Во французском городе Шарлевиль-Мезьер завершился Всемирный фестиваль кукольных театров. Побывавший на нем корреспондент "Власти" Роман Должанский обнаружил, что современный кукольный театр во многом утратил свою былую кукольность и за счет этого стал гораздо более театральным.
Что бы там ни говорили, но для большинства наших сограждан само словосочетание "кукольный театр" означает либо смутные детские воспоминания о чем-то безмятежно-волшебном, либо вполне конкретную, насущную повинность — культурно развлекать детей по выходным. Нет, конечно, театрам кукол общественное мнение давно разрешило ставить серьезный репертуар — появление Чехова или Шекспира на афишах российских кукольных театров уже много лет не может считаться сенсацией.
Деление их афиш на вечерние, "взрослые", и утренние, "детские", спектакли тоже вроде бы узаконено. Но фактически кукольный театр находится словно в резервации: без него, конечно, жить не положено, но театральное сообщество вспоминает о нем по большому счету лишь в дни ежегодного фестиваля "Золотая маска". Там есть специальная номинация — вот тогда кукольников, считающихся в остальное время несовременными чудаками, а то и просто неудачниками, тепло встречают, привечают и награждают.
Расхожее российское представление о том, что культура должна быть сродни музею, где все неново и проверено временем на благонадежность, вполне относится и к театру кукол. Поэтому безусловный всплеск интереса к этому роду искусства у нас обычно обусловлен диковинностью какой-нибудь старой традиции. В прошлом году представления традиционного японского театра Бунраку целую неделю собирали полные залы на Чеховском фестивале. Только что в Москве прошли гастроли знаменитого итальянского театра марионеток "Карло Колла и сыновья": ему уже без малого два века, там работают представители одной семьи, которая устраивает чудесные представления, мало меняющиеся со временем. Визит традиционного вьетнамского театра кукол на воде (куклы плавают на поверхности, а спрятанные от глаз зрителей актеры весь вечер проводят по пояс в воде) наверняка тоже не пройдет незамеченным.
Во французском городе Шарлевиль, признанной мировой столице кукольников (здесь находится штаб-квартира UNIMA, всемирной организации кукольников, а также авторитетный Международный институт кукольного искусства и Школа кукольного театра), к традиционным техникам кукольного театра, конечно, тоже относятся с вниманием и почтением: приглашают спектакли, изучают, устраивают научные конференции. Но все-таки с гораздо большим любопытством организаторы Всемирного кукольного фестиваля смотрят на что-нибудь новое и неожиданное, словно не признают традиционного значения самого понятия "кукольный театр". Проведя на фестивале всего несколько дней, легко растеряться.
В современном кукольном театре главный смысл добывается не из взаимодействия людей друг с другом, а из взаимодействия людей и предметов
Вот, скажем, спектакль "TAGfish" (слово пришло из жаргона игроков в покер) бельгийской группы современного искусства "Берлин". Никаких кукол на сцене нет и в помине, да и людей тоже. Спектакль (впрочем, можно ли назвать этим устаревшим словом такое представление, особый вопрос) посвящен судьбе нескольких заброшенных шахт в ФРГ. Этот комплекс промышленных сооружений давно хотят превратить в современный рекреационный центр, и даже якобы нашли инвестора — арабского шейха. Группа "Берлин" решила собрать за одним столом заинтересованных лиц — архитектора, представителя городских властей, потенциального подрядчика, журналиста. В реальности эти господа никогда не встречались, а на сцене диалог друг с другом ведут виртуально, глядя с плазменных экранов, которыми служат спинки семи кресел, стоящих за длинным столом лицом к зрителю.
На столе между тем происходят странные вещи: сам собой разворачивается планшет ватмана с проектом реконструкции, из ниоткуда выскакивает радиоприемник, графин сам наливает воду в стакан, а тот, в свою очередь, едет по столу к одному из экранов. Понятно, что спектакль по жанру является не чем иным, как социальной сатирой, высмеивающей механизм принятия решений,— ведь воз и ныне там, и ничего с шахтами так и не происходит. Что касается самой поэтики спектакля, то только на первый взгляд кажется, что участие бельгийского театра в фестивале — дань общей моде на мультимедийные представления.
В сущности, кукольный театр в современном мире может (а возможно, и должен) пониматься как театр сценических манипуляций, то есть такой театр, где главный смысл добывается не из взаимодействия людей друг с другом (как в драматическом театре, старомодном или экспериментальном, не имеет значения), а из взаимодействия людей и предметов. Или же предметов друг с другом — под чутким руководством людей.
Конечно, такая широта толкования жанра открывает перед кукольным театром новые перспективы — вплоть до братского единения с современным искусством. Скажем, выставка хитроумных инсталляций, устроенная авторами прославленного французского театра "Тюрак", по-моему, украсила бы любой престижный смотр современного искусства. Собственно говоря, мультимедийные средства уже и так вторглись в хозяйство кукольников. И с некоторыми из них, как стало ясно в Шарлевиле, крепко подружились. В спектакле "Магическая пыль" французской компании AzHar куклы буквально вписаны в 3D-фильм, который показывают на висящем перед зрителями экране. Эффектная проекция будто ведет по улицам сказочного города, заглядывает в окна, ныряет в замочные скважины, и тогда в дело вступают спрятанные за экраном куклы. Новая технология оказывается естественным обрамлением точной работы кукловода.
Впрочем, не всегда новые технологии нужны. Голландский артист бразильского происхождения Дуда Пайва (Москве он известен по показанному у нас несколько лет назад спектаклю "Ангел") удивительно ловко управляется с выразительными, смешными куклами, сделанными из поролона. В новом спектакле "Бастард", поставленном по текстам Бориса Виана, Пайва тоже прибег к помощи огромных видеоэкранов — и просчитался: он, блестящий клоун и талантливый кукловод, ничего не смог к себе прибавить. Его ироничные дуэты с гротесковыми, чуткими и подвижными куклами ни в каких инсталляциях не нуждаются.
Наверняка не все кукольники счастливы от того, что врата их королевства оказались открыты ветру новаций. Однако в Шарлевиле хорошо видно, как естественно сосуществует прошлое и настоящее именно в театре кукол, искусстве, с одной стороны, архаичном и старомодном, с другой — неотменимом, с третьей — очень важном для самопознания и осмысления мира. Ведь по отношению к кукле человек оказывается властителем-творцом, он вправе дарить ей жизнь и потом отбирать. Философские размышления в Шарлевиле навевает выставка традиционных кукол, открытая под сводами местного собора. Старые цветные афиши, наивные гирлянды лампочек и сами пульчинеллы-полишинели — грубоватые, горбоносые и веселые куклы — только на первый взгляд кажутся осквернителями величественных готических сводов и искусных витражей. На самом деле в этой экспозиции заключен огромный смысл: площадное искусство вернулось под своды — но и своды уже не те, и площадная кукла обрела святость культурной иконы.
Прошлое и настоящее естественно сосуществует именно в театре кукол, искусстве, с одной стороны, архаичном, с другой — неотменимом, с третьей — очень важном для осмысления мира
Взаимоотношения человека и куклы — едва ли не самый плодотворный и противоречивый сюжет кукольного театра. Если говорить о фестивале, то спектакли, где зрители впервые видят лица актеров лишь на поклонах (а до того они скрыты ширмой или черной маской, сливающейся с пространством), составляли в программе незначительное меньшинство. Разумеется, превращение человека из кукловода в партнера куклы давным-давно стало обыденным явлением. Однако слишком часто появление существа из плоти и крови приводит к тому, что актер кукольного театра словно пытается брать реванш за время, проведенное за ширмой, и стремится доказать, что он может быть драматическим актером. Результат этих усилий обычно таков, что хочется всех прогнать обратно и никогда больше не выпускать на сцену.
Конечно, это не относится к уникальным актерам вроде Ильки Шонбайн: она умеет с куклами не просто "играть" или даже партнерствовать, но и эмоционально сливаться. А то и физически: в спектакле "Старуха и чудовище" Шонбайн, миниатюрная, если не сказать тщедушная женщина без определенного возраста превращает части своего тела в других персонажей этой притчи о жизни и смерти. Спектакль напоминает страшную музыкальную сказку, а сама Шонбайн кажется актрисой из средневековых представлений, чудом пережившей столетия и принесшей на нынешнюю сцену восторг и ужас мистерии.
Но если франко-немецкая актриса окрашивает тему смерти в парадоксально-патологические краски, то живущая во Франции наша молодая соотечественница Полина Борисова историю о прощании с жизнью старой женщины делает щемящей и точной. Хотя и смешной — когда актриса в маске старухи надевает туфли в виде куриных лап и прыгает в ведьминском танце, зал веселится. Но все остальное время сидит, затаив дыхание: трогательную историю Борисова рассказывает емко и чувствительно, но очень простыми средствами. У нее в руках моток скотча. Этим белым скотчем актриса рисует на черном заднике печку-буржуйку и дым от нее — воспоминание молодости. Белая лента легко создает силуэт мужчины, но вот одно неосторожное движение — и он отрывается от бархата, а на место исчезнувшего мужа вешается фотография.
Крест на могильном камне-чемодане легко окружается рамкой, превращаясь в окно, у которого коротает старость героиня Полины Борисовой. За окном — ловкое движение руки с липкой лентой — появляется кошка. Потом она пересаживается на грудь старухи, чтобы та могла ее погладить. Но это уже перед тем, как навсегда уйти — дверь была нарисована запертой, а тут вдруг легко открылась: белая ленточка сложилась в перспективу. Кукольный ли это театр? Скорее — то, что называется театром объектов. Но уж точно не драматический, который давно потерял способность так просто и незабываемо ранить в самое сердце.