В издательстве "Петрополь" вышла антология "Сто поэтесс Серебряного века"
Составители и авторы биографических статей — Михаил Гаспаров, Ольга Кушлина и Татьяна Никольская.
Цифру сто в названии антологии надо понимать не буквально, а фигурально, как "много". Сто первой оказалась Зинаида Гиппиус, ее забыли посчитать и не включили в оглавление, хотя стихи Гиппиус читатель найдет на страницах сборника.
В некотором смысле эта невольная ошибка весьма характерна. Поэтесс, публиковавших свои стихи с конца прошлого века до середины двадцатых годов нынешнего (а именно такими границами обозначен здесь Серебряный век), было не просто много, а очень много. Может быть, поэтому составители начинают свое предисловие с перечисления тех, чьи стихи в антологию не вошли, в том числе и по причине полного отсутствия каких-либо биографических сведений о них. Это и Наталия Бернар, которую с удовольствием цитировал Крученых, и Елена Шварцбах-Молчанова, издававшаяся под псевдонимом Графиня Мария, и Лидия Кологривова, от которой в архивах осталась только переписка с начальником ее мужа, А. В. Половцевым (изображение его особняка украшало обложку "Аполлона"), и многие другие.
Но не менее существен вопрос о том, кто и какими текстами представлен в этой антологии. Каков критерий отбора? Почему сто, а не двести или триста? Потому что выделенного гранта (если он был) хватило на издание именно такого, а не большего числа поэтесс? Хотя есть еще целый ряд малопродуктивных, но неизбежных вопросов, встающих при разговоре о женской поэзии, и прежде всего самый банальный: если то, что пишет женщина-поэт, — поэзия, то надо ли проводить деление по половому признаку? И как быть с известной поэтической инвективой Ахматовой, заявившей: "Я женщин научила говорить — Но, Боже, как их замолчать заставить?" Но и на этот по-женски высокомерный вопрос составители пытаются ответить, как, впрочем, и на другие весьма критические замечания, сделанные уже мужчинами-поэтами по существу женского творчества. Например, высказывание Мандельштама в статье "Литературная Москва", что самое худшее в Москве 20-х годов — это именно женская поэзия. "В то время как приподнятость тона мужской поэзии, нестерпимая трескучая риторика уступила место нормальному использованию голосовых средств, женская поэзия продолжает вибрировать на самых высоких нотах, оскорбляя слух, историческое, поэтическое чутье". А само слово "поэтесса", или его выразительный синоним "поэтка", с удовольствием использованный еще И. С. Тургеневым для определения внезапно заговорившей "тургеневской девушки"? Или острота А. Тинякова: "Гиппиус — это вечно-женственное, Ахматова — вечно-женское, Л. Столица — вечно бабье". Хотя, быть может, точнее всего определил суть женской поэзии именно Блок, сказав, что поэтесса пишет стихи, как бы стоя перед мужчиной, а надо бы — перед Богом.
Однако составители антологии находят, возможно, единственно правильный ответ на все эти упреки, соединяя разговор о поэзии как таковой с темой "женской судьбы", выявляемой в том числе и стихами. Расцвет женской поэзии в начале века был синхронен тому слишком хорошо известному процессу, который назван борьбой женщин за равноправие во всех областях жизни. С 1900-х годов женщины рекрутируются не только поэзией, но и различными женскими организациями нового типа, от Лиги равноправия женщин до Женской прогрессивной партии. Феминизм, родившийся еще в XVIII веке, пришел в Россию вместе с такими словами, как "эмансипэ", суфражизм, "женщина-танго", и проявлялся в диспутах и докладах на женскую тему, вроде "Вершины и бездны женской души", "Бог женщины и мировое зло", а также в многочисленных газетных и журнальных публикациях. Имея в виду, что литература в России была почти единственной полноценной областью приложения общественного темперамента, естественно было ожидать, что женщины кинутся и в омут поэзии. Так это и произошло, хотя не только первые, но и последующие отзывы о женской поэзии поэтов-мужчин были более чем скептическими.
Но антология "Сто поэтесс Серебряного века", интересная помимо приводимых текстов (а это подчас малоизвестные, а то и первые публикации прочно забытых, хотя и небездарных стихов) лаконичными и емкими биографическим справками убеждает, что женская поэзия — не только в лице Гиппиус, Лохвицкой, Ахматовой, Цветаевой, Гуро и еще десятка самых известных имен — "не хуже (и не лучше) чем мужская, она действительно — другая". Женщины-поэты откровеннее, чем собратья-мужчины, выбалтывали свою душу и отразили в своем творчестве то, что могли отразить только они, — женскую судьбу на переломе века.
Мужчина-писатель мог, конечно, сказать, что мадам Бовари — это я, но описать женщину не только глазами, но и словами женщины могла только женщина. И конечно, не Ахматова научила их говорить, а время, которое не столько научило, сколько позволило сказать и впервые всерьез прислушалось к тому, что женщина, получившая свободу, говорит о себе.
Хронологически Серебряный век — это жизнь одного поколения, словно воплотившего призыв М. Моравской: "Пусть женщина выскажет все свое интимное. Это важно для женщины, это несет ей освобождение. Через свои исповедальные стихи женщина перейдет от женщины к человеку". И правда, прошло всего четверть столетия, и русская женщина на глазах всего мира превратилась в человека, простого советского человека.
Как несколько высокопарно пишут составители антологии, поэтессы Серебряного века представляли собой своеобразную, но единую лирическую волну, разбившуюся впоследствии о бетонную стену соцреализма. У поэтесс, чьи произведения вошли в книгу, действительно не было, да и не могло быть счастливых женских судеб. Вряд ли, впрочем, можно согласиться с тем, что теперь, после выхода в свет этого группового портрета в интерьере сначала полученной, а потом отобранной свободы, у некоторых из них окажутся счастливые поэтические судьбы — увы, посмертные. Но то, что и поэтические, и женские судьбы ста поэтесс Серебряного века станут теперь отчетливее, это уже немало.
МИХАИЛ Ъ-БЕРГ