В издательстве Corpus выходит русский перевод нового романа Умберто Эко "Пражское кладбище". Обозреватель "Власти" Сергей Ходнев увидел в нем не более чем традиционный для автора набор композиционных приемов.
Хорошо знающим прошлые романы Эко "Пражское кладбище" сулит сплошную радость узнавания. Например, давно подмечено, что Эко, будучи уроженцем Пьемонта, норовит так или иначе связать с теми краями героев всех своих книг. "Пражское кладбище" не исключение: главного героя книги, Симоне Симонини, много куда заносит на протяжении пятидесяти лет (почти всей второй половины XIX века), но родом он тоже из Пьемонта.
Особенно тесно "Пражское кладбище" связано с двумя романами о "героях, изобретающих некую грандиозную околесицу" (выражение самого Эко). Это, во-первых, "Маятник Фуко", книга о том, как всю мировую историю можно прочитать на патологический лад, видя в ней некий чудовищный заговор, который объединяет все мыслимые конспирологические теории. Собственно, именно из порой предостерегающе звучащего "Маятника Фуко" в новый роман Эко перешли и конспирологическая проблематика, и набор тех, в ком в разные времена чудилась "мировая закулиса" (масоны, иезуиты, евреи), и тема разнообразных наветов-памфлетов, главным из которых на сей раз оказываются "Протоколы сионских мудрецов". А во-вторых, прямым предком Симоне Симонини смотрится эковский Баудолино, вымышленный наперсник императора Фридриха Барбароссы, тоже гомерический лгун и фантазер, который то в интересах благого дела, то по случайности изобретает фикции, ненароком меняющие историю средневековой Европы.
Борьба Фридриха Барбароссы с итальянскими коммунами, может быть, не каждому покажется кладезем острых сюжетов, а вот предложенный в "Пражском кладбище" ассортимент исторических передряг должен заарканить любого современного читателя. И ассортимент действующих лиц — тоже. Своего героя Эко делает собеседником Дюма-отца и Фрейда, значимыми персонажами оказываются и объединитель Италии Гарибальди, и автор "Забавной Библии" Лео Таксиль. Вымышленный персонаж, как клянется сам писатель, в романе только один, и это Симоне Симонини.
Хотя и это герой со вполне реалистичной генеалогией. В конце 1790-х годов аббат Баррюэль опубликовал свои "Мемуары об истории якобинства", в которых изложил ставшую потом классикой в литературе такого пошиба схему: масоны происходят от тамплиеров, они устроили революцию, и вообще они враги человечества. Несколько лет спустя он получил письмо от некоего Симонини, который утверждал: да, вы правильно все раскопали, но на самом деле за всеми этими нелюдями стоят евреи. Вот этого-то Симонини Эко дает своему герою в деды. Почерпнутыми от дедушки отталкивающими описаниями еврейской расы книга и открывается.
Как напоминает "Пражское кладбище", в XIX веке появились сфабрикованные доказательства всемирного еврейского заговора
Фото: Издательство Corpus
Отец героя, понятно, человек совсем другого поколения, друг свобод и противник всего реакционного, так что для него врагом номер один оказываются уже иезуиты, и юный Симоне знай мотает себе на ус. Формирование будущего злого гения конспирологии завершают романы Дюма — главным образом, конечно, "Жозеф Бальзамо" с его темой масонского заговора. Он находит "Универсальную форму комплота", которая состоит в том, чтобы "не предлагать вообще ничего оригинального, а только и предельно то, что уже известно или могло бы быть известно из других источников", потому что "все верят только тому, что уже знают". И тут со своим героем мог бы согласиться и сам автор, чья литературная карьера построена как раз на изысканном тасовании того, что уже известно.
Начав как подделыватель документов и мелкий провокатор, Симонини постепенно вовлекается в события европейского масштаба: так, ему поручают скомпрометировать слишком ретивых гарибальдийцев. Перебравшись во Францию, он продолжает, оставаясь в тени, кропать разоблачения то иезуитов, то масонов, то евреев. Эти фальшивки оборачиваются когда шумихой в желтой прессе, а когда делом Дрейфуса или теми самыми "Протоколами". И очередной всемирный заговор каждый раз оказывается кому-нибудь страшно нужен — если не спецслужбам, то медиамагнатам.
Кажется, Эко даже сам испугался того, что придуманный для нового романа изверг-авантюрист оказался неуловимо похожим на глубоко прогрессивного Баудолино, и не пожалел черных красок. Симонини мало того что космически бессовестный негодяй и убийца, он страдает расстройством памяти, и именно поэтому (после застольной беседы с молодым Фрейдом, стажирующимся у доктора Шарко) берется за записки. Обнаруживается, правда, что в эти мемуары вмешивается со своими порциями текста загадочный аббат Далла Пиккола, и его загадку приходится решать тоже на психиатрический манер. У Симонини плохо с женщинами (очевидно, после фрустрирующей детской встречи с еврейкой: Эко всегда был немножко вульгарным фрейдистом), все его сладострастие реализуется в обжорстве: всякие раки по-бордоски, черепаховые супы, устрицы, телячьи ребрышки "Фуайо" и дрозды в вишнях (рецептура иногда прилагается) окружены в книге каким-то пантагрюэлевским ореолом. Он поглощает, он ненавидит, но он не способен порождать: его творения — раз уж все верят только тому, что знают — не более чем бесконечные перелицовки с заменой иезуитов на масонов, масонов на евреев. Единственный момент его вроде бы чистого творчества — это былинный зачин, который он присочиняет к очередной антисемитской агитке: мол, представители двенадцати колен Израилевых в глухую полночь собираются строить зловещие планы на кладбище еврейского гетто в Праге (отсюда и название романа Эко). Но оказывается, что и это переработка отчасти Дюма, отчасти других, более поздних романов-фельетонов.
Французским романам с продолжением (в первую очередь "Агасферу" Эжена Сю и книжкам Понсон дю Террайля) "Пражское кладбище" вообще обязано многим. Оттуда почерпнут и стиль, и даже отобранные Эко гравированные иллюстрации.
Масонское братство навлекало на себя самые разные подозрения — от связей с евреями и подрывной революционной деятельности до сатанизма
Фото: Издательство Corpus
Некоторые восприняли роман как оскорбительное произведение. Главный раввин Рима попенял Эко на то, что антисемитские филиппики у него выглядят слишком ярко и убедительно. Ярко, да, тут можно только согласиться, но все же нельзя не признать, что пострадавшими выглядят не одни евреи. Иезуитам и католической церкви тоже достается по первое число, однако рупор Ватикана, газета L'Osservatore Romano осторожно высказалась исключительно насчет антисемитских пассажей. Немецкому читателю тоже может быть не очень приятно прочесть, что "немец выделяет в среднем вдвое больше кала, чем француз... немцам как нации свойствен повышенный бромгидроз (смердячий пот)". Да и русскому читателю дается повод почувствовать себя неловко: "Протоколы сионских мудрецов" Симонини изготовляет по заказу охранки и вдобавок вдохновляется при этом Достоевским.
Все это можно списать на Симонини, но какой спрос с персонажа, озлобленного на весь род человеческий? Этой равномерной озлобленностью он и неудачен. Эко сам не замечает, как впадает в карикатурность, что жаль: только образ главного героя и его речь придает видимость художественной литературы тому возу документальных фактов, которые автор хочет сообщить читателю.
И вдобавок, как уже было сказано, факты эти даже для творчества самого Эко отнюдь не новы. Тема страха перед тайными обществами (или национальными сообществами), который можно разжигать в толпе и направлять по собственному желанию, была уже два десятка лет назад в "Маятнике Фуко" блестяще препарирована и, казалось бы, закрыта. Но нет, маститый автор вновь открывает свои папки и вновь комбинирует цитаты. В "Имени розы" Умберто Эко с высоконравственным прищуром выписал диалог на очень важную для постмодернизма тему. Мол, все в этом мире — текст, и убийство тоже продуцирует некий текст. Адсон и Вильгельм Баскервилльский соглашаются: чудовищно убить человека, чтобы сказать "тра-та-та", ужасно убить человека, чтобы сказать "верую во единого Бога". Но боюсь, что в таком случае написать книгу для того, чтобы сказать "тра-та-та", это тоже не очень хорошо.