Литература умерла, роман умер, умерли толстые журналы... А на самом деле умер читатель. Его наконец уговорили, что читать нечего. И за гробом его скорбно идут сотни тысяч русских писателей
Издатели, журналы и, разумеется, писатели делят одну территорию — территорию читателя. А она все уменьшается. Зато растет территория писателя. Русский писатель плодится быстро и живет во всем подлунном мире. Он чуть ли не ежедневно встречается с такими же, как он, устраивая чтения, фестивали и конгрессы, симпозиумы и семинары, круглые столы и дискуссии.
Если наложить друг на друга две линии — нисходящую (читателей) и восходящую (количество писателей), то получится — в параллель с демографическим — весьма драматичный литературный крест.
Но, может быть, данный взгляд слишком пессимистичен? Ведь есть и позитивные симптомы. Это прежде всего заинтересованность финансово независимых, весьма обеспеченных изданий в независимых, от публики в том числе, писателях. Это делается ради издательской репутации.
Писатели и премии
У России два богатства: нефть/газ и русская литература. Причем если первое — исчерпаемо, то второе — вечно. В мире всегда будут издавать, переводить, переиздавать, в десятый раз переводить Толстого и Достоевского. И ставить Чехова.
Над судьбой русской литературы и судьбами русских писателей в конце 80-х задумались англичане (так возникла премия "Букер" на русской почве).
Проблема обнаружилась сразу и немедленно: премией стали награждать, но премируемые книги все равно продавались из рук вон плохо.
Недавно ситуация стала вроде бы меняться. Возникла тенденция: несмотря на затраты и неокупаемость, открывать новое современное искусство, поддерживать сложную музыку, читать настоящую прозу.
Сноб не может читать Донцову, ходить на Петросяна и украшать дом Никасом Сафроновым.
Так появилась премия "Большая книга". Дорогая, затратная премия — но и настроения устроителей, "авторов идей" амбициозные.
Может быть, настоящей литературе повезло?
Но от количества затраченных денег литература впрямую не зависит, нет такой закономерности.
Необходимость каждый год каждому жюри каждой премии в обязательном порядке выбирать финалистов, а из них — лауреата (тучный год или тощий, роли не играет) привела к искусственным родам этих самых финалистов и лауреатов.
Литературное время движется не от события к событию (что было бы правильно и естественно), а от сезона к сезону. И еще: Букеровская гонка породила растущий от года к году "пузырь" романов, изготовляемых к премиальному сезону. Так обстоит дело и с "Большой книгой" — ради больших ее денег сегодня пишутся и издаются необычайно толстые книги.
Явно страдают ожирением книги, уже получившие эту премию, и книги, выходившие в финал. Следовало бы посадить на диету и роман Александра Терехова "Каменный мост" (вторая премия "Большой книги", 2009), и "Перс" Александра Иличевского (2010). Ожирение, кстати, возникает у романов, не прошедших курс толстожурнального похудения.
Писатели и критики
Итак, русская литература стала всемирной и занимает территорию гораздо больше России. Напечататься — а хоть бы в интернете или книжечку выпустить — может каждый. Не старые времена, чтобы редактор или, не к ночи будь помянут, цензор останавливал.
И тем не менее благодаря несовершенному, но все-таки фильтру-отбору, постоянно производимому амбициозными некоммерческими издательствами, редакторами амбициозных, тоже весьма и весьма некоммерческих, журналов, высокомерных интернет-порталов, премиальными экспертами и членами жюри, остается несколько десятков (может быть, сотня) книг, на которые появляются — хотя бы! — профессиональные рецензии. Книгоиздательский бизнес доходен, за рынок идет борьба, литературных журналистов покупают — отношения в литературном мире коррумпированные. Захлебывающаяся от восторга аннотация вытеснила трезвую оценку.
Критики тоже могут имитировать оргазм.
Писатели и зрители
У нас замечательная поэзия — Сергей Гандлевский, Тимур Кибиров (оба еще и прозаики), Михаил Айзенберг, Мария Степанова, Елена Фанайлова, Борис Херсонский. До дюжины — перечислять легко и приятно.
В прозе борются две тенденции — социальная (по преимуществу) и эстетическая (тоже по преимуществу).
Бои "реалистов" с постмодернистами закончились — начались бои "реалистов" с просто эстетами.
"Реалисты" сегодня — писатели с обостренным чувством социального. С ярко выраженным публицистическим темпераментом. С открытым политическим неравнодушием — иногда специально (и даже истерически) возгоняемым. Это наследники советской, соцреалистической поэтики, усвоившие свою литературную азбуку не через Андрея Платонова, Леонида Добычина или Даниила Хармса, а через, скажем, хитроумного Леонида Леонова — совсем не случайно Захар Прилепин написал именно его биографию.
Приоритеты обозначены через тематику: вымирающее, деградирующее население (Роман Сенчин, "Елтышевы"), распад страны (Денис Гуцко, "Русскоговорящий"), война в Чечне (Захар Прилепин, "Санькя"), немотивированное насилие (Александр Селин), имитация общественных институтов (Сергей Шаргунов), постсоветская драма советского человека (Эргали Гер, "Кома"). Среди озабоченных есть и реанимирующие соцреалистическую идеологию в ее агрессивном виде, например Михаил Елизаров, получивший премию "Русский Букер" по недоразумению (жюри, как бы потом оно ни мотивировало свое решение в частных разговорах, проявило странную подкорковую тягу к советскому), что скомпрометировало премию в глазах и так растерянного читателя. Маскарадные спецэффекты в костюме новоявленного лауреата (черная рубашка, подтяжки, высокие шнурованные ботинки) подчеркивали его инородность среди мягкотелых писателей.
Но никакой маскарад не обеспечит повышенного внимания так, как появление на телевизионном экране. Дмитрий Быков с его озабоченностью настоящим/будущим России именно через медиа, газеты и особенно телевизор, а не через укрупненную метафорику своих романов, стал так заметен и любезен сердцу публики, которая из общества читателей, по точному определению социолога Бориса Дубина, превратилась в общество зрителей. Думаю, что амбиции у Дмитрия Львовича выше, но его телепортрет — влиятельнее.
Писатели и читатели
Накануне Пермского экономического форума, посвященного теме "Экономика и культура", по приглашению Пермского открытого университета я выступала с публичными лекциями в Центральной библиотеке Перми (именно в том зале, где Юрий Андреевич Живаго после долгой разлуки, вызванной перипетиями Гражданской войны, увидел, как ему казалось, навсегда потерянную Лару), в Пермском государственном педагогическом университете и в Дягилевской гимназии. И по вопросам аудитории я поняла, что нет, не все перешли в разряд зрителей.
Потому что вопросов поступило много — и вполне квалифицированных — о книгах. Из вопросов ясно, что хочется настоящего, неподдельного, неимитационного. А где его взять? Тема моей первой лекции так и называлась: "Новая русская литература и где ее искать". Если в книжных магазинах, то у пермяков есть "Пиотровский" — книжный магазин, рассчитанный на умных, там продаются книги и двух- и трехлетней давности, не сметаются новыми выпусками только потому, что они новые. В Москве есть "Фаланстер" — но он такой один на двенадцатимиллионный город.
Но я говорила о "поиске" не столько в бытовом, сколько в интеллектуальном смысле.
Новую русскую литературу следует искать, перебирая в уме рекомендации критиков и литературных журналистов с большой осторожностью. Рекомендации (и рекомендованные) лопаются наподобие мыльных пузырей. Ну кто по вольной воле сегодня возьмется перечесть большинство романов, получивших этого самого "Букера"? Или скажут — читайте (вообще) Маканина, а он выдаст тошнотворный "Испуг"; скажут — читайте Битова, а он представит перетасованный б/у роман; скажут — читайте Иличевского, а ведь не продерется читатель через первые даже 50 страниц и помянет критика недобрым словом.
Поэтому-то сегодня так популярен жанр литературной биографии — что у писателей, что у читателей. Писатели пишут о крупных писателях (А. Варламов после книг об Александре Грине, Алексее Толстом, Михаиле Булгакове выпускает книгу об Андрее Платонове), потому что это беспроигрышный вариант и сюжеты — жизнь действительно выдающегося героя. Взятого в литературные — ставка безошибочная. И читатель не ошибется, купив очередную биографию, все-таки полезная информация, а не пустая выдумка.
Нон-фикшн побеждает? Отчасти да: и литературные путешествия (Андрей Балдин, Василий Голованов), и книги о судьбах городов (Рустам Рахматуллин) должны вызывать и вызывают интерес. На этом фоне особенно ощутимо проигрывает фантастика, сбившаяся на повторы, исчерпавшая свои приемы, и читательский интерес здесь явно пошел на спад.
Гораздо важнее стало другое, совсем новое: вплетение фантастического элемента (или мотива) в совсем не фантастический ряд. Фантастический сдвиг в реальной литературе — устойчиво развивающийся тренд, его разрабатывают и те, кто на новенького (Мариам Петросян), и те, кто давно пришел в литературу (Сергей Носов), и "посторонние" (Максим Кантор). Те, кто оставляет общую дорожку, чтобы пробить стеклянный потолок. Фантастическое допущение рождает ultra fiction — в ответ на прагматический non-fiction.
И, наконец, последнее.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Каждый писатель должен знать, где сидит читатель.
Но и каждому читателю хорошо бы показать, где ждет его книга — в московском "Фаланстере" или пермском "Пиотровском".
Гоголь в одной из своих статей иронизировал: мол, книжечка эта вышла, значит, где-то сидит и читатель ее.
Надеюсь, что и выдающийся по всем меркам, уникальный книгопродавец — тоже.