Одна из основополагающих идей современной экономической науки состоит в следующем: при низком развитии общественных институтов, при слабости судебно-правовой системы традиционная культура оказывает чрезвычайно сильное влияние на экономику
Россия как раз входит в число стран с такими характеристиками. И, следовательно, можно было бы предположить, что здесь как раз чрезвычайно велика роль неформальных институтов. Так ли это на самом деле?
Вопрос отнюдь не праздный. Если, скажем, для Азербайджана, сравнительно небольшого и культурно однородного, можно сказать, что вот, есть некий страновой тип поведения, который так или иначе влияет на экономику, то уже для Казахстана с его очень большими различиями между казахской, узбекской и русской частями это сделать сложно. А для России — страны стран и мира миров — вообще невозможно, потому что в России никакого общего, разделяемого всеми менталитета сейчас нет. Как нет единого общего в культурных традициях.
Чеченское общество, например, сохранило элементы как кровнородственных отношений (в значительной степени и "тейп", и "гар", и "цъа", и другие элементы сложной кровнородственной системы сегодня присутствуют в разной степени и в той или иной форме используются в жизни), так и территориально-общинные (территориальные кланы, сельские общины, религиозные братства-вирды). Все это существует не в виде ритуальных, обрядных, музейных элементов. Они выполняют важную функцию в жизни. В условиях коллективизации, раскулачивания эти традиционные институты фактически не выдали ни одного своего члена как "мироеда" или "кулака". Потом была депортация. Но и там традиционные институты сохранили множество жизней (об этом прекрасно написал, и довольно подробно, Солженицын в "Архипелаге..."). Дальше эти традиционные институты вмонтировались в советскую систему, создав элементы блата. А в нынешние времена, в условиях коррупции, традиционные институты просто лучшего климата для себя не могут представить — благоприятнейшая для них среда, никакой другой они и не желают. Можно многое рассказать о негативных следствиях такой традиционной системы не только для общества, в которое включены эти традиционные институты, но и для самих членов. Но эти институты существуют, "отключить" их волевым порядком невозможно.
Иное дело российское общество на большей части территории России, в ее урбанизированных регионах. Здесь традиции разрушены больше, чем где бы то ни было в мире. Это общество — одно из самых разрозненных, во всяком случае, среди 27 стран Европы, которые участвовали в Европейском социальном исследовании четыре года назад. И эта расколотость, эта утрата традиционных основ конечно же возникла не в лихие 1990-е, а, по крайней мере, на век раньше, когда, скажем, сельский мир — русская община — прекратил свое существование в качестве самоуправляющейся единицы. Дальше по этому миру ударила и урбанизация, и реформы: столыпинская аграрная, столыпинская переселенческая, ну, и наконец, коллективизация. Она привела к главному: уничтожила вот этого самого "мироеда", который на самом деле этот мир держал, был стержнем тех локальных ячеек, в которых хранится, перерабатывается, транслируется народная культура.
* * *
Социологи пришли к выводу: общество обречено на умирание, на полный коллапс социально-нормативной системы, если отмирание традиционной коллективности не восполняется новыми институтами неформального общения. В большинстве стран такое замещение происходит, причем таким образом, что новые институты надстраиваются на старые. В Испании, к примеру, не появились бы нынешние городские общины, квартальные сообщества, которые стали основой городского самоуправления и городской модерновой культуры, не будь когда-то соседских хунт.
В России все это не успело сложиться. Зачатки начали появляться довольно поздно, но им не дали развиться в полной мере. И это весьма существенно, потому что без корневой системы ничего нового не приживается. Никакие тимуровские команды без традиционной основы не станут традицией. Только там, где традиции не прерывались, возникли многочисленные неформальные организации разного типа.
В Северной Европе, которая, кстати говоря, менее всего страдала от всяческого реформирования (как внешних завоеваний, так и внутренних перетрясок), охвачено различными неформальными объединениями 70 процентов взрослого населения. В Западной Европе — от 50 до 60. В Южной Европе — от 45. Что касается России, то у нее включенность населения в неформальные объединения самая низкая в Европе — менее 5 процентов. По результатам международных исследований, россияне лидируют среди жителей европейских стран по уровню атомизации социальных отношений. У нас же самые низкие показатели ценностей коллективизма.
Всякий, кто живет в многоквартирном доме, знает, что договориться с соседями по лестничной клетке можно, в подъезде — уже трудно. В масштабе дома — практически невозможно. А чтобы возникло какое-то территориальное объединение, тут я не знаю, что нужно сделать,— бомбу разорвать рядом! Нет опыта солидарного действия, и трудно ожидать, что он (опыт) вдруг возникнет сам по себе.
Правда, низкий уровень традиционности компенсируется высокой готовностью к новациям. Международные исследования показали, что в наиболее урбанизированных индустриальных районах Российской Федерации готовность населения к изменениям, новациям, риску близка широкому кругу европейских стран, например Бельгии, и существенно выше, чем в таких странах ЕС, как Греция, Болгария, Польша, Португалия и ряд других. В этом смысле будто бы вот эта культурная специфичность как раз хорошо годится для инновационной модернизации. Если бы не следующее обстоятельство: российская инициативность анархична и зачастую безнравственна.
Об этой безнравственности можно говорить не с 1990-х годов, о ней писали Гоголь, Салтыков-Щедрин, Платонов, Солженицын. Она, как переходящее знамя, уже полтора века точно существует и подробно описана: допускает свободное хождение лихоимства и спокойное отношение к другим не вполне нравственным действиям, которые происходят в обществе. В России один из самых низких в Европе уровень уважения к правилам и нормам не только формальным, но и к неформальным — религиозным, семейным, этническим. При росте числа людей, посещающих церковь, доля людей воцерковленных, то есть как раз тех, которые соблюдают нормы и правила церкви, практически не растет: за 20 лет, как показывают исследования, она не изменяется. То же самое можно сказать и о семейных нормах, которые скорее забыты, чем транслируются.
Мои студенты проводили опрос: "Какие символы города знают потомственные жители, студенты-москвичи?" Оказывается, ничуть не больше, чем иммигранты-пришельцы. То есть "За нашу Москву!", "Москва — для москвичей!" — это да. Но за какую, что в ней охранять, что вы цените?! Нет, не помним. Живут в метро и знают функционально: место работы, место встречи, а памятник — это там, где "стрелку забить". В России, в ее европейской части — самый низкий уровень взаимного горизонтального доверия по сравнению с 27 странами Европы. И это уже, честно говоря, почти трагедия для экономической деятельности. Если 70 процентов населения полагают, что окружающие люди будут относиться к тебе нечестно, обманут, и устраивают уже по три бронированные двери в своей квартире, и то не помогает, то предположить, что они будут в таких условиях вкладывать в долгосрочные проекты большие деньги,— это утопия. Отсюда сложность главного элемента всякой модернизации, особенно модернизации инновационной. Нет денег, нет инвестиций, нет того фонда, который нужен, чтобы будущие какие-то поколения использовали этот задел.
* * *
Какой тип отношений лучше? Философы спорят. Оригинал Фрэнсис Фукуяма полагает, что так называемые фамилистические общества, расколотые кланами, обладают все же более высоким уровнем социализации, чем атомизированные, в которых люди не умеют объединяться друг с другом, не умеют договариваться.
Другой американский политолог, Роберт Патнэм придерживается противоположного мнения, на примере Сицилии он показал, что клановое общество, зачастую преобразующееся в мафиозное, еще в большей мере препятствует модернизации, чем расколотая Россия, которая, по его мнению, только в самом худшем случае может дотянуть до уровня Сицилии. Я думаю, бог нас милует и мы до этого уровня все-таки не дотянем. Но в худшем случае мафиозное Палермо указывает будущее Москвы.
Эмиль Паин
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ
На мой взгляд, здесь верна формула товарища Сталина: оба хуже. Потому что обе разновидности неконсолидированных национальных общностей, как клановых, так и атомизированных, создают свои специфические преграды для модернизации, для продвижения к правовому государству. И эти преграды нельзя сравнивать по принципу "хуже — лучше", они качественно различные.
В чеченском обществе, например, сверхпрочные традиционные нормы выступают заслоном для проникновения обычных норм. Сложившемуся укладу перемены не нужны. Проблема ненужности нового выступает главным фактором. В русском обществе сочетается слабость как формальных, так и неформальных институтов. И слабость этой корневой системы уменьшает способность общества закреплять новации, превращать их в инновации, потому что новация — это всякая новость, а инновация — это то, что освоено, стало своим и может перейти в традицию.
Разрушение традиционной корневой системы, повторюсь, произошло не в 1990-е годы. Только перепуганное мышление позволяет говорить о плохих парнях-заговорщиках, которые пришли и "отключили" традицию. Социальная традиция — не электричество, ее рубильником не выключишь. Для изменения таких процессов нужны века или уж, по крайней мере, десятилетия.
В русском обществе горизонтальные этнические связи исторически разрушались и продолжают разрушаться вертикальным имперским порядком. Вот эта традиция вертикали: "Я начальник, ты дурак". Это и мой дед знал, и прадеды помнили. Это хорошо приживается, но в этой системе отношения между равными плохо работают. Они не нужны, потому что "барин правит, барин пусть и отвечает". И даже если сегодня это никакая не вертикаль, а чистая имитация этой вертикали, то все равно и эта имитационная система не дает возможности развиться опыту горизонтальному, который так или иначе будет необходим не только для модернизации, но и для простого выживания.
Сегодня мы наблюдаем период всеобщей имитации. Власть имитирует демократичность, а проводит политику авторитарную. Региональная власть имитирует, что она подчиняется авторитарной политике, но на самом деле проводит политику, какая ей заблагорассудится, исходя из своих корыстных интересов. Население имитирует любовь ко всем признакам власти, но на самом деле уклоняется от всякой власти, будь то милиционер, налоговый инспектор или военком. Мы можем говорить о нарастающей отчужденности не только на уровне дома, города, но и страны.
Проблема национальной консолидации — вот, на мой взгляд, центральная проблема. Какую бы модель развития ни рассматривать, исходный пункт — некое сообщество, которое осознает себя "мы". Пока же существует как бы двойное сознание. Абстрактно существует целостность: "Мы за единую и неделимую Россию",— говорят те же люди, которые вышли на Манежную площадь с лозунгом "Долой Кавказ!". Так вы за "единую" или за "долой"? Это вроде две разные вещи, а они тем не менее в голове спокойно уживаются. При этом в реальной жизни уживается и другое: для имитации стабильности в Чечне создан режим, никак не помещающийся ни в культурную матрицу страны, ни в правовую.
Возникает вопрос: страна еще целостная или уже не совсем?..
Ключевые тезисы этого выступления прозвучали на круглом столе "Разным регионам — разные модернизации, или Сохранится ли Россия".