На прошлой неделе завершилось расследование обстоятельств катастрофы самолета Ту-134А, разбившегося в июне под Петрозаводском. Погибли 47 человек, выжили пятеро. Одна из них — Александра Каргополова, разговор с которой записал корреспондент "Огонька"
Как заявила комиссия МАК, причиной катастрофы под Петрозаводском стал человеческий фактор — ошибка командира воздушного судна, который при заходе на посадку "полностью доверился штурману, находившемуся в легкой степени алкогольного опьянения". Пассажирке чартерного рейса компании "Русэйр" Александре Каргополовой, севшей на борт "тушки" в столичном Домодедове, эти подробности ничего в жизни уже не добавят. Хотя жизнь, по ее собственному признанию, стала другой — вроде как притормозила в том самом злополучном дне, 20 июня, и никак не возвращается в нормальное русло.
— Александра, у вас была когда-нибудь аэрофобия до того, что с вами произошло?
— Полетов я никогда не боялась, очень часто летала. В Таиланд, где у меня друг живет, в Турцию, Египет, Киев... То есть для меня самолет был обычный транспорт. Хотя, с другой стороны, я всегда выбирала самолеты. Когда покупала билеты, то выбирала, какой компанией лететь и на какой именно машине. Да и тогда, в июне, я ведь брала билет специально в "Рослайн", потому что там не "тушки" идут в Петрозаводск, а хороший импортный самолет. О том, что произошла замена компании (на "Русэйр".— "О") и борта, пассажирам сообщили уже после регистрации, в посадочной зоне. По сути, нам поменяли в последний момент и перевозчика, и самолет. Если бы я знала об этом заранее, даже хотя бы за час до регистрации, я поехала бы на поезде. Дело в том, что я летала уже на "тушке", осталось ужаснейшее впечатление. Тогда, помню, летела в Киев — трясло так, что я впервые молилась богу. Вообще-то я не капризная, но даже здесь, в Москве, в такси не сяду, если мне подадут какую-нибудь убитую "пятерку" или "копейку". Однозначно не сяду — из-за того, что это моя безопасность. Поэтому был, конечно, шок: когда привезли к самолету, у меня просто ноги подкосились — нас ждала "тушка".
— Почему же вы сразу не отказались от полета, когда узнали, что полетите другим самолетом?
— Я же уже прошла регистрацию, кто мне вернет билет? К тому же меня встречали — родители выехали в аэропорт. Мама видела, как наш самолет падает. Даже боюсь представить ее состояние в тот момент. Так что подумала: ну, будет трясти, но долетим же. Не долетели... В моем билете было прописано место 11а, в "Рослайне" я его сама выбирала — оно у крыла, а мне очень нравится смотреть в иллюминатор и часть крыла видеть. Но когда поменяли самолет, рассаживались уже свободно. Я зашла одна из первых, выбрала место сразу за бизнес-классом, по левому ряду, у окошечка. Сидела одна, никто ко мне не подсел. Хотя, как я слышала, еще один человек, который выжил, имел место 11б. Если бы села по билету, мы должны были оказаться рядом.
— А место сыграло какую-то роль?
— А я только из-за этого и выжила. Ну, еще из-за того, что не пристегнулась. Во время падения, правда, пыталась это сделать, но не смогла — руки не слушались, не могла сообразить, что надо привстать и достать из-под себя часть ремня. И меня только это спасло. Когда самолет начал разваливаться, меня воздушным потоком будто высосало, вынесло из салона. Упала на землю — тоже удачно, ничего особо не сломала. Хотя другие, которых выбросило, не выжили. Самое страшное, что рядом сидели дети. Я сидела по левому ряду у окна, а в правом — мальчик и девочка. Когда падали, они не спали. И вот это меня теперь мучает: почему мне повезло, а не им? Я какой-то отрезок жизни прожила, у меня есть ребенок, дом построен. А у этих детей уже ничего не будет.
— Возвращаться к этому действительно трудно...
— Очень тяжело с этим справиться. Почему-то, когда я лежала в больнице, ко мне не подошел ни один психолог. Ни один специалист, чтобы как-то вот об этом поговорить, что-то загасить, направить. Я человек, который прежде всегда контролировал свою жизнь, все ее аспекты. А теперь любых случайностей боюсь. Даже лифтов боюсь, хожу пешком. И мучаюсь только одним вопросом: почему я выжила, а они нет?
— Когда стало понятно, что происходит что-то не так?
— Я спала весь полет, а потом в какой момент вдруг проснулась. Просто сознание включилось сразу, а в салоне была тишина. Какая-то была мертвая тишина. Люди, мне кажется, понимали, что происходит, но падали мы недолго, криков и шума не было. Потом машина стала разваливаться, кусками алюминия людей резало прямо в самолете, мне ногу тоже разрезало, а потом потоком воздуха затянуло в разлом и выбросило за борт. Со мной рядом упало еще чье-то тело, уже неживое. Потом меня вытащил Миша, у него дом рядом с местом, где мы упали, буквально в 100 метрах, он там оказался первым. Я крупнее его, он меня на руки просто не осилил бы поднять, так что доковыляла сама до его дома. Он и других вытаскивал после меня, до взрыва, пытался спасти. А потом взрыв, и к обломкам уже было не подойти. Я хотела звонить родителям, у меня был телефон. Но не могла ничего, даже включить его не смогла. Хотя была в сознании, пыталась даже Аню, жену Миши, как-то успокаивать. Миша говорит, что я не теряла сознание, но почему-то я помню не все.
— Что было потом?
— Потом меня в больницу отвезли, усыпили. В больнице месяц. Дальше Москва. Не могла спать. Закрываю глаза, а вижу все эти взрывы, шары огненные. Дальше началось хождение к следователю, чтобы он получил доказательства, что меня можно признать потерпевшей. Вы не представляете, что это такое. Это так унизительно, как будто в душу плюнули. Почему я должна кому-то что-то доказывать? Отношение как к скоту, а не к людям.
— Все это из-за компенсации? Какую в итоге помощь вы получили от государства и авиакомпании?
— Все это ужас сплошной. Тут я по-настоящему почувствовала себя не человеком, а просто единичкой в отчетности. Я уже говорила, ко мне не подходил ни один психолог. Ни из МЧС, хотя по бумажкам психологи оттуда на месте ЧП находились, ни в больнице. Там была какая-то девушка, но она уходила в отпуск — назначила снотворные на ночь, и все. Со мной никто не хотел поговорить о том, что случилось, а мне нужно было. Мне нужно было понять, что происходит, но никто ничего не объяснял. Хотелось совета — как дальше жить, но совета не было. Болело тело, болели кости. Но меня выедала изнутри другая боль — душевная. Нужна была поддержка, но до этого никому не было дела. Правда, мне быстро восстановили паспорт, но за ним я ездила в Кондопогу, потому что там прописана. Паспорт сделали за три дня, вот за это спасибо. А больше я никому, кроме родственников и друзей, оказалась не нужна. В Москве с Вадимом — моим адвокатом — ездили в страховую компанию, писали заявление. Нам пытались подсунуть бумагу о том, что мы не будем иметь претензии ни к авиакомпании "Рослайн", ни к "Русэйр". В разных бумагах были разные цифры — то я получаю компенсацию миллион рублей, то 600 тысяч. Ездили к страховщикам несколько раз — как побирались. Вы не представляете, как это унизительно — ездить и просить. И доказывать, что вот у меня такая-то категория травмы, что по ней положено столько-то...
— Но это, наверное, типовой сценарий — так просто положено?
— Я не знаю, как положено. Точнее, знаю, что все это отвратительно. Тем более после того, как случилась новая трагедия — с ярославским "Локомотивом". Вот я читаю новостные сообщения, блоги, и везде написано: государство выплатит до 5 миллионов за жертву. А мы не люди? Те дети, которые под Петрозаводском погибли? Моя знакомая по несчастью, Аня, которая потеряла там всю семью? Чем мы отличаемся от тех же мальчиков-хоккеистов? Мне их очень жаль. Я прекрасно понимаю трагедию, я на себе эту трагедию пережила. Мои родственники эту трагедию пережили, да. Но с точки зрения государства, чем мы отличаемся? Ответ лежит на поверхности: мы — серая масса, те самые статистические единички. Это о "Локомотиве" помнят и заливают горе деньгами, а о людях, которые погибли 20 июня в "тушке" под Петрозаводском, забыли уже 27-го числа, посмотрите в интернете. Все мы, и погибшие, и выжившие, пошумели всего шесть дней. Дальше — забвение, вчерашняя новость.
— Изменилось ли отношение к вам после катастрофы?
— В моей семье все восприняли должным образом, как оно есть: это чудо, что я жива. Но многих знакомых занимает другое: не то, как ты себя чувствуешь, а получила ли компенсацию и сколько дали. Недавно разговаривала с Мишей Осиповым, который меня из-под обломков вытащил, так он просто в шоке — его сосед попрекает теперь: "Не надоело ли тебе за медалями бегать?" Я не понимаю этой реакции людей. Вот просто подойти к человеку, который герой, который не жалел себя, мог погибнуть, вытаскивая пострадавших, и такое сказать... Я уже говорила про "Локомотив", да? Так вот реакция государства — из той же серии, что и Мишин сосед. Потому что нет ни душевности в отношении к людям, ни даже простого равенства. Мы разделены на классы. Те ребята, что разбились в Ярославле, они, выходит, выше классом. Почему? Скажите, почему они выше, чем те дети, которые разбились со мной?
— У вас самой есть ответ на этот вопрос?
— Нет, но я знаю, что всем нам надо делать: добиваться справедливости. Не для себя — я уже отработанный материал. Но я хочу, чтобы эта справедливость была в будущем. Чтобы мой ребенок, когда вырастет, чтобы он мог надеяться на то, что будет все хорошо, да. Даже если вот что-то случится — что он не один. Понимаете? Это очень важно. Мы даже не стараемся идти к европейским стандартам. Стандартам признания в человеке личности. Много проблем в государстве, я все прекрасно понимаю, но главное все же — люди. А у нас часто к людям отношение, как к не слишком полезным ископаемым.
— Вы это так остро ощущаете?
— Да, остро. Ведь почему тема авиакатастроф по-прежнему на плаву? Уверена, это связано в первую очередь не с тем, что тогда, в июне, под Петрозаводском упала "тушка", а с тем, что сосем недавно упал Як и разбился "Локомотив". Государство понимает, что болельщики "Локомотива" — это не горстка родственников, а огромная масса людей, в минуту горя особенно чувствительных к любому знаку невнимания или небрежения к погибшим кумирам. Поэтому делается все, чтобы эту чувствительность не задеть. Потому что это катастрофа с большим общественным резонансом. Вот если бы в Ярославле разбились обычные туристы или рядовые пассажиры, то ровно через семь дней о них бы забыли, как забыли о нас,— до следующей катастрофы, до какого-нибудь переворота в Турции или в Тунисе.
— Вы до сегодняшнего дня так до конца еще и не пришли в себя?
— Я сплю с сильнейшими снотворными, без них заснуть не могу. Вы не представляете, что это значит: переживать катастрофу каждую ночь, видеть этот фильм ужасов, в котором ты сама в главной роли.
— А с вами уже случалось прежде, чтобы вы чудом избегали гибели?
— Я задумалась об этом, лежа на больничной койке. И поняла: что-то и прежде отводило меня. Например, когда был взрыв в московском метро, я ехала за три минуты через станции, которые попали под удар. То есть на предыдущем поезде ехала. Потом, когда был взрыв в Домодедове, я в то время отдыхала в Шарм-эль-Шейхе и прилетала из Египта за два дня до взрыва. Хотя нам предлагали продлить отдых, как раз на два дня — были свободные билеты, то есть совершенно просто можно было обменять. Если бы я на это пошла, тогда бы вышла в домодедовскую зеленую зону аккурат ко времени взрыва. Что-то меня от смерти отводило. Вот и теперь — выжила...