Выставка рисунок
Накануне Дня Победы в Государственном Эрмитаже открылась выставка Генри Мура. Великий британский скульптор представлен на ней великолепным рисовальщиком. Одного этого хватило бы на крупное художественное событие. Однако тематика экспонируемых рисунков делает выставку событием, исключительным по точности попадания в тему: Фонд Генри Мура привез в Санкт-Петербург листы из знаменитого военного альбома "Рисунки в убежище". Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
"Самого налета он не помнил, а помнил только, как отец крепко держал его за руку и они быстро спускались, спускались, спускались куда-то под землю, круг за кругом, по винтовой лестнице, гудевшей под ногами, и он устал от этого, захныкал, и они остановились отдохнуть. Мать шла, как всегда, мечтательно и медленно, далеко отстав от них. Она несла грудную сестренку — а может быть, просто одеяло... Наконец они пришли на людное, шумное место — он понял, что это станция метро. На каменном полу сидели люди, другие теснились на железных нарах. Уинстон с отцом и матерью нашли себе место на полу, а возле них на нарах сидели рядышком старик и старуха. Старик в приличном темном костюме и сдвинутой на затылок черной кепке, совершенно седой; лицо у него было багровое, в голубых глазах стояли слезы. От него разило джином. Пахло как будто от всего тела, как будто он потел джином, и можно было вообразить, что слезы его — тоже чистый джин. Пьяненький был старик, но весь его вид выражал неподдельное и нестерпимое горе. Уинстон детским своим умом догадался, что с ним произошла ужасная беда — и ее нельзя простить и нельзя исправить. Он даже понял, какая. У старика убили любимого человека".
Эта цитата из романа Джорджа Оруэлла — идеальная словесная иллюстрация к рисункам Генри Мура. Они оба сидели в 1940-м году в Лондоне, оба работали "свидетелями войны", оба оставили жесткие и лаконичные художественные документы. Конечно, по-разному: Оруэлл-публицист говорил в эти дни со своими слушателями на BBC о национальном самосознании, о способности вроде бы разбитого классовыми антагонизмами общества к консолидации перед лицом реальной опасности, а сюрреалист Мур предпочитал свой внутренний мир внешней суете и громким словам и жестам. Но несмотря на разницу в мировоззрении, восемь месяцев жесточайших и чуть ли не еженощных бомбардировок Лондона они пережили прежде всего как человеческую трагедию, поставив Человека выше Города.
В Государственном Эрмитаже открылась выставка "Генри Мур в Эрмитаже. Скульптура и рисунки"
Фото: Александр Петросян, Коммерсантъ
"Блиц" (операция, длившаяся с сентября 1940-го по май 1941-го) уничтожил более миллиона лондонских зданий, среди которых были и подлинные святыни национальной культуры в массовом количестве,— так, за одну только ночь были разбомблены десять церквей, построенных Кристофером Реном. Это было постоянной болью и расхожей темой многих военных публикаций. Но еще "Блиц" унес жизни 20 083 человек, а сотни тысяч оставшихся в живых лондонцев избрали своим местом жительства подземелья метро. Именно о них говорил Генри Мур, принявший на эти месяцы пост "военного художника".
Люди на рисунках Мура спят вполвалку на перронах и в бесконечных тоннелях, сжимают друг друга в объятьях, держат друг друга за руки, сидят в замершем времени и одиночестве, угрюмо жуют сэндвичи, рыдают и смеются, прячутся под скамьи и стулья, вяжут, молчат. Его свидетельства не портретны, в них нет рассказа о конкретных людях, конкретных страданиях и историях. Это некие графические формулы, многократно развивающиеся в разных листах, идеальный образец чистого искусства, в котором линия строит объем, а мысль Мура-рисовальщика ведет зрителя к его будущим скульптурам. Но в этих формулах — боль и страдание большой войны, тихое, но отточенное обвинение врагу, загнавшему людей в норы.
Выставка Генри Мура, включающая помимо серии "Рисунки в убежище" листы с более поздними, шахтерскими военными зарисовками и несколько скульптур, сопровождается показом блокадных рисунков архитектора Александра Никольского. Никольский провел многие военные месяцы в Эрмитаже, в котором жили и работали десятки оставшихся в кольце ученых и художников. Это тоже подвалы, тоже нары, тоже бомбежки, и даже чуть ли не те же самые самолеты люфтваффе, что за год до этого измочалили тело Лондона, летают в эти дни над Ленинградом. Но там, где у Мура речь идет о невыносимой, тяжелой, грязной, неприютной, но Жизни, у Никольского — разреженный воздух Выживания, где каждое движение и каждое дыхание уже подвиг. Сравнение тут неуместно: восемь месяцев "Блица" и 900 дней блокады — это разный опыт. Но поставить эти свидетельства рядом — отличная идея. Та война была общей, но так говорить о ней мы не привыкли.