Премьера кино
Новейший фильм Вуди Аллена "Полночь в Париже", где французская столица показана в режиме product placement, стал одним из самых кассовых в карьере режиссера. То ли еще будет, считает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Примерно половину своей жизни Вуди Аллен морочил всем голову, что он никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах даже на короткое время не покинет США, Нью-Йорк и конкретно остров Манхэттен, певцом флоры и фауны которого справедливо считался. Что он не летает на самолетах и вообще не путешествует — это одна из его фобий. И еще ему удалось внушить общественности, что он невротик, исследующий на собственном опыте неврозы современной жизни и причины, которые их порождают.
И вдруг Аллен, бросив на произвол судьбы любимый остров, только-только оправившийся после шока 11 сентября (что явно обострило неврозы его обитателей), устремился в европейское турне. Он, правда, еще чуть раньше опробовал Венецию и едва не купил там населенный духами Палаццо Дарио. Потом надолго — на целых два фильма — осел в Лондоне, использовал как съемочную площадку Барселону, а после "Полночи в Париже" уже вовсю ваяет новое кино в Риме.
«Полночь в Париже», режиссер Вуди Аллен, 2011 г.
Американцы и американки помчались через океан вместе с ним. Главный герой, сценарист и начинающий писатель (Оуэн Уилсон), приезжает в Париж вместе с невестой (Рейчел Макадамс) и ее родителями. Иногда с ними вместе болтается приятель невесты, занудный всезнайка (Майкл Шин). Все три будущих родственника писателя — классические америкосы: они путешествуют по Европе, глубоко презирая ее, слоняются по бутикам, мечтают жить в Малибу, а писателю прочат денежную, но рутинную карьеру в Голливуде. Сам же он, последний романтик, оказавшись в живых декорациях Монмартра, погружается в литературные мечты, которые материализуются в желтый кабриолет, что ни полночь уносящий его в богемный, пульсирующий в ажиотажном джазово-алкогольном ритме Париж 1920-х годов. Тот самый, который всегда с тобой и которого уже давно нет в природе.
Все, кто бывает на Монмартре, прекрасно знают, что сегодня там можно встретить в основном ошалевших туристов, убожеств, выдающих себя за художников, и бомжей мультиэтнической принадлежности. Один из них всю зиму валяется в луже мочи при входе на станцию метро "Ламарк-Коленкур", придавая ей пронзительный аромат, и никто не смеет его тронуть, потому что зимой холодно, он может замерзнуть и умереть, а такая жизнь — это его собственный выбор, который надо уважать. Все и уважают, заткнув нос во время кругового спуска по винтовой лестнице метрополитена.
В Париже прошлых эпох тоже хватало бомжей, но они как-то уравновешивались гениальными художниками, писателями и артистами, которые, впрочем, тоже нередко бомжевали. Американскому гостю из будущего удается встретить своих кумиров — Хемингуэя, Пикассо и Фицджеральда с Зельдой, посидеть в компании Дали, Бунюэля и Мана Рея, подсунуть рукопись своего романа Гертруде Стайн, а также увлечься красавицей Адрианой, музой великих писателей и живописцев. Потом герои оказываются еще дальше от нас по оси времени — в легендарном Париже бель эпок: именно туда, в прошлое, стремится Адриана, которой скучно рядом с современными гениями. Да и в том, что они гении, она не убеждена; точно так же Дега с Гогеном и Тулуз-Лотреком, попивающим абсент, предпочли бы эпоху титанов Ренессанса, а свою считают "упадочной".
Шутка про подвижность культурных критериев, относительность вечных ценностей и про то, что счастье там, где нас нет, удалась Вуди Аллену. Вроде бы любой его новый фильм можно представить не глядя: это давно устоявшийся тип и жанр кино, наполненный неповторимой и всегда повторяющейся интонацией его создателя. Фильмы Аллена уже не один десяток лет появляются с такой неизбежной регулярностью, что напоминают природные циклы, а он сам воспринимается как органическое явление. Его американские ленты лет тридцать подряд открывались одним и тем же видом на Центральный парк, а мужские персонажи его картин только внешне моложе и красивее Аллена, но в точности копируют его жесты и неврозы. Теперь вместо Центрального парка зачином фильма становятся снятые в самом банальном ракурсе Эйфелева башня, Нотр-Дам, Лувр и Люксембургский сад, а Оуэн Уилсон при всей внешней несхожести все равно не что иное, как новое воплощение чудаковатого интеллектуала и фантазера Аллена.
И тем не менее при всей повторяемости алленовского метода он работает — и это самое удивительное. Работает благодаря маленьким жемчужинкам, которые режиссеру удается вплести в ткань своих работ, все-таки сшитых не на станке, а вручную. То это Эдриен Броуди в образе Сальвадора Дали (как мы не догадывались о сходстве?), то Карла Бруни в роли музейного гида (не ей ли курировать национальное достояние?). Исходя из всего сказанного, не буду сильно удивлен, если римский фильм Аллена начнется с фронтального вида на фонтан Треви, Колизей и площадь Испании, а целая армия американцев, воодушевленная этими видами и ростом доллара к евро, ринется галопом по Европам.