"Не хотел командовать грабителями и убивать грабителей"

95 лет назад, летом 1916 года, в ходе знаменитого Брусиловского прорыва всей России стал известен генерал Гильчевский, благодаря умению и мужеству которого небоеспособная дивизия первой шла в атаки и захватила 22 тыс. пленных. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, десятилетие спустя генерал столь же решительно написал письмо советским вождям, где удивительно точно предсказал развитие событий в СССР.

"Вы положите их всех до единого"

То, что в своем отечестве пророков нет, известно со стародавних времен. Тем более таких пророков, как Константин Лукич Гильчевский. Ну был бы он монахом-схимником, юродивым или на худой конец происходил из семьи потомственных ведуний или колдунов. Однако Гильчевский родился в семье служившего на Кавказе сверхсрочного солдата из крестьян и вряд ли поднялся бы выше фельдфебеля, если бы не началась эпоха больших перемен русской жизни. Ему исполнилось четыре, когда произошла отмена крепостного права. А еще двумя годами позже в ходе военной реформы началось преобразование кадетских корпусов в военные гимназии, в три из которых вскоре начали принимать представителей всех сословий, чтобы у детей крестьян и солдат появилась возможность получить полноценное военное образование и стать офицером. По всей видимости, именно о такой карьере для сына мечтал Лука Гильчевский. Вот только материальное положение семьи вряд ли позволило ему отправить сына в военную гимназию. А потому в 1872 году Константин 15 лет от роду там же, на Кавказе, поступил вольноопределяющимся в армию.

О первых годах его службы известно на удивление мало. И даже его подвиги при взятии турецкой крепости Карс в ноябре 1877 года не упоминались в официальной истории русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Возможно, потому, что каждого участника этого штурма без преувеличения можно было назвать героем.

В том же 1877 году французский военный агент при Кавказской армии генерал де Курси писал командовавшему ею великому князю Михаилу Николаевичу:

"Я видел карские форты, и одно, что я могу посоветовать, это не штурмовать их; на это нет никаких человеческих сил! Ваши войска так хороши, что они пойдут на эти неприступные скалы, но вы положите их всех до единого и не возьмете ни одного форта!"

Положение осложнялось еще и тем, что русские войска испытывали острую нужду практически во всем, от сена для лошадей, которое привозилось издалека, до продовольствия и обмундирования для солдат. А при описании самого штурма его участники чаще всего использовали слово "бойня". Вольноопределяющийся Гильчевский в этом сражении не только уцелел, но и в качестве награды в апреле 1878 года был произведен в прапорщики. Вот только подобное производство в офицеры, отнюдь не редкое в Кавказской армии, вовсе не означало начала успешной офицерской карьеры. Для получения следующего чина требовалось сдать офицерский экзамен за курс военного училища, что удавалось сделать очень немногим офицерам из рядовых.

Однако Константин Гильчевский доказал, что не собирается останавливаться на достигнутом. Он выдержал офицерский экзамен в Тифлисском пехотном юнкерском училище и, за исключением небольшого перерыва на учебу, продолжал службу на Кавказе. В 1890 году штабс-капитан Гильчевский окончил Николаевскую академию Генерального штаба и впредь мог обоснованно рассчитывать на спокойные должности в штабах. Но он снова регулярно оказывался в войсках и на местах боевых стычек. В 1892 году, например, служа в штабе казачьей дивизии, он участвовал в стычках с контрабандистами на персидской границе, которую охраняли казаки. Об этих приключениях со свойственной ему прямотой он писал в заметках, печатавшихся в военных журналах. И именно эта прямота очень сильно повредила его дальнейшему продвижению по службе.

"Поражало полное безучастие командиров полков"

В 1905 году полковник Гильчевский уже командовал полком и мог ждать скорого производства в генералы. Но в стране началась революция, которую принялись подавлять с помощью войск. Видный военный теоретик Александр Свечин писал о Гильчевском: "В революцию 1905 г. он, командуя Мингрельским полком, отказался выступить в карательную экспедицию в Кутаисскую губернию". Конечно, Гильчевский мог бы сослаться на болезнь или найти иную уважительную причину. Но он просто отказался от участия в избиении крестьян. И, как писал Свечин, "его начали резко обходить по службе" и даже после производства в генерал-майоры не давали подняться выше командира бригады. Командование дивизией он получил только в 1914 году, после начала Первой мировой войны, причем должен был сформировать ее заново из солдат и офицеров запаса.

"Контингент запасных,— писал он в воспоминаниях,— состоял из пожилых солдат, бывших даже в японской войне. Настроение было небоевое. Воинский порядок соблюдался слабо. Большинство офицеров относились к своим обязанностям безучастно".

Не лучшим оказалось и поведение войск в бою:

"Батареи, впервые попав под огонь и не имея у орудий щитов, растерялись. Передки поскакали в тыл, а командир дивизиона, офицеры и прислуга, вынув из орудий замки и прицелы, побежали назад от своих пушек".

А равнодушие офицеров не исчезло и во время боев:

"В этот день, как и ранее, на походе нас поражал вид ротных командиров, ехавших верхом при ротах совершенно безучастно. Лучшие командиры полков были убиты, хорошие офицеры выбыли уже в первом пятидневном бою; командир Орского полка, Москули, все время прятался в обозе якобы по болезни; командир Бузулукского полка заявлялся тоже больным; полк вел капитан, очень слабый. Порядка в полках и в артиллерийской бригаде не было. Приходилось на каждом переходе пропускать мимо себя дивизию по два-три раза и каждый раз обгонять дивизию верхом,— и все же, как бы умышленно, порядок не налаживался. Поражало полное безучастие командиров полков и батарей и их безразличное отношение к продовольствию людей и лошадей".

При этом дивизия вела непрерывные бои и несла тяжелые потери, а ее командир без остановки носился верхом от полка к полку, пытаясь добиться выполнения своих приказов:

"Винтовки стояли не в козлах, а были воткнуты штыками в землю. Командный состав не обращал на это внимания. Я потребовал, чтобы винтовки немедленно были вычищены, смазаны и поставлены в козлы. Ближайший от меня какой-то солдат приказание умышленно не исполнил; тогда я, выхватив револьвер, произвел в него несколько выстрелов".

Однако если эти методы и помогли поднять боеспособность полков, то не смогли остановить грабежи.

"Его дивизия,— писал Свечин,— действовала в боях весьма успешно, но при занятии австрийского города Уланува, в котором казаки начали погром, продолжила этот погром и сожгла город начисто. Этот прискорбный эпизод обусловил отчисление его от командования дивизией. В штаб корпуса явился уже заместитель Гильчевского, блестящий редактор "Русского инвалида" генерал Беляев. Но в этот момент на дивизию была возложена отчаянная задача — произвести демонстративную переправу через Вислу, чтобы облегчить серьезное ее форсирование севернее, в районе Ивангорода. Беляев решил воздержаться от приема дивизии на время этой неприятной задачи".

Для выполнения приказа у Гильчевского не оказалось ничего. Ничем не помогали и командиры соседних частей:

"Решаясь форсировать Вислу, не имея понтонного парка, тяжелой артиллерии, сапер и крупных сил, мы шли "на ура"... У нас все же была твердая уверенность, что рискованная операция увенчается успехом. При такой уверенности энергия учетверялась и передавалась подчиненным. А это невольно поднимало и настроение начальников и их частей. Хотя, взглянув на Вислу, они ясно видели, что дело крайне опасное и рискованное, тем более что операцию приходилось выполнять на имевшихся в небольшом количестве маленьких лодках. Соседи же, вероятно, думали: "Пусть Гильчевский разобьет себе голову"".

Однако генералу удалось в очередной раз добиться успеха.

"Я помню,— писал Свечин,— как в ставке были удивлены, когда получили телеграмму о том, что 83-я дивизия без понтонов, без тяжелой артиллерии переправилась через Вислу, сбила австрийцев и удержалась на противоположном берегу. Но "мавр, сделав свое дело, должен был уйти"".

"Командовала дружиной жена командира"

Вот только в тылу генерал пробыл недолго, до марта 1915 года.

"Гильчевский,— писал Александр Свечин,— получает 1-ю ополченскую дивизию — сборище почти небоеспособных дружин, получившее потом название 101-й пехотной дивизии".

На деле определение "небоеспособные" выглядело почти комплиментом.

"Дружины,— вспоминал Гильчевский,— были вооружены старыми винтовками Бердана. Патроны к ним были с дымным порохом давнего изготовления, отсыревшие, так что при выстреле некоторые пули падали в нескольких шагах от стрелков, а во время боя цепь окутывалась густым дымом. Боевая подготовка дружин была очень слабая. Мне рассказывали, что при отступлении дружин от города Черновицы они при обороне нередко копали окопы фронтом не к противнику, а в обратную сторону — так плохо они ориентировались в поле. Никогда дружины не выступали в назначенное время, а всегда на несколько часов позже и часто не исполняли приказа или искажали его. А в одной дружине командовала дружиной жена командира дружины, донская казачка Полковникова. Она по-своему комментировала приказы и настаивала, чтобы они исполнялись по ее толкованиям. Ездила она верхом при дружине рядом с мужем, одетая в мужской казачий костюм".

Во многом соответствовал ополченцам и командный состав:

"402-й полк не внушал особой надежды, так как командир его Кюн, хотя с виду был и бравым, но во время боя совершенно терялся; он, даже находясь в закрытии на своем наблюдательном пункте, от артиллерийского огня почти терял сознание".

Однако Гильчевский снова и снова учил, убеждал, заставлял.

"В бою,— писал Свечин,— как прирожденный вождь второочередных войск, К. Л. Гильчевский всегда, насколько мне его приходилось наблюдать, находился в центре ружейного огня или на наблюдательном пункте, построенном в 200-300 шагах за передовыми окопами, или верхом в цепях. Быть может, это был единственный русский генерал, применявший такой метод управления. Но он был необходим, чтобы толкать второочередные части в бой: начальник дивизии должен был являться среди них душой всякого боевого действия".

В мае 1916 года дивизии поставили задачу прорвать австрийский фронт, и приказ был выполнен. Но как только Гильчевский делал невозможное, ему ставились все новые и новые тяжелейшие задачи.

"Сто первая дивизия,— вспоминал он,— обратилась в ударную. Становилось тяжело... Дивизия с 22 мая по 15 июля 1916 г., в течение 54 дней, дала девять боев, сделала 7 прорывов сильно укрепленных позиций, из них 4 с предварительным форсированием болотистых рек. Дивизия за 9 боев потеряла более 20 000 человек, несколько составов офицеров, двух командиров полков и начальника штаба дивизии. Трофеями только что созданной дивизии были 424 офицера и около 22 000 здоровых пленных солдат".

Его снова пытались ругать и затирать, но теперь не замечать его победы было уже невозможно. Гильчевского наградили Георгиевским оружием, орденом Святого Георгия 4-й степени и произвели в генерал-лейтенанты. А потом случилась Февральская революция, и вскоре армия, которой генерал отдал всю свою жизнь, прекратила свое существование. А еще через десять лет он превратился в забытого всеми старика, никому не нужного, кроме самых близких ему людей. Однако Гильчевский не сдавался никогда. Не собирался сдаваться и впредь.

"Это политика больная и не рациональная"

В 1927 году он написал председателю Совнаркома СССР Алексею Рыкову, требуя свою честно заработанную службой родине пенсию. А получив отказ, написал председателю ЦИК СССР Михаилу Калинину, который переслал его крайне интересное письмо Сталину:

"В апреле этого года я написал письмо А. И. Рыкову об эмеритальной пенсии. В июне от приемной сов. народ. ком. РСФСР получил сверхбюрократический ответ, что пенсия аннулирована и что, если я потерял трудоспособность, могу обратиться в собес. Можно все аннулировать, даже человеческую жизнь, но для этого все же нужны какие-нибудь основания. Правительство по аналогии должно было аннулировать и золотой и алмазный фонды и другие богатства, которые гарантировали обязательства российского государства и в том числе обязательства по выплате эмеритальной пенсии. Сорок лет из моего содержания производились 6% вычеты в бывшее рос. Государственное казначейство. Таким образом, в отставке я был обеспечен страховой пенсией; кроме того, после моей смерти были бы обеспечены также жена и дочь. Если правительство в принципе не признает пенсии, то никому не следует и выдавать их, а всех перевести на социальное обеспечение. Равенство так равенство для всех. Между тем правительство ввело пенсии, как персональные, так и обыкновенные, за службу, причем пенсии эти очень многим выдаются по протекции. Между тем ранее революционеры очень много и громко вопили о протекциях, а теперь она существует во всю ширь. Я знаю, что в Тифлисе многие получают пенсию по протекции. Могу привести вам и факт в Москве. Там живет мой знакомый 80-ти летний старец, бывший генерал Кюн, родственник Каменева, который выхлопотал ему пенсию в 50 руб. в месяц. Скажут, что он служил у большевиков, но и я в 21 и 22 годах тоже служил здесь у большевиков, но мне из грошевых расчетов пенсии не дали... Я был здесь преподавателем, лектором и руководителем. Вы можете сказать, что персональные пенсии выдаются только за заслуги союзу, но и я в 21-22 г.г. оказал союзу очень большую услугу, не поехавши в армию Деникина, так как не хотел командовать грабителями и убивать грабителей".

Затем генерал указал на полную нелогичность в заявлениях и действиях советского правительства:

"Если правительство в принципе не признает страховую (эмеритальную) пенсию, зачем оно ввело государственное страхование. Если правительство заявляет, что оно правительство не России, а Союза, то почему, когда ему желательно что-либо получить, например претензии к страховым обществам, оно говорит, что Союз наследник бывшей России. Нужно быть последовательным и логичным: если Союз считает себя наследником бывшей России, тогда надо признать и обязательства последней, т. о., обязательства по выдаче эмеритальной (страховой) пенсии. Зачем создавать недовольных, их и так масса, почти 99-100% всего населения. Это политика больная и не рациональная".

А вслед за тем рассказал об отказе от советской пенсии:

"Ответ приемной сов. нар. комис. РСФСР от 9 июня 27 г., что я могу обратиться в собес, мне был известен очень хорошо. Когда у меня не будет глаз, рук и ног, то после долгих и очень долгих мытарств и унижений я могу получить семирублевую пенсию, т. е. на два фунта хлеба, чтобы не умереть с голода. Я ответил приемной, что отказываюсь от предлагаемой гуманной социальной помощи и жертвую ее на оборону. Впрочем, и на эту пенсию я не имею права, так как хотя мне 71-й год, но я еще трудоспособен; но труд, опыт и знания свои я не могу предложить правительству, так как у него и без меня миллионы безработных и число их быстро растет, как и общее обеднение. Кроме того, меня, как бывшего генерала,— быть генералом преступление — следовательно, "черносотенца", "реакционера", "монархиста", "контр-революционера" и т. под., никто на службу не примет. В письме к Рыкову я просил указать, к какой верховной власти я мог бы обратиться с жалобой на несправедливое и незаконное аннулирование правительством эмеритальной пенсии. Ответа не получил. Я обращался к здешним опытным юристам, чтобы они указали то учреждение, куда я мог бы подать жалобу, но никто из них не мог мне сказать ничего определенного. В прежнее время я мог бы жаловаться в сенат, и, если бы сенат вынес неправильное решение, мне предоставлялось право обратиться к верховной власти, и тогда канцелярия по приему прошений на высочайшее имя дала бы окончательный ответ, строго основанный на законе".

Свою позицию генерал четко аргументировал:

"Большевики говорили и говорят, что бывших генералов надо заморить голодной смертью, потому что когда-то жандармские генералы и некоторые губернаторы-генералы душили революционеров. При чем же мы, остальные. Большевики говорят, что служба наша, даже боевая, для них не имеет никакого значения потому, что мы якобы служили только царю и буржуазии. Царь для нас был отдельно, недосягаемой и недоступной величиной. Ему служили царедворцы, высшая аристократия, жандармы и некоторые губернаторы. Мы же служили родине, т. е. России, и защищали на войне вовсе не интересы русской буржуазии и не завоевывали для нее рынков, потому что в рынках буржуазия не нуждалась, она едва удовлетворяла свой внутренний рынок. Мы служили и вели войны в интересах родины. Если мы и предки наши не вели бы войн, то занимали ли ныне 1/6 часть земного мира?.. Да разве сам союз не вел империалистической войны. Он в 20 и 21 г.г. регулярной красной армией вновь завоевал все Закавказье. Большевики говорили, что их пригласил сюда якобы восставший здесь народ. Я родился здесь, и живу в Тифлисе 50 лет, и прекрасно был информирован. Никакого восстания здесь не было. Вас пригласила сюда горсточка коммунистов. Напротив, население вас не желало и даже страшилось вас. Оно в 24 году даже восстало против коммунистов. Вашего прихода, напротив, желали мы, русские, чтобы избавиться от национального гнета, но, к сожалению, мечты наши не осуществились. Русских отовсюду гонят, русских здесь не терпят. Между тем здесь весь край, все камни залиты русской кровью. Россия когда-то спасла Закавказье от персидского и турецкого рабства, вложила громадные капиталы и ныне продолжает вкладывать деньги русского мужика. Некоторые говорят, что край попал в рабство к русским, это теперь принято писать и говорить. Но русские никого еще не эксплуатировали, а ныне еще менее способны на это".

"Можно все аннулировать, даже человеческую жизнь, но для этого все же нужны какие-нибудь основания"

"Вожди наши живут во дворцах"

Гильчевский, очевидно, не исключал, что это письмо может оказаться последним в его жизни. А потому решил сказать все и до конца:

"Что ж, русская интеллигенция сама повинна во всем. Не царь был виноват, а виновата интеллигенция, которая витала со своими идеями в небесах, жертвовала за них жизнью и желала для дикой страны каких-то сказочных реформ. Если царь и упрямился, он был прав. В России не было людей, а тем более нет их и ныне. Часть их перебили, а часть бежала. Вы отлично знаете, что все ваши верхи заполнены инородцами (вся дипломатия, торговые, финансовые и другие учреждения). Из-за несбыточных реформ русские потеряли половину России, да, вероятно, потеряют еще часть, если упрямо будут проводить социализм. Последний исчез еще при Ленине в 21 году, и с того времени он отодвинулся на много тысяч лет. Лозунг "электрификация плюс кооперация — это социализм". В Америке электрификация и кооперация такие, что нам, дикарям, и во сне не снилось; а между тем там нет социализма и не будет. В Тифлисе разоривши полгорода и выманувши у русского мужика деньги, построили "Загес", и что же: социализма нет и не будет. Лозунг "всякая кухарка должна уметь править государством" — очень красивый лозунг. Но многие кухарки и обеда порядочного сварить не могут. А те, что приезжают в Москву, в Кремль, решать якобы государственные дела,— всякий знает, что они только статисты и приезжают для приманки дикарей других стран и для показа иностранцам. Ведь они голосуют и подписывают уже заранее составленные решения в политическом бюро и заранее, без их ведома составленные резолюции. Скажите откровенно, где вы провели социализм — нигде, и не проведете его, потому что идеи ваши прекрасны только в теории. Можете указать на фабрики и заводы, но они принадлежат государственному капиталу, который эксплуатирует рабочих более, чем капиталисты. Докажите, что коммунизм — это рай в людской жизни. Устройте из всех ваших вождей с семьями общую коммуну, тогда и я перейду в ваш лагерь. Лозунги ваши были заманчивы до 21 года, но затем они выцвели, и никто ныне в них более не верит; думаю, что в них не верят и многие коммунисты. Между тем вожди наши живут во дворцах, проживают большие деньги, ведут роскошную жизнь, разъезжают в салонных вагонах, ничего не платя. По крайней мере мы это наблюдаем здесь в Тифлисе".

Из наблюдений генерала следовали выводы, которые оказались пророческими:

"Простите меня, если скажу вам откровенно неприятную правду, которая ныне в загоне. Знаете ли, кто в Союзе (слово Россия ныне вытравлено) составляет сильную монархическую партию,— это фанатики вожди коммунисты. Они, не сознавая, своей упрямой настойчивостью быстро ведут Россию к монархизму. Верьте мне, что за вашими лозунгами никто из других народов не пойдет, даже не идут за ними дикари китайцы. Французы, немцы, англичане, грузины и др. прежде всего французы, англичане, немцы, грузины, а потом они коммунисты. Русские же только коммунисты, но не русские, потому, что они родины своей не любят и жертвуют последние крохи для других, на бифштексы английским рабочим, в бесплодной надежде добиться социализма. Когда в 21 году большевики пришли в Тифлис, я имел с Геккером (командующий 11-й армией, взявшей Тифлис.— "Власть") горячий разговор. Он убеждал меня, что всем окраинам надо дать независимость; довольно, он говорил, тратить деньги русского мужика на окраины, пусть они живут на свои ресурсы. Я ответил ему, что этого никогда не будет; как были окраины на содержании у русского народа, так и будет и впредь. Так и случилось. Да не только русский рабочий и мужик содержит окраины, он строит для них фабрики и заводы. Если все окраины будут иметь свои фабрики и заводы, что же тогда будут делать московские рабочие, куда они будут посылать свои товары. Ведь заграница московскую дорогую дрянь покупать не будет. Население окраин очень довольно постройками фабрик. Они откровенно говорят: пусть русские побольше построят нам фабрик и заводов, все они останутся нам, когда мы выгоним отсюда русских".

В конце письма, уже несколько поостыв, Гильчевский объяснил причины своей откровенности:

"Я всегда был прям и за это даже пострадал в 1905 году... Я был прям в 17 году с Александровичем, председ. кор. совета в Яремче, когда он убедительно приглашал у них командовать корпусом; я откровенно сказал ему, что идеи большевиков бредни и, как бы они красивы не были, они не осуществимы, тем более в такой дикой и невежественной стране, как Россия. К тому же я не хотел продолжать командовать корпусом, когда рядом со мной посадили в совет двух евреев — портного и сапожника — и других им подобных, которые, развалясь с папиросами в зубах, заявляли: "Товарищ командир корпуса, мы с вами не согласны". После этого я сказал Алвичу, что, если портные и сапожники компетентны управлять корпусом, пусть управляют, а я поеду домой к семье в Тифлис, которую не видел 3,5 года. Извините, что отвлекся в сторону. Когда 10 лет болит сердце за родину, поневоле хочется излить свои чувства. Все же прошу вас, как председателя ЦИК и русского человека, рассмотреть вопрос об эмеритальной пенсии и решить его по совести и справедливости. Тем более обращаюсь я к вам потому, что вы крестьянского сословия, были когда-то рабочим и всегда защищали и защищаете интересы этих людей. Ведь я тоже сын солдата-крестьянина и крестьянки, мой отец умер солдатом".

Потом он вновь поделился наблюдением, больше похожим на предсказание, о возвращении прежних, имперских порядков:

"Ныне вы тоже постепенно отказываетесь от большевистских принципов, переходите к прежнему. Вообще там, где вы возвращаетесь к выработанному тысячелетиями жизненному укладу, у вас все налаживается: и дисциплина, и единоначалие, и преданность службе, и винная монополия, и проч.".

А в довершение, выговорившись, извинился за настойчивость и прямоту:

"Я по природе настойчив. Если бы я не был настойчив, то, будучи неучем, не поступил бы в академию ген. штаба, не достиг бы должности командира корпуса и не имел бы в 16 году, командуя ополченской дивизией, столько громких побед, и, наконец, если бы я не был настойчивым, то не научился бы на 71-м году жизни работать на пишущей машинке, чтобы за неимением денег переписать свой литературный военно-исторический труд из мировой войны для напечатания его в Москве. Но и это, вероятно, без протекции не удастся мне провести в издательстве. Оно очень внимательно только к протекциям. Может быть, вы, Михаил Иванович, будете любезным, возьмете мой труд под свое покровительство и проведете его в печать в военном отделе ГИЗ. Тогда я вышлю его вам. Труд этот интересен, во-первых, в том отношении, что и с ополчением можно достигнуть крупных успехов, если не бояться смерти, и, во-вторых, в нем описываются бои на Висле и в Буковине, в самых ближайших районах будущей войны. Может быть, в этом обращении к вам я рискую неприятностью — испытать "прелести чеки", но на войне я тоже всегда рисковал, поэтому по привычке трудно отделаться от порыва рискнуть и в вопросе о пенсии. Еще и еще раз простите, Михаил Иванович, что в настоящем письме, может быть, я вылил кое-что неприятное для вас. Но за десять мученических лет — неизвестно за какие мои прегрешения — можно стать старым ворчуном. Воркотня эта вызвана патриотическою болью за Россию. Михаил Иванович, вы русский человек, стремитесь к одному — к величию нашей родины. Бросьте идею о счастье всего мира. Все равно вы ничего не сделаете для него. А мир этот в заключение только напакостит России, даже те же английские и китайские рабочие, которым посылали миллионы русских денег. Думайте только о России — и вы сделаете большое благо для родины".

Это письмо очень сильно контрастировало со всей остальной почтой Сталина той поры, резко выделяясь своей точностью и логичностью среди тысяч малограмотных просьб о помощи, доносов и анонимок, в которых ругали советскую власть. Возможно, именно поэтому письмо не переслали в ОГПУ. Возможно и то, что Сталин слышал в молодости о герое-земляке и потому понял и оценил его смелость и наблюдательность. А может быть, генеральный секретарь ЦК во многом был согласен с царским генералом. В архиве, правда, не нашлось никаких документов о назначении ему персональной пенсии, зато в следующем, 1928 году воспоминания откровенного врага советской власти генерала Гильчевского опубликовали.

Скорее всего, его, как и Свечина, должны были бы покарать за вольнодумие в 1930-х годах. Однако в списках репрессированных его нет, так что можно предположить, что он умер до начала массовых чисток. По той же причине, судя по всему, не тронули и членов его семьи, живших в Тбилиси еще в 1950-х годах. А в 1944 году на советских книжных прилавках появился роман Сергея Сергеева-Ценского "Горячее лето" — вторая часть дилогии "Брусиловский прорыв", где царский генерал-лейтенант Константин Лукич Гильчевский оказался одним из главных положительных героев.

Вот только пророком в своем отечестве он так и не стал. Поскольку их как не было, так и нет.