"Сердца бумеранг" Николая Хомерики — сенсация конкурса, поскольку лучший, возможно, российский режиссер на родине слывет маргиналом. Впитавший французскую традицию, он слышит безъязыкую музыку русского быта как никто. Ускользает от обвинений в "антипатриотической чернухе", хотя его видимый "гуманизм" страшнее мизантропии. Никогда не рассказывает "интересную историю", не разменивается по пустякам, обращаясь к сюжетам-архетипам.
В "977" (2006) ученые искали "индекс человека", грубо говоря, "число жизни", а найдя, не знали, что с ним делать. В "Сказке про темноту" (2009) младший лейтенант милиции Геля искала — на ощупь в темноте — любовь. В "Сердце" 23-летний помощник машиниста Костя (Александр Яценко), по пресс-релизу, "размышляет о смысле жизни". Точнее говоря, если он вообще размышляет, то о смысле смерти.
На тему "герой узнает, что смертельно болен, и..." снято столько — от "Жить!" Акиры Куросавы до "Не забудь, что ты умрешь" Ксавье Бовуа, "92 минут мистера Баума" Асси Даяна, "Времени прощания" Франсуа Озона и "Бьютифул" Алехандро Гонсалеса Иньярриту,— что снимать уже неприлично. Хомерики очистил тему от вариаций, внеся в нее две существенные поправки.
Во-первых, Костя узнает не то, что он болен,— у болезни, будь то рак или СПИД, есть свои сроки,— а то, что может умереть в любой момент. Такое сердце. Ну, просто как в анекдоте: ""Доктор, скажите, я умру?" — "А как же!"". Может умереть, а может, и не умереть, как и любой человек. То есть узнает о бренности бытия. Всего лишь.
Во-вторых, драматургическая традиция велит, чтобы, узнав ужасную весть, герой осознал пустоту, тщету, ничтожность своей жизни и, поглядывая на часы, начал чего-то делать. Творить добро, блудить напропалую, грабить банки, воевать за правое дело.
Костя ничего не осознает и не делает ничего, что противоречило бы его распорядку: разве что к драной гадалке (Рената Литвинова) сходил — здоровье поправить. Здравый, в общем-то, поступок. Смысла в нем не больше, чем в знакомстве с драным папой-таксистом.
Это "ничего" и есть субстанция фильма, состоящего из неземной красоты пейзажей и некрасивого мира, долгих взглядов и обыденных жестов Кости.
Проще всего обозвать его жизнь пустой, как стол, на котором, накормив ужином, овладевает им подруга Лиза (Клавдия Коршунова). Тоскливой, как танцульки под "Бу-ра-ти-но!" в ресторане, где Костя одиноко празднует свой приговор. Механической, как нутро поезда. Бессмысленной, как разговор в тамбуре с попутчиком о сравнительных достоинствах водки и шампанского. Хотя, что уж такого в ней бессмысленного: работа, Лиза, мама (Наталья Батрак), кореша. Ну, жизнь.
Еще проще вести подсчет скользящих в разговорах ни о чем ноток бренности. То папа поднимет тост "В добрый путь!", звучащий, как "Да будет земля тебе пухом!", и посетует, что зубы выпали: "И у тебя выпадут: какие твои годы". То Лиза признается: "Когда ты не брал трубку, у меня сердце останавливалось". Вопрос открыт: слышит эти нотки Костя или только зритель? Изменилось ли его лицо с тех пор, как он узнал: мы не видели его "до".
Единственное, что замечает мама: Костя стал прожорлив. Это от нервов, мама.
Хомерики позволяет себе иезуитскую провокацию. В вагоне-ресторане поезда Костя наблюдает, как два затрапезных сутенера прессуют проститутку (Екатерина Семенова) — необычная для Хомерики "жесть". Потом — через открытую дверь купе — как ее трахают. Девушку обидели!
Отличный повод защитить ее ценой разорвавшегося сердца: жизнь пройдет не напрасно. Или — тоже неплохо — повод осудить героя за то, что даже "перед лицом смерти" он не сделал доброе дело. Или как-то мотивировать его безучастность: ну, сказал бы отцу, что, вот, ехал к тебе, а там девушку обижали, а я не вмешался, боялся, что сердце того, лопнет, и я тебя так и не увижу.
Ничего. "Жесть" задевает его не больше, чем размахивающая ножками девочка в купе и разговор в тамбуре. Костя казался таким растением, что сама мысль о его знакомстве с изнанкой жизни, шокирует. Зритель оказывается в дураках.
Какие только эпитеты не прилагали к Хомерики: он и кроткий, он и нежный, он и жалостливый. Все правильно, но, будь он только таким, работал бы братом милосердия. А он обладает драгоценным для режиссера качеством: жадным, болезненным любопытством к тому, как поведут себя люди при столкновении с вечностью. Он не знает ответа на этот вопрос, он создает мир в миниатюре, где все реакции — или их отсутствие — непредсказуемы и сугубо человечны.