К середине XVIII Неаполь обзавелся всем необходимым, чтобы сделаться мировым туристическим центром. Древности? Пожалуйста, раскопки полным ходом шли в Геркулануме, Помпеях и Стабиях (правда, в Стабиях они вскоре заглохли). Чудеса природы? Пожалуйста, вот вам вечно дымящийся Везувий, между прочим, поспособствовавший сохранению вышеупомянутых древностей. Развлечения? Дон Карлос Пармский, будущий Карл III Испанский, в ту пору, когда исполнял промежуточную должность Карла VII, короля Неаполя и Сицилии, успел отгрохать в своей временной вотчине самый большой в мире театр, названный, натурально, Сан-Карло и огласившийся трелями самых голосистых кастратов Италии. Прочие достопримечательности? Бастионы крепостей и монастырей, дома, дворцы и церкви, слипшиеся в одну узорчатую каменную массу, прорезанную узкими, как клинок стилета, улочками, Археологический музей и собрания Каподимонте, свой маленький Версаль, наконец, хотя кто осмелится назвать маленькой Казерту, самую большую, потому что у неаполитанцев вообще слабость к гиперболам, загородную резиденцию того времени. Местный колорит? Каждый путешественник превращался в этакого романтического этнографа, раз столкнувшись с хваленым неаполитанским темпераментом, отлитым в весьма причудливые формы. Будь то хрустальной чистоты мелодии народных песен (строка из самой известной дала название третьяковской выставке), живописные лохмотья неунывающих лаццарони и пифферари, легендарная свирепость и легендарное же благородство тамошних разбойников, любовные страсти, кулинарные излишества, смесь циничного театра с истовой набожностью в пышных шествиях в честь святого Януария и в роскоши рождественских вертепов.
"Увидеть Неаполь и умереть" — Гете вложил народное присловье в уста образованного сословия. И оно заполнило улицы и площади города, расселось с альбомами для рисования по берегам Неаполитанского залива, влезло на Позиллипо, потянулось к вершине Везувия, ковырялось в помпейской земле и зевало в музеях, вооружившись травелогами Гете и Стендаля как путеводителями. Благо рынок туристических услуг в силу печально знаменитой неаполитанской бедности отличался великим разнообразием и дешевизной, а благословенный климат — целительной силой, отчего Неаполь так и хочется сравнить с сегодняшним Пхукетом или Бали. Словом, не одни лишь аристократы могли позволить себе счастье пожить неаполитанской жизнью: к концу XVIII века в Неаполе образовалась артистическая колония, размерами соперничавшая с римской. И аристократия с богемой оказывали синергетическое воздействие на развитие туристического бизнеса, поскольку первая шла по стопам второй, а вторая устремлялась в Неаполь в том числе и в расчете на заказы первой. Русский Неаполь, аристократический и богемный, не был исключением на этом международном фоне, чему, собственно, и посвящается выставка в Третьяковке.
Россия установила дипломатические отношения с Неаполитанским королевством в 1777 году, ища союзников против турок на Средиземном море, и старательно поддерживала связи, невзирая на Бонапарта и карбонариев, появление коих в Неаполе немедленно приводило к временному исчезновению русской диаспоры. Диаспора эта, как нам покажут, отличалась большой пестротой. Тут и аристократия племенная, Шуваловы, Воронцовы, Голицыны и прочие в качестве героев парадных портретов, путевых зарисовок и карикатур. Вроде "Вознесения барона Шиллинга" ехиднейшего Карла Брюллова, изобразившего дородного изобретателя телеграфа едва поместившимся в паланкине, под чьею тяжестью сгибаются дюжина носильщиков, взявшихся доставить его превосходительство к вершине Везувия. Тут и аристократия духа, Батюшков, Жуковский, Гоголь, Тютчев, Погодин, Шевырев, Глинка, Каратыгин... А уж что касается живописцев, ваятелей и зодчих — их полку прибывало год от года, в академические стажировки и творческие командировки, о чем свидетельствуют неаполитанские работы Федора Матвеева, братьев Брюлловых, Ореста Кипренского, Александра Иванова, Алексея Боголюбова и десятков других.
Первой скрипкой русского оркестра в Неаполе был, конечно, Сильвестр Щедрин, составивший самый вдохновенный каталог неаполитанских видов, заливов, гаваней, гротов, террас и набережных. "Жить в Неаполе буду до последнего карлина...Vedi Napoli et poi mori... Местоположение города самое пленительное, окрестности чрезвычайные, город шумный, народу много, театров, кукольников, чего еще хотеть?",— писал он другу в Петербург. Местоположение пленительное и окрестности чрезвычайные совершили чудо в его пейзаже: здесь, в Неаполе, состоялся, по выражению Федорова-Давыдова, "первый выход русской живописи к пленэру". Выход на пленэр совершался параллельно и, видимо, не без взаимовлияний в живописи местной "школы Позиллипо", пейзажи которой привезут в Москву из итальянских музеев. Надо сказать, соседство с Сильвестром Щедриным не то чтобы выгодно лучшему мастеру "школы Позиллипо", Джачинто Джиганте. Нет у него, коренного неаполитанца, той романтической восторженности в отношении этого города, купающегося в ослепительном блеске солнца и моря. Оттого ли, что Сильвестр Щедрин смотрел на Неаполь восхищенным глазом туриста? Оттого, что он с севера, что ли?
"O dolce Napoli. Неаполь глазами итальянских и русских художников XVIII — первой половины XIX века". Третьяковская галерея, Инженерный корпус, с 9 декабря