: те ребята, что обитают в поездах и аэропортах.
Другое дело — патрульно-постовая служба. Пэпсы. (Когда они станут патрульно-полицейской службой, их даже не нужно будет переименовывать.)
Общаются они с самым мрачным контингентом — алкоголики, бомжи, наркоманы. Работяги, заводчане, загнанные жизнью бюджетники всех мастей. Шпана, хулиганье, оторвы российской действительности.
Собственно, пэпсы — они сами, как правило, едва-едва из этой среды выбрались на белый свет.
Словарь в силу этого у них подобающий. И поведение соответствующее. И именно пэпсов мы и видим чаще всего на улицах. Они и есть наше представление о милиции.
Потом, бомжи и окраинное хулиганье — люди в юридическом смысле безответные. Драку с милиционером они еще могут устроить, а вот в суд точно не пойдут.
Поэтому пэпсы давно привыкли к своей безнаказанности и затоптать кого-нибудь в участке или по дороге к нему могут за милую душу.
Участковая служба — из той же оперы. Опыта у них, конечно, гораздо больше: участковые люди пожившие, прокаленные, наблюдательные, лишний раз не подставятся и отлично знают, с кем и как себя вести. Но если им покажется, что пред их светлыми очами глубокое отребье, пощады можно не ждать.
Тут мы и подходим к самому важному моменту.
Главное, что стоит запомнить: милиции не надо бояться. Она не должна видеть в вас отребье. С милицией надо вести себя спокойно и вежливо, с твердым ощущением собственного достоинства, если, конечно, таковое имеется. (Впрочем, если вы читаете печатный текст, вы как минимум знаете, что это такое — достоинство человека.)
Помню, когда я совершил первые личные открытия касательно милиции, меня самого это поразило настолько, что некоторое время я вел себя с органами просто некрасиво.
Первый раз это случилось в полупустой электричке, где я, будучи в лирическом настрое, положил ноги на противоположную лавку, прямо в ботинках.
Тут идет патруль из четырех человек, трое мимо пробежали, последний остановился возле меня.
Мне не так дорога была моя расслабленная поза, сколько захотелось подурачиться.
— Убери ноги! — говорит мне милиционер.
— А что вы со мной на ты? — спрашиваю.
— А вы нормально, что так с ногами? — незаметно слетает он со своей позиции.
— Я никому не мешаю,— говорю (хотя сам, повторяю, не прав, и это очевидно).
И тут не слова мои важны, а та интонация тотальной корректности и очень точно дозированного превосходства. Чуть больше дать превосходства — рассердятся, чуть меньше — не почувствуют.
— А люди в электричку сядут? — спрашивает он: уже спрашивает, как будто я тут старший.
— Сядут — я уберу ноги и протру лавку,— говорю я, улыбаясь.
— Ну, я надеюсь,— отвечает он и поскорей уходит.
Потом подобных ситуаций было множество, иногда я был прав, иногда не прав, хотя постоянной привычки класть ноги на лавки, купаться в фонтанах, брать незнакомых женщин за понравившиеся места и орать матом посреди площади у меня точно нет.
Помню, меня разыскивал один наглый начальник из органов, позвонил матери — по месту моей прописки, велел, чтоб я пришел к нему.
Мать мне перезвонила. Я говорю ей: еще раз позвонит, скажи ему, что я живу отдельно (я действительно живу отдельно) и пусть сам меня ищет.
Он на другой день позвонил и начал перед матерью изгаляться:
— А чего ваш сынок пропал? Дядю милиционера боится? Может, мне и вас попугать? Когда страшно, вы быстрее бегаете! Ну-ка разыщите мне его, я сказал!
И так далее.
Искать меня ему все равно пришлось самому, и на другой день он позвонил. Начал в том же тоне, что-то там про "попугать" и "дядю милиционера".
Я говорю:
— Представьтесь, пожалуйста... Спасибо. Я тут записал, как вы с моей матерью разговаривали, завтра обнародую это.
Знаете, как изменился сразу. "Да я пошути-и-ил, да что ваша мама, шуток не понимает?"
Шутник.
Чуть сложнее, когда ты не один, а в толпе на митинге или, скажем, в огромной очереди на техосмотр. И там, и сям тебя заведомо воспринимают как слабейшего и ничтожнейшего. В понимании милиции "нормальные" люди на митинги не ходят и уж точно делают техосмотр, не выходя из дома. Отсюда и общение соответствующее.
Но даже на митингах, если меня хватали за руки, за плечи, и еще не успевали уронить наземь, я всякий раз успевал сказать, главное, чтоб это звучало уверенно и раздельно:
— Тихо-тихо! Спокойно! — и тут же произносил какую-нибудь краткую фразу, вроде "Я журналист!" Или: "Свои!".
Самое смешное, что люди, видевшие, как я только что кричал в мегафон антиправительственные лозунги, тут же как-то подбираются, смиряют свою страсть. Не отпускают на волю, конечно, но все-таки бережнее ведут, бережнее. Все не лицом по асфальту.
Они ж как звери, вроде собак. На них сразу же действует чужое спокойствие и чужая уверенность. И на меня тоже все это действовало, когда я там работал.
Но если вы, напротив, очень сильно напуганы или крайне агрессивны — это как раз может спровоцировать нападение сотрудника милиции. Ну, как в фильмах про хищников в дикой природе — все именно так.
Так что не надо делать резких движений. Не надо кричать. Не надо размахивать руками. Не надо говорить, что позвоните адвокату, в России милицию это до сих пор только смешит. Не надо пугать мифическим милицейским начальством, с которым вы якобы паритесь в бане. Не надо перебивать товарища милиционера.
Надо выслушать и с хорошо дозированным достоинством (очень сдержанная улыбка не возбраняется, однако смех категорически противопоказан) представиться и пообещать немедленно исправить ситуацию, покинуть место правонарушения и исчезнуть навсегда.
Представляться надо внятно, желательно подавая паспорт. Очень хорошо, если вы убедительно представитесь юристом, или работником СМИ, или работником прокуратуры (удостоверение дома забыли), или бывшим сотрудником милиции, или кем-нибудь еще наподобие. Можете смело врать, за это не сажают. Вообще я этим не злоупотребляю, но последний раз мне пришло в голову представиться телеведущим. И, знаете, поверили.
Меня останавливали на улицах сто раз, и несколько раз я был не совсем трезв, еще двести раз останавливали мою машину за разные административные правонарушения, и еще триста было других ситуаций.
Недавно, например, я пересек границу Украины с паспортом, где была натурально оторвана страница с моей фотографией. Я ее просто вложил, и она там лежала. Милиционер открыл паспорт, и страница упала на пол. И ничего, пропустили. И даже обратно выпустили через три дня. Я с этим паспортом года три жил не тужил.
Меня ни разу не ударил ни один сотрудник милиции. Мне ни разу не нахамил ни один сотрудник милиции. Меня никогда не приводили в участок и не сажали в камеру до выяснения обстоятельств. Мы вообще никогда не общаемся с ними больше двух минут. (За исключением тех случаев, когда меня целенаправленно ловили как политического смутьяна, но там уже знали, с кем говорят, и тоже вели себя пристойно.) Мало того, взяток я им тоже не предлагаю и не даю никогда.
Мы один раз с писателем Быковым проехали вечером на моем авто под кирпич непосредственно в месте крупномасштабного ремонта дороги и едва не задавили товарища лейтенанта с жезлом, а с писателем Гуцко попались на распитии спиртных напитков в общественном месте — спросите у них, как дело было, я ничего не выдумываю. Поговорили и тут же расстались.
Только один раз не подействовала ни одна из моих наработок. Это было во Франции, в Сен-Мало. В слегка расстегнутой рубахе очень навеселе в пять утра я гулял по набережной.
Приехала полиция, поставила меня на самую страшную растяжку — руки на стену, ноги на ширине вдвое шире моих плеч, прощупали на мне все швы, вплоть до носков, и потом еще полчаса выясняли, кто я такой.
Убедительный и гордый ответ, что я "грейт рашен райтер" их не устраивал.
Зато как образцово они себя вели! От них даже пахло чистотой помыслов, любовью к правопорядку и заботой о благе граждан прекрасной Франции.
От наших так не пахнет. Вот замените все значения в сказанном мною выше про помыслы и заботу на противоположные, и это будет точный запах нашего милиционера.
Но знаете, что я вам скажу в завершение нашего разговора, дорогой читатель.
Встретил я тут на днях бывшего своего коллегу по работе в органах. Он как раз в тот день из милицейского превратился в полицейского.
— Как самочувствие? — говорю.
— Никак,— говорит.
— Есть зримые изменения в жизни?
— Ну да, половину коллектива сократили, а мне зарплату понизили.
— И сколько теперь ты получаешь?
— Пятнадцать тысяч рублей.
Он, между прочим, офицер. Капитан.
Вот, собственно, и весь разговор о милиции.
Подавляющее большинство из них нарушает закон и ведет себя попросту безобразно. И ничего удивительного в этом нет.
Если б я вновь оказался работником органов, да со своей немалой семьею на шее, за 15 тысяч рублей я не стал бы соблюдать закон. За 15 тысяч рублей я стал бы старательно его не соблюдать.
А если я и был бы корректен с гражданами, то лишь потому, что это отвечает моим внутренним специфическим наклонностям, например не хамить незнакомым людям, которые явно слабее меня.
Но вообще глупо ждать от людей, поставленных на грань выживания, какого-то иного поведения. Как мы кормим свою милицию, так она с нами и разговаривает.
Хотите другую милицию — обновите себе для начала власть.
А пока что лежать всем на хер. Тут нам не Сен-Мало.