Дело о совершенно честном убийстве

225 лет назад, в 1787 году, был обнародован манифест императрицы Екатерины II "О поединках". В нем значительно смягчались меры, введенные Петром I, который приказывал жестоко казнить не только дуэлянтов, но и всех, кто прямо или косвенно оказывался причастен к дуэли. Однако даже смягченные екатерининские меры воздействия оставались довольно суровыми. Поэтому каждый дворянин оказывался перед непростым выбором: не принять вызов значило покрыть себя позором и быть отвергнутым обществом, а принять — значило быть лишенным дворянского достоинства за участие в дуэли. Невольниками чести оказывались не только поэты, но и представители самых известных аристократических династий. А русские дуэли ввиду неминуемости наказания очень скоро стали считаться едва ли не самыми жестокими в мире.

ТЕКСТ ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Закон гнезда Петрова

Всякий раз, когда в России случалась дуэль, в крайне тяжелом положении оказывались не только ее участники. Уведомленные о происшедшем поединке начальственные лица оказывались перед нелегким выбором — наказывать ли участников дуэли, а если наказывать, то насколько сурово. В стародавние времена, когда в Европе процветало рыцарство, а вызов на поединок столетиями был непременным атрибутом благородного образа жизни, на Руси вопрос о бесчестье решался совершенно иным способом. За бесчестье княжеские судебники и уложения предусматривали главным образом имущественные наказания — взятие штрафов с обидчиков.

Правда, в русских княжествах, а затем в Московском царстве время от времени все-таки случались поединки. Однако целью их было не восстановление попранной чести, а выявление правого в запутанных гражданских или уголовных делах. При этом сами участники процесса вовсе не обязывались брать в руки меч или булаву, чтобы отстоять свою правоту. Действовавший тогда порядок разрешал нанять вместо себя профессионального бойца — поединщика. Естественно, сильного и умелого, а потому порой весьма дорогостоящего. Поэтому от щедрости истца и ответчика напрямую зависел исход затянувшегося процесса.

Совсем иначе на вопрос об обычных и судебных поединках стали смотреть во времена Петра I. Царь-реформатор яростно выступал против старинного обычая платы за бесчестье. Рассказывали, что, получив очередную челобитную с мольбами о взыскании за бесчестье, Петр Алексеевич начинал сам издеваться и глумиться над челобитчиком, делая его главной мишенью своих острот и небезопасных для жертвы забав, тем самым показывая, что таким способом жалобщики только усугубляют свои страдания.

С другой стороны, царь отнюдь не хотел, чтобы его дворяне и бояре начали выяснять отношения на европейский манер — с помощью шпаг и пистолетов. Еще меньше он желал того, чтобы нанятые на русскую службу иностранцы из соображений чести убивали бы друг друга и своих русских сослуживцев. Поэтому царь со свойственной ему целеустремленностью начал вводить в практику новый для России способ решения вопросов о попранной чести — через суд.

Петр требовал, чтобы о любом проступке, будь то оскорбление словом или действием, пострадавший офицер немедленно докладывал своему командиру, а тот незамедлительно передавал скандальное дело в военный суд, который и должен был вынести решение о мере наказания для обидчика. При этом царь настаивал на том, что никакие происшествия не могут никак сказаться на достоинстве пострадавшего, даже если он не смыл обиду кровью противника.

Петр I, казалось, предусмотрел все меры для пресечения дуэлей. К примеру, дела о чести судам и высшим начальникам, выступавшим в роли судей, предписывалось рассматривать не позднее чем через три недели после поступления бумаг о ссоре. Если же срок рассмотрения превышал шесть недель, то судья обязывался платить штраф за каждый день просрочки. А поскольку за взиманием этих штрафов следили фискалы, заинтересованные в сборе подобных поступлений в казну, мера выглядела отнюдь не шуточной.

Кроме того, любой, кто помимо суда пытался лично разобраться с обидчиком, лишался права впредь обращаться по этому делу в любые инстанции и сам становился преступником, заслуживающим суровой кары.

Еще одной мерой для предотвращения дуэлей стало введение наказаний за недоносительство о ссорах, приведших к поединку. С тех пор каждый присутствовавший при конфликте, грозившем перерасти в кровопролитие, и без промедления не сообщивший об этом начальству подвергался наказанию наравне с тем, кто был повинен в оскорблении и начале свары.

В том же, что петровское наказание дуэлянтов может быть очень суровым, не стоило и сомневаться. Но оно оказалось настолько жестоким, что удивило даже видавших виды подданных царя. В Патенте на поединок, обнародованном, по разным данным, в 1705 или 1706 году, а позднее вошедшем в качестве одного из артикулов в Уставы воинские, расписывались наказания для всех стадий дуэлей. Так, за вызов на дуэль, которая не состоялась, вызывающий лишался всех званий и дворянского достоинства, а в дополнение на него налагалось денежное взыскание, как правило заменявшееся изъятием всего или части имущества виновного. Такому же наказанию подвергались те, кто доставил его вызов противной стороне, те, кто передавал письма, в которых обсуждались условия дуэли, те, кто согласился стать секундантом, а также все те, кто оказался свидетелем ссоры или знал о предстоящем поединке, но не донес. Единственное исключение делалось в том случае, если письмоносцем служил человек неблагородного происхождения или слуга. Ему полагалось телесное наказание — битье шпицрутенами, нередко, впрочем, заканчивавшееся смертью.

Иным мог быть исход в случае, если дуэлянты все-таки встретились в назначенном месте. Но и здесь были варианты. Если они мирились и расходились, то их ожидало суровое, но денежное наказание по решению суда. Начало поединка означало, что обоих его участников ждет смертная казнь через повешение. Но секунданты могли избежать наихудшего исхода, если силой разнимали участников поединка. Вот только для дуэлянтов дальнейший ход событий ничего не решал. Согласно Патенту на поединок, дуэлянты оказывались на виселице вне зависимости от результата: Петр приказал вешать и раненых, и даже мертвых для примера и устрашения других задир.

Нужно сказать, что царь лишь незначительно изменил правила о наказании за дуэли, действовавшие в столь дорогой его сердцу Голландии, которые, в свою очередь, немногим отличались от французских, принятых при Людовике XIV. Разница состояла лишь в том, что законы Франции предписывали смотреть на дуэлянтов как на самоубийц и запрещали хоронить их по христианскому обряду. Ни голландцы, ни Петр I не могли пойти на подобную, как они считали, совершенно бесчеловечную меру.

В чем был прав и не прав царь-реформатор, показало время. Суды, как водится, продемонстрировали свою неспособность оперативно, а главное, честно рассматривать дела об обидах. Так что дуэли мало-помалу начали входить в обиход русской дворянской жизни. Однако так никогда и не достигли французского размаха эпохи короля Генриха IV: за два десятилетия его правления на дуэлях погибло, по разным оценкам, от 7 тыс. до 8 тыс. дворян.

При этом ввиду крайней суровости и малоотвратимости наказания русские дуэли быстро получили славу едва ли не самых кровопролитных в Европе. Ведь если претерпеть кару, то за дело, зная, что точно убил противника. Поэтому русские дуэлянты стрелялись на коротких расстояниях и бились на шпагах не до первой крови, а до смерти.

Правда, избежать наказания они все же пытались, потому проводили дуэли очень скрытно, а погибших или раненых пытались представить жертвами несчастных случаев или разбойничьего нападения.

Жалованное послабление дуэлянтам

Ситуация несколько изменилась в 1787 году, когда Екатерина II обнародовала манифест "О поединках". Императрица, которая в 1785 году дала своему дворянству Жалованную грамоту, новым законодательным актом хотела подчеркнуть особый статус благородного сословия, которое впредь больше не должно было бояться жестоких казней за защиту своей чести. Теперь максимальное наказание для участников дуэли, окончившейся без жертв, представляло собой не физическую, а гражданскую смерть — лишение всех прав состояния и исключение из дворянского общества.

Однако в случае ранения или смерти одного из дуэлянтов проступок другого рассматривался в уголовном порядке как убийство или нанесение телесных ран. И наказывался он в уголовном же порядке в соответствии с действующими законами. А участие в дуэли стало рассматриваться как соучастие в соответствующем преступлении.

Особое наказание ожидало завзятых дуэлянтов. Тот, кто изобличался в участии в дуэли во второй раз и выступал в качестве оскорбившей стороны, вне зависимости от исхода подвергался еще одному наказанию — вечной ссылке в Сибирь.

Чтобы не доводить дело до подобных крайностей, Екатерина II категорически запретила подданным принимать вызовы на дуэль. А кроме того, буквально умоляла своих благородных подданных о том, чтобы они вели себя как представители просвещенной эпохи и решали возникшие проблемы всеми доступными гуманными способами. В манифесте подробно было расписано, какие слова и в каком случае могут считаться оскорбительными, в каком случае обида должна считаться тяжкой.

Но главное — императрица настойчиво призывала подданных-дворян идти в случае любых ссор в суд или пытаться примириться с оппонентом с помощью посредников. В манифесте подробно расписывалось все, что обязаны сделать посредники в случае возникновения опасной ссоры: отделить противников друг от друга и дать им успокоиться некоторое время. Затем посредников обязывали выслушать всех свидетелей происшествия и составить мнение о причинах конфликта и его деталях. А после того попытаться вразумить участников ссоры. Как подчеркивалось в манифесте, миссия посредников не должна была продолжаться более трех дней. Если по истечении этого срока примирить врагов не удалось, следовало немедленно доложить о возможной дуэли начальству и принять все меры для того, чтобы дуэли не произошло.

Вот только на деле мало что изменилось. После смягчения наказания за поединки дуэлей стало только больше, а их участники достигли немалых успехов в изобретении разнообразных способов их сокрытия от властей. К примеру, офицеры, находившиеся в воюющих полках, как правило, стрелялись в местах, куда вполне могли долететь пули противника, а потому в случае гибели или смерти все списывалось на шальную пулю. Похожую тактику нередко применяли и в прочих опасных местах, в особенности на Кавказе, к завоеванию которого Российская империя приступила в XIX веке. Там после дуэли за пределами крепостных стен или черты городов жертвы можно было списать на нападение непокорных горцев.

Смерть по случаю

Были и другие способы маскировки. Так что в сомнительных случаях смерти от огнестрельного или холодного оружия версия о дуэли рассматривалась одной из первых. Однако в происшествии в поместье Гавезен неподалеку от Митавы (нынешняя Елгава в Латвии) все версии выглядели равновероятными:

"1 июля 1843 года,— говорилось в описании дела,— в Курляндской губернии, близь Митавы, на мызе Гавезен, принадлежащей отставному капитану Клейсту, во время отсутствия последнего по приглашению его сына, отставного штабс-ротмистра Дидриха Клейста, участвовать в охоте за дикими козами собралось несколько человек соседних дворян, именно: двоюродный брат Клейста, марш-комиссар добленского гауптманского суда (прибалтийские губернии сохраняли собственную судебную систему, существовавшую до завоевания их Россией.— "Деньги") Юлиус Клейст, камер-юнкер барон Кетлер, бароны Фридрих и Герман Сакены, Карл Мантейфель, отставной поручик Иван Остен-Сакен, наконец, куратор имения Прекульн фон Ган. Охота происходила в принадлежащем к мызе Гавезен лесу, называемом Теннен, в 3,5 верстах от мызы и продолжалась от половины девятого до 10 часов утра. Охотники возвратились на мызу вместе (исключая Юлиуса Клейста), а вскоре все и разъехались оттуда. Остались на мызе только штабс-ротмистр Клейст и фон Корф. Между тем для отыскания Юлиуса Клейста штабс-ротмистр Клейст послал с мызы несколько человек крестьян, которые нашли его в том лесу, где происходила охота, мертвым с простреленною грудью".

О несчастье на охоте доложили местным властям. При осмотре тела в кармане покойного обнаружили записку:

"Дабы вы, любезные мои оставшиеся по мне родственники, не сомневались более на счет моего исчезновения, я сим признаюсь вам, что безотрадная жизнь заставляет меня искать свою смерть посредством самоубийства; Бог моим молитвам взять меня к себе не внимал, почему я сам себе причиняю смерть. Прощайте. Ваш Юлиус Клейст".

Версию самоубийства подтверждало то, что рядом с телом обнаружили пистолет, а рана на теле соответствовала калибру именно этого оружия. Правда, для выстрела в себя Клейст выбрал довольно странное место — правую часть груди. Причем приставить пистолет подобным образом, будучи правшой, он вряд ли бы сумел. И это говорило о том, что роковой выстрел он сделал не сам. А потом оказалось, что пуля прошла насквозь через оба легких и сердце, и это больше походило на то, что Клейст во время дуэли стоял боком к стрелявшему, чтобы уменьшить площадь попадания.

Вот только все участники охоты твердо придерживались одних и тех же показаний. Они приехали в лес, разошлись, но из-за жары решили прекратить охоту и разъехались по домам. Юлиуса Клейста не видели и решили, что он ушел вслед за углубившимися в лес собаками. Картину несколько портили только показания кучера, который вез охотников. Он рассказал, что все они вместе с Клейстом пошли к лесу. Потом раздался один выстрел, и все они вместе, но без Клейста вернулись к его повозке и поехали в Гавезен.

Об обстоятельствах странной смерти курляндского дворянина власти доложили императору Николаю I, который приказал предать всех участников происшествия суду и во время судебного следствия выяснить истину. Однако оказалось, что один из охотников, Иван Остен-Сакен, сразу после начала предварительного расследования покинул пределы империи и перебрался в соседнюю Пруссию.

Как только над остальными участниками охоты нависла угроза сурового наказания, они вдруг вспомнили обо всех не упоминавшихся ранее обстоятельствах дела. О том, что Иван Остен-Сакен и Юлиус Клейст из-за чего-то поссорились, но оба накануне уверяли своих друзей, что конфликт давно разрешен. Однако после того, как компания приехала в лес, оба объявили, что заранее договорились о поединке здесь и сейчас, и попросили присутствовавших быть их секундантами. Курляндские бароны наперебой рассказывали суду о том, как они отговаривали и останавливали дуэлянтов. Однако к успеху это не привело, и потому дуэль состоялась.

Военный суд вынес решение в строгом соответствии с екатерининским манифестом "О поединках":

"1) Подсудимых: камер-юнкера барона Кетлера, барона Германа Сакена, барона Фридриха Сакена и барона Карла Мантейфеля, лишив баронского и дворянского достоинств, а первого из них, Кетлера, звания камер-юнкера и ордена св. Иоанна Иерусалимского, сослать в Сибирь в каторжную работу. 2) Бежавшего за границу отставного поручика Ивана Сакена за убийство на дуэли марш-комиссара Клейста по явке или по поимке его предать военному суду".

Тем временем Иван Остен-Сакен добрался до Лондона, куда вскоре прибыл с визитом Николай I. Совершивший к тому времени уже два преступления — дуэль и побег из России — поручик решил просить помилования хотя бы за побег и через российского посла подал всеподданнейшую просьбу о возвращении в Россию. Император позволил ему вернуться при единственном условии: чтобы он сразу был отдан под суд. Так что, едва Остен-Сакен прибыл в Ригу, его немедленно поместили под арест.

В суде он рассказывал историю своей ссоры с Клейстом, насмехавшимся над ним. И твердил, что не хотел никого убивать и сделал выстрел исключительно в целях самообороны, когда понял, что противник твердо решил его убить. В его показаниях многое расходилось с показаниями секундантов. Он, к примеру, заявил, что договаривался с ними не в лесу, а на мызе предыдущим вечером. А потому перечеркнул все смягчающие их участь обстоятельства.

Самому Остен-Сакену эта откровенность не помогла. Военный суд приговорил его к каторжным работам в Сибири. Однако ему, как и барону Кетлеру, помогли их прежние заслуги и награды. Суд в приговоре указал, что они имеют многочисленные заслуги перед властью. Кетлер участвовал в ликвидации эпидемий, а Остен-Сакен отличился во время военных походов. Так что окончательное решение о наказании осталось за императором Николаем.

Император принял решение разжаловать дуэлянта в рядовые, не лишая дворянства, и отправить служить на Кавказ, оставив его нижним чином до тех пор, пока в боях он не докажет свою храбрость. Дворянства и титулов не лишились и секунданты. Их император приказал для острастки поместить на полгода в крепость.

Прощение по происхождению

Как оказалось, при рассмотрении дел о дуэлях Николай I, а вслед за ним унаследовавший его трон Александр II очень редко следовали букве закона. К примеру, все участники дуэли, на которой погиб Лермонтов, могли понести наказание за убийство и соучастие в нем. Но военный суд приговорил майора Мартынова и секундантов, корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова, к минимально возможному по закону наказанию — лишению дворянства и всех прав состояния только за участие в дуэли.

Командир Кавказского корпуса, обязанный утвердить приговор, решил, не лишая дворянства, разжаловать майора в рядовые, а секундантов, также не лишая прав состояния, продержать еще месяц на гауптвахте, а Глебова перевести из гвардии в армию. Но император приговорил их к наказанию, которое, мягко говоря, не исходило ни из каких законов:

"Майора Мартынова посадить в киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны".

Подобное снисходительное отношение наблюдалось и в других делах о дуэлях, когда в качестве обвиняемых в них проходили представители видных аристократических семейств. Причем даже в тех случаях, когда один из них погибал, как это произошло во время дуэли между князьями Яшвилем и Долгоруковым. В описании дела говорилось:

"Между штабс-ротмистрами лейб-гвардии гусарского полка князем Яшвилем и князем Долгоруковым произошла 21 июня 1842 г. в 7 часов вечера дуэль близ деревни Кемпелевой (Ораниенбаумского уезда Красносельского удельного ведомства)... Поводом к сей дуэли были следующие обстоятельства: Долгоруков и Яшвиль обедали в этот день в означенной деревне в квартире ротмистра Ломоносова вместе с полковником Герсдорфом и другими офицерами. Во время обеда при разговоре о театре офицеры шутя упрекали штабс-ротмистра князя Яшвиля в том, что он волочится за актрисами, а князь Долгоруков сказал, что князь Яшвиль смешон в этом случае. Князь Яшвиль отвечал, что смешон он или нет, но не позволит никому смеяться над собою. На это князь Долгоруков возразил, что Яшвиль не может запретить над собою смеяться и что он, Долгоруков, терпеть не может людей, которые стращают".

Присутствовавшие попытались прекратить их ссору, и в какой-то момент могло показаться, что это удалось. Но в тот же день Долгоруков пришел к Яшвилю и сказал, что тот, если оскорблен, может вызвать его, а он готов стреляться.

Сама дуэль, по объяснению кн. Яшвиля, происходила следующим образом: в 7 часов вечера он сошелся с Долгоруковым под горой ниже дер. Кемпелевой, и оба вошли вместе в лес, зарядили пистолеты, принесенные Долгоруковым, и положили под платье; потом каждый из них вынул для себя пистолет, и разошлись один от другого на 12 шагов. Долгоруков предложил стрелять первому Яшвилю. Сей последний (как показал) не хотел первый стрелять и предлагал это Долгорукову, но после вторичного его требования выстрелил и ранил его в грудь, отчего Долгоруков мгновенно умер. После сего Яшвиль позвал гусар, чистивших невдалеке от того места лошадей, и велел им отнести тело Долгорукова в деревню, а сам, пришедши туда, объявил о дуэли ротмистру Ломоносову".

Как и положено по закону, князя Яшвиля приговорили к лишению дворянства, княжеского достоинства и к каторжным работам в Сибири. Но Николай I, оставив князю дворянство и титул, разжаловал его в рядовые с отправкой на Кавказ до выслуги в боях.

Одним из немногих случаев, когда дуэлянты получили суровое наказание, оказалось странное дело о дуэли обыкновенных армейских офицеров — поручика Адамовича и прапорщика Лисикевича:

"Штаб-лекарь 15-й артиллерийской бригады Цингер,— говорилось в описании дела,— 9-го марта 1863 года донес начальству, что того числа в 4-м часу пополудни прапорщик батарейной N6 батареи Калемин дал знать ему, Цингеру, что на только что оконченной дуэли ранен пулею в левую руку прапорщик нарезной N5 батареи Лисикевич. Вследствие сего он, Цингер, тотчас же отправился для подания медицинского пособия Лисикевичу в квартиру сего последнего, где во время производства перевязки узнал от находящегося там же прапорщика облегченной N6 батареи Войнаровича, что дуэль происходила между Лисикевичем и поручиком той же батареи Адамовичем в 5-ти верстах от города Григориополя (Херсонск. губ.), близ селения Дороцкого, и что Адамович, убитый наповал, остался на месте поединка. После сего по окончании перевязки он, Цингер, взяв с собою фельдшера, отправился на указанное ему место дуэли и нашел там Адамовича, который, быв весь облит кровью, стонал, ползал по земле и от сильного истечения крови уже не мог произнести ни одного слова. По подании необходимого медицинского пособия Адамовичу он был положен в повозку и привезен в бригадный лазарет, где через два часа и умер. Независимо от сего тоже 9-го марта прапорщики Лисикевич, Войнарович и Калемин сами донесли по команде: первый о происходившей между ним и Адамовичем дуэли, а последние двое о том, что они участвовали при этой дуэли секундантами".

Как выяснилось на следствии и в суде, ссора между поручиком Адамовичем и прапорщиком Лисикевичем не стоила выеденного яйца. Они жили в одной квартире и как-то в феврале того же года взялись рассуждать о графском титуле и достоинстве. Адамович неожиданно назвал рассуждения своего собеседника бессмыслицей и ребячеством. Лисикевич ответил, что подобные оценки достойны денщиков, а не образованных людей, и ушел, чтобы успокоиться. А когда он вернулся, Адамович вызвал его на дуэль. Адамович предлагал стреляться тут же, в комнате, на расстоянии пяти шагов, причем предлагал противнику стрелять первым. Но тот заметил, что это явное убийство, и согласился стреляться в поле с 15 шагов. Адамовича долго уговаривали одуматься и закончить дело миром. Но он твердо решил довести дело до конца.

Рассказ о первом предложении насторожил следователей, и они провели обыск в комнате Адамовича, где сделали интересные находки. В комнате нашли лекарства от туберкулеза, которым страдал Адамович, крысиный яд, а также склянку с настойкой опия, который в те времена часто применяли самоубийцы. Кроме того, в бумагах покойного обнаружили письмо, в котором он делал распоряжения на случай своего самоубийства, собираясь застрелиться. Понимая, что похорон по православному обряду не будет, он завещал похоронить его там, где найдут тело, или даже использовать его скелет. Далее он писал, что хочет принести пользу и потому завещает отдать свое тело на растерзание собакам, уверяя при том, что находится в здравом рассудке. Опрошенные старшие офицеры показали, что Адамович в последнее время много говорил о смерти.

Вывод напрашивался сам собой. Желавший уйти из жизни поручик спровоцировал младшего товарища на дуэль, а тот, повинуясь закону чести, не смог ему отказать. Однако военный суд при вынесении приговора исходил все из того же екатерининского манифеста:

"Сообразив изложенные обстоятельства, военный генерал-аудиторат нашел виновными: Лисикевича в убийстве на дуэли поручика Адамовича, а Войнаровича и Калемина в бытности при этой дуэли секундантами в недонесении об оной своевременно по начальству и в особенности в оставлении Адамовича на месте поединка без всякой помощи. А посему военный аудиторат полагал: Лисикевича, Войнаровича и Калемина по лишении чинов и всех прав состояния сослать в каторжную работу в крепостях: первого на двенадцать, а двух последних на десять лет. Определив подсудимым меру наказания по закону, генерал-аудиторат, руководствуясь неоднократными примерами, в которых при подобных случаях строгость законов была смягчаема, и принимая во внимание молодость лет подсудимых и то, что вызов на поединок был сделан убитым поручиком Адамовичем, который, несмотря на все увещевания посредников, оставался непреклонным в своем намерении, признал возможным повергнуть участь подсудимых Монаршему милосердию".

Военный суд предложил заменить каторжные работы разжалованием в рядовые. Обычно император дополнительно смягчал наказание. В этом же случае, несмотря на очевидность провокации со стороны Адамовича, Александр II согласился с мнением суда, и все трое лишились дворянства и званий, превратившись из невольников чести в жертв обстоятельств.