Блокада иннограда

Фонд "Сколково" призвал российских архитекторов строить инноград. О том, что из этого получается, рассказывает эксперт фонда и спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Григорий Ревзин.

В прошлом году состоялся конкурс на градостроительное решение Сколково. Его выиграла французская фирма AREP. Замысел там такой. Вдоль Минского шоссе против станции Трехгорка петляет дорога, на дорогу насажены пять деревень. Четыре — для программистов, биологов, энергетиков и исследователей космоса, пятая — для университета. Слева от дороги, в сторону полей и лесов, люди живут, справа, в сторону шоссе, работают.

Живут ученые, студенты, предприниматели, бизнес которых связан с наукой. Выстроено это все не вокруг торжественной и мощной эспланады, а вокруг петляющей дорожки, как в английской деревне. Кругом парки, приятная малоэтажная застройка, люди ходят пешком, катаются на роликах, велосипедах и лыжах. В городе внедрены разные сегодняшние экологические затеи — он сам перерабатывает свой мусор, сам очищает свою воду, сам вырабатывает себе энергию. Квартиры там не продаются, а даются, и только тем, чья деятельность связана с наукой. Всем умным и инновационным.

Мало какая затея встречает такую острую неприязнь со стороны людей думающих и чувствующих. Ну разве что Сочи. Причем это такая продуманная, выстраданная позиция, сложно и интересно аргументированная. Суть сводится к тому, что все это фикция, глупая и вредная показуха.

Идея построить инноград, если кто помнит, возникла как реакция на всемирный экономический кризис. Тогда все расстроились, и стало ясно, что надо что-то менять. И возникло две альтернативные версии перемен. Одна заключалась в том, что нам надо перестать зависеть от мировой конъюнктуры цен на нефть и газ, развести сложные инновационные бизнесы, и тогда мы расцветем (см. материал "Вольер науки" в N 8 от 1 марта 2010 года). А для этого нужна наука. Вторая версия тоже заключалась в том, что надо уйти от сырьевой экономики и развести инновационные бизнесы. Но для этого нужно не Сколково, а свобода политической жизни, средств массовой информации и Ходорковского, а всех тех, кто против этого, надобно посадить в тюрьму.

В рамках формальной логики и та и другая идеи были довольно-таки удивительны. Главная проблема инноваций в России, по словам первого заместителя главы администрации президента Владислава Суркова, заключалась в том, что для них нет рынка. Почему рынок, съеживающийся под влиянием мирового финансового кризиса, начнет покупать то, что ему было вовсе не нужно, пока он рос, никому объяснить не удалось. Что касается свобод политической жизни и средств массовой информации, то они, вне всякого сомнения, являются большой ценностью сами по себе. Но вопрос об их роли в уходе от сырьевой экономики запутан. Некоторые тут указывают на западные страны, где все удачно вышло, некоторые — на азиатских тигров, где экономика процвела, а демократия нет, а если посмотреть, как у нас, то выясняется, что мы равно приходим к сырьевой зависимости что при царизме, что при Брежневе, что при Ельцине.

Но если с точки зрения логики все это как-то не очень понятно, то зато очень понятно с точки зрения исторической. Страна столкнулась с вызовом кризиса. Одна группа элит предложила развивать науку, а вторая — свободу. При Хрущеве мнения тоже разделились: одни считали, что необходимо строить ядерный щит, а вторые — что надо разоблачать культ личности. Новых стратегий развития страны со времен Хрущева у нас не возникло.

Если взять историю наших наукоградов (раньше это так называлось) — Академгородок, Дубна, Черноголовка,— то там как раз селились думающие и чувствующие люди, которые были проникнуты духом демократической фронды и либерализма. Вероятно, и в Сколково в итоге поселятся люди, которые будут относиться к нему как к фикции, глупой показухе. Это не способствует формированию здоровой атмосферы в городе: ученые и так люди со странностями, а тут они еще и место, где живут, будут считать фикцией.

Пока этого еще не случилось, но странности уже проявляются. Два месяца я пытался встретиться с представителями научных кластеров. Моя тема — архитектура, но что будет построено интересно все же не только с точки зрения красоты и гармонии, но и, так сказать, функционально. Что они там делать-то будут? Руководитель строительства Виктор Маслаков дважды по моей просьбе даже рассылал циркулярные письма, чтобы организовать такие встречи. Пока не получилось. Не хотят они встречаться, хотя ведь я без подвоха хотел, с открытой душой. Даже складывается такое впечатление, что инноваторы будут в будущем, а пока их еще нет. Сначала город построят, а потом инноваторы подтянутся.

Есть такая книжка, "Научный парк: организация и управление" (Д. Аллен, Д. Берр, Т. Бродхерст, С. Брэйлсфорд). Там написано, что правильный наукоград состоит из бизнес-инкубатора (это офисы для малых инновационных фирм по пять-семь человек), офисов инновационных фирм по 20-25 человек (их должно быть штук десять), офисов двух-трех якорных фирм, производственных помещений, лабораторий и складов. Это идеальная модель, в реальности такого нигде не встречается, но есть что-то похожее. Правда, похожее до известной степени. Знаете, есть такие истории про то, как Стив Джобс или Билл Гейтс придумывали свои первые разработки в гараже, и, исходя из этого, вообще-то стоило бы строить гаражи. Но чтобы впредь инноваторам было удобно, придуманы эти бизнес-инкубаторы, а то в гараже все как-то не приспособлено.

В Сколково пока все выглядит точно как в этой книге. Для каждого кластера, например для космического, предусмотрен бизнес-инкубатор (один), средние инновационные фирмы (десять), якорные арендаторы (два-три), лаборатории и склады. Очень хотелось встретиться с представителями инновационного кластера, чтобы узнать у них, скажем, нужен ли им бизнес-инкубатор, и если да, то сколько планируется бизнес-цыплят? Потому что у Бродхерста и Аллена их там 75 штук растет, и непонятно, есть ли столько молодых инноваторов с горящими глазами в космической отрасли. Там вообще бывают инновационные фирмы по пять-семь человек? Но пока не удается с ними встретиться.

Сколково со своей особой средой, своей экологической программой, населением, которое сплошь инновационное,— это реализация идей, которыми в последние десять лет заполнены все мировые выставки. Так сказать, последний писк урбанистической моды. Это реинкарнация программы идеального города, а мы таких не строили с 1960-х годов, с Зеленограда, Академгородка и Пущино. Для идеального города нужен идеал. А у нас проблема с идеалом.

Мы не знаем, есть ли он у нас. Вернее, он у нас есть, но он не у нас. Наш идеал — это чтобы было как на Западе, чтобы свободные люди ходили по прекрасному городу среди парков и творили что-то научное, которое бы при этом продавалось за бешеные деньги и служило счастью всего человечества. Некоторые умы России бьются над тем, как этого достичь в метафизическом смысле, но умы более практические действуют приземленно. Если наш идеал как на Западе, надо просто позвать людей с Запада, и пусть они это нам построят.

Так и была выбрана фирма AREP, и, кроме того, еще сформирован градостроительный совет, в который позвали очень именитых архитекторов. Там три лауреата Притцкеровской премии (архитектурный аналог Нобелевской) — Кадзуо Сэдзима, Пьер де Мерон и Рем Колхас, еще Жан Пистр, Стефано Боэри, а из русских Юрий Григорян и Сергей Чобан. И всем им предложили по генеральному плану фирмы AREP, а точнее сказать, архитектора Этьена Трико проектировать этот инноград.

Под влиянием разных лучших умов России я тоже считал, что мы должны вырастить идеал из себя, а вовсе не импортировать его с Запада. Еще когда происходил конкурс на градостроительное решение Сколково, я написал в газету "Коммерсантъ" возмущенную статью о том, что русских архитекторов не позвали участвовать. Потом мы познакомились с Виктором Маслаковым, и он мне заметил, что в России таких городов нет, а на Западе есть, поэтому и позвали участвовать западных специалистов. Резонно, но он меня не убедил. А когда все кластеры распределили среди западных звезд, я опять возмутился, и тут удалось достичь компромисса. Было решено, что эти звезды создают образ деревни и строят там одно-два заметных здания, а все остальное отдается на конкурс русским архитекторам.

С этой радостной, на мой взгляд, вестью я пошел в Союз архитекторов, и там самые авторитетные русские мастера сначала меня скептически выслушали, а потом выдали мне по полной. По их мнению, проект не подготовлен, возмутителен, непонятна его функциональная составляющая, не ясно, чем там в Сколково вообще будут заниматься, и все это сплошная показуха. Кроме того, в Сколково по решению правительства можно будет строить по российским, а можно и по европейским нормам и правилам, а это вообще катастрофа. По итогам встречи пресс-служба Союза архитекторов разослала пресс-релиз, в котором говорилось: "Есть ли на самом деле реальные шансы у российских архитекторов попасть в число участников создания Сколково, когда проектировать и строить объекты можно будет в соответствии с российскими, европейскими и американскими нормами, а среди кураторов Юрий Григорян только один по-настоящему российский? Сергея Чобана можно считать российским архитектором только по образованию — его практика последние 20 лет по преимуществу была европейской". Председатель союза Андрей Боков дал интервью газете "Московский комсомолец", где тоже был суров, но справедлив: "В мировой практике нет случаев применения зарубежных строительных норм одновременно с национальными в границах одного суверенного государства. Иностранцам открывают двери, а русским предлагают не беспокоиться. Ни одного русского не допустили участвовать в конкурсе на генплан Сколково. Русским отказано не только в их праве концептуально мыслить, но даже в праве участия в конкурсе на равных с иностранцами. Стандартная судьба проектов, рожденных иностранцами без русского участия, одинакова и печальна. В результате для Сколково было выбрано невнятное и далеко не свежее решение".

Борьба российских архитекторов за наши нормы и правила — отдельная тема. Я бы не сказал, что это замечательные правила. Скажем, если мы берем школу, то там по нормам от здания школы до забора должно быть минимум 150 метров. То есть школа предполагает квадрат минимум 350 х 350 м. Как ты ее ни рисуй, она все равно есть одинокое строение посреди футбольного поля. Конечно, когда школа должна со всех сторон простреливаться снайперами, это удобно. Но если следовать российским нормам, инноград, кто бы его ни проектировал, все равно будет выглядеть как Бирюлево, а не как Кембридж. Чего российским архитекторам так дались эти нормы — дело отчасти таинственное.

В целом они показали себя по-настоящему интеллигентными людьми. Солидаризировались с теми, кто считает, что Сколково — это фикция и показуха, и раскритиковали французика Трико за несвежесть и невнятность мышления. Умные, благородные и даже отчасти жертвенные люди. В результате этих демаршей программа русского участия в Сколково сократилась: первоначально мы договаривались о том, что для русских архитекторов будет проведено порядка 70 конкурсов, сейчас их решено делать не более 20. "Слушай, а зачем их звать? — спрашивал меня один западный куратор.— Они и не умеют это строить, и вдобавок не хотят. Мне гораздо удобнее работать с теми, кого я знаю. Вообще, почему конкурсы только для русских архитекторов?" Жалко, конечно, что так вышло. Но честь дороже.

Это только кажется, что одна группа элит за Сколково, а другая за демократию — на самом деле они сильно пересекаются и меняются взглядами. Как ни поразительно, покамест ни русские инноваторы, ни русские архитекторы как-то не то чтобы страшно увлеклись идеей. Ну а что вы хотите? Они же думающие и чувствующие люди. Вот и я думаю, а стоит ли так уж бороться со Сколково? Это ведь вообще-то очень трудно построить.

Дело даже не в том, что государству вдруг пришла мысль построить квартиры для двадцати тысяч ученых с семьями и там будут все эти диковинные экологические технологии, которые без Сколково у нас никто не вводит, да и лет пятьдесят еще не введет, потому что с точки зрения рынка они нам не по карману. Дело в том, что инноград — такая вещь, которая редко получается.

Попытки выстроить у нас инногорода повторялись в последние 20 лет примерно с той же частотой, с какой предпринимались попытки вырастить демократию. Цифры тут разнятся, поскольку непонятно, что считать — отдельные города (как Обнинск, Пущино, Черноголовка, Троицк, Дубна, Кольцово), научные районы внутри городов (как в Томске или Новосибирске) или все попытки создать бизнес-центры при институтах и наукоемких производствах. Разброс получается от трехсот до тысячи попыток (в одном исследовании приведена цифра 983). А выжило из них два десятка. И опять же не очень понятно, что значит выжило — просто живут или и впрямь превратились в центры изготовления и продажи интеллектуальной продукции. Таких, у которых что-то получилось, совсем мало, можно посчитать по пальцам одной руки.

Отчасти критика Сколково связана с тем, что люди в этих городах хотели бы получить деньги, которые вкладываются в Сколково, в свои центры. Их можно понять, они страдают от недофинансирования. С другой стороны, за 20 лет в них вложили довольно много денег. Владимир Путин на одном из заседаний по наукоградам мрачно пошутил, что у нас любой инновационный проект превращается в инвестиционный. Тут ведь цель не в том, чтобы они получили от государства денег, проели их и опять остались ни с чем, а в том, чтобы получился инновационный центр, встроенный в глобальный научный рынок. А это сложный рынок. Я бы, на месте государства, тоже подумал, что, может, имеет смысл прекратить в них вкладывать, и попробовать что-нибудь новенькое. Кстати, замечено, что сложные рынки вообще плохо развиваются в тайге, за Уралом, да еще когда местные отделения ФСБ время от времени ловят его участников и сажают их как шпионов. Нет, ну а что вы хотите, они же пытаются продать за рубеж наши научные разработки!

Я все это к тому, что для того, чтобы Сколково получилось, нужно очень много сил и большой энтузиазм у заинтересованных групп. Это сложный проект, прекрасный город, каких у нас никогда не строили и где будут заниматься тем, чем у нас никогда не занимались. Он, как бы это сказать, несколько излишне хорош для наших условий. Зачем с ним бороться? Оно само рассосется. Как демократия.