Премьера кино
Сегодня в прокат выходит экранизация шекспировской пьесы "Буря" (The Tempest), снятая Джули Теймор. Эту картину можно предложить наиболее продвинутой части детей, только что расставшихся с "Гарри Поттером", как еще одну своеобразную разновидность английской волшебной сказки — использованные в фильме спецэффекты вполне позволяют, по мнению ЛИДИИ МАСЛОВОЙ, рассматривать "Бурю" как фэнтези.
Любопытно, что "Буря" кончается почти так же, как "Гарри Поттер": волшебник (хотя в "Буре" Джули Теймор поменяла волшебника Просперо на колдунью Просперу, которую играет Хелен Миррен) ломает свою волшебную палочку и выбрасывает в пропасть. Жезл у героини "Бури" в десятки раз больше и мощнее, чем жалкий поттеровский сучок бузины, но это как раз удобная метафора, отражающая соотношение писательских калибров Уильяма Шекспира и Джоан Роулинг, которая, не исключено, именно у своего великого соотечественника позаимствовала идею с поломкой магического инвентаря и добровольным отказом от сверхспособностей после окончательной победы над злом.
В "Буре" зло оказывается наказано, но не уничтожено и не распылено на молекулы, как в кровожадной поттериане: великодушной и милосердной героине достаточно того, что ее враги испытают страх и раскаяние или будут выставлены в комическом свете, а так все в итоге живы и здоровы. В этом смысле "Буря" — одна из самых позитивных, если так можно выразиться, пьес Шекспира, который на позднем этапе своего творчества уже не очень стремился загромождать финал горами трупов.
Зато "Буря" обильно заселена различными фантастическими существами, в изображении которых Джули Теймор и ее художники не совершают каких-то особенных визионерских прорывов, но вкусы традиционалистов вполне способны удовлетворить. Прислуживающий сосланной на остров бывшей миланской герцогине Ариэль (Бен Уишоу) хоть и является духом воздуха, ведет земноводный образ жизни — то разговаривает с хозяйкой, вынырнув из декоративного бассейна, то поет под водой, как русалка, заманивая потерпевшего кораблекрушение королевского сына Фердинанда (Рив Карни) на встречу с дочкой Просперы Мирандой (Фелисити Джонс), то бегает по воде и изображает всякие дельфиньи трюки, то зеленеет и оборачивается лягушкой. Иногда голенький белесый Ариэль, обработанный на компьютере, своей пластикой напоминает Горлума из "Властелина колец". Главный уродец в пьесе — злобный раб Просперы Калибан — на экране до шекспировского описания, пожалуй, не дотягивает: его играет довольно симпатичный негр Джимон Хонсу в набедренной повязке, немного разукрашенный каким-то боди-артом, похожим на засохший цемент,— такое впечатление, будто Калибан просто вывалялся в глине. Зато ведет он себя очень агрессивно — как гарлемский хулиган — и не только на словах дерзит, но и физически готов наброситься на Просперу, если бы она не грозила ему своим жезлом, как бейсбольной битой.
Замена главного героя "Бури" женщиной выглядит в фильме абсолютно естественно, и никакого назойливого феминистского смысла не несет — думается, что и Шекспир отнесся бы к этому режиссерскому решению как к чему-то само собой разумеющемуся, да и вообще, колдовство, которым преимущественно занят Просперо,— занятие даже в большей степени женское, чем мужское. Основное мужское увлечение в шекспировской картине мира — козни и интриги, связывающие людей сильнее любовных страстей, и в фильме Джули Теймор самая мощная химия возникает не между юными влюбленными — Фердинандом и Мирандой, а между двумя главными злодеями — братом Просперы Антонио, отнявшим у нее миланское герцогство (Крис Купер), и братом неаполитанского короля Себастьяном (Алан Камминг). Их главный диалог, в котором они замышляют убийство короля и его советника, снят не "восьмеркой" (в отличие от аналогичного диалога Калибана с дворецким Стефано (Альфред Молина) о том, как хорошо было бы убить Просперу), а крупным планом двух мужских лиц: Антонио нашептывает на ухо Себастьяну, что нельзя упускать шанс и отталкивать фортуну — и это самый живописный кадр фильма, словно вырезанный из какой-нибудь картины Рембрандта или Веласкеса. А когда два интригана, обнявшись и прижавшись друг к другу лбами, шепчут: "Мы обнажим мечи одновременно...", понимаешь, что тяга к власти способна вызывать возбуждение покруче сексуального и что "Буря" при всем ее относительном позитиве принадлежит все-таки перу мизантропа, который к старости уже устал погружаться в глубины человеческого коварства и жестокости, но своего скептического мнения о человечестве принципиально не изменил.