Конец трогательной эпохи

В ГЦСИ открывается выставка «Бумажное время», посвященная отношениям искусства и бумаги от футуристов и дада до начала XXI века. Это огромная экспозиция: книги и альбомы, инсталляции и документации перформансов. Помимо художников и архитекторов, здесь есть работающие с экспериментальными форматами писатели, а также использующие бумагу композиторы, мультипликаторы, режиссеры. Сейчас бумага вытесняется цифровыми носителями. Выставка представляет способы удержать, оживить эту исчезающую материю. Игорь Гулин поговорил с ее куратором Виталием Пацюковым.

Казалось бы, умирание бумаги не должно быть очень болезненной темой для современного искусства: оно использует любой материал, нет необходимости переориентироваться. Или это не так?

Художник переходит от одной технологии к другой, от одной стратегии к другой... Но нам важен взгляд на жизнь бумаги в истории культуры. Сегодня особая, критическая точка. Бумага переживает, я бы сказал, трагический период. Несмотря на кажущийся бум (в любом магазине мы видим множество книг, альбомов), сама ситуация переломная. Нам важно описать эту точку рождения новой парадигмы и дать ретроспективный взгляд на культуру XX века, определявшуюся в значительной степени бумагой.

Как устроена выставка?

Мы начинаем экспозицию с авангардной книги 10-20-х годов, Малевича, Родченко, и завершаем сегодняшним временем. В драматургическом же смысле наша экспозиция начинается с бумажного фонарика. Его сделала художница из Калифорнии Сара Джеймс Флор. Ее образ — бумага, которая создает свет, носитель световой информации. Эти фонарики появились в японской культуре, потом они были очень популярны в XVIII-XIX столетиях, а сейчас мы их и не знаем почти. Завершается экспозиция кадром из фильма "Меланхолия" Ларса фон Триера, где такие бумажные фонарики взлетают и загораются. Они вспыхивают, обозначая трагедию не только бумаги, но и всей планеты. Что касается основного наполнения, у нас представлены известные русские художники, работавшие с бумагой: Вагрич Бахчанян, Эрик Булатов, Юрий Злотников, Игорь Макаревич и Елена Елагина, Виктор Пивоваров, Ольга и Александр Флоренские. Тут есть и такая форма как бук-арт. Мы сумели собрать работы крупных западных авторов книги: Джим Дайн, Антони Тапиес, Дэвид Хокни.

А Дюшан чем представлен?

Одним из его видеоротеров, вращающихся рельефов из бумаги. Это важный сюжет — то, как бумага живет в неожиданных формах, например в каких-то акустических моментах: она может шуршать, шуметь, как шуршат дюшановские рельефы или газета, создающая мелодию в акустической акции Татьяны Гриденко. Бумага рвется, уничтожается в акции Петра Быстрова, начинает оживать в анимации у Малькольма Макларена. Появляются музыкальные инструменты из бумаги — на них играет Виктор Скерсис, художник-концептуалист, живущий в США.

На выставке ощутимо концептуалистское присутствие. Это потому, что у концептуалистов было много работ, направленных на текст, или из-за склонности этого движения к рефлексии средств, материалов?

Концептуализм в значительной степени отказывается от картинного пространства и прибегает к информационным технологиям. Этим художникам было важно зафиксировать авторский жест — и самым удобным для этого была бумага. Одним из первых тут был Кабаков, мы выставляем один из его альбомов. У Кабакова даже есть картина, которая изображает записку. В начале 70-х годов к нам из Лувра приезжала "Мона Лиза", и было трудно попасть в Пушкинский музей. Надо было записываться где-то в очередь. У Кабакова появилась тогда картина "Запись на Джоконду в комнате номер 23". То есть бумага тут пытается проникнуть уже на территорию живописной картины.

В отличие от концептуалистов, у представителей последующих поколений, выбранных вами, работа с бумагой как будто теряет коммуникативный смысл — даже если текст есть, его невозможно прочесть. Можно ли сказать, что в этом умирании бумага начинает интересовать художников сама по себе?

Совершенно верно: если концептуализм использовал бумагу как информационный носитель, то сегодня художники в связи с этим кризисом обращаются к проблеме нечитаемости. В бумаге собрана, казалось бы, вся культура, но эту культуру уже невозможно обнаружить. Слои информации настолько плотны, что они друг друга перекрывают. У младшего поколения этот постмодернистский сплошной текст оборачивается, в сущности, потерей текста. Например, книга в инсталляции Корчагина вообще запечатана, ее даже нельзя открыть. На выставке также пройдет его акция — он будет лить бумагу, а потом из нее создавать объект. Осы делают из бумаги соты, и вот Корчагин выступит в роли такой своеобразной осы. Но текст, который когда-то был на этой бумаге,— его уже не существует.

Так что эта выставка — поминки или призыв обратить на бумагу внимание, сохранить ее?

Тут есть обе тенденции. Поэтому так важны для нас бумажный фонарик или бумажный змей: все-таки бумага — это материя. Она связана с ностальгическими тактильными ощущениями, когда к миру можно было прикоснуться. Сегодня к миру прикоснуться уже нельзя. Мы общаемся с ним через компьютер. Но одновременно бумага продолжает жить как вечный образ, который все это пережил. В видеоматериалах появляется бумага, которую можно рассмотреть с разных точек зрения. Бумага, которая записана на цифру,— уже нетленная, ее нельзя уничтожить, если только не будет смены цифровых информационных форм...

То есть получается, что цифра, которая убила бумагу, ее же и сохраняет?

Да, сохраняет ее душу, незримость. Мы не можем уже прикоснуться к бумаге, но можем вечно созерцать.

ГЦСИ, с 1 по 20 ноября