Выставка графика
Советский карикатурист и иллюстратор Виталий Горяев нарисовал старика Хоттабыча, героев "Трех толстяков" Олеши и множество картинок для сатирического журнала "Крокодил". Восстановить его имя в нашей памяти взялся сын Сергей, художник-монументалист, лауреат Государственной премии России. На выставке в ЦДХ побывал ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Уроженец Кургана, Горяев прибыл в Москву в 1929 году с папкой рисунков и стихотворениями, опубликованными в провинциальной газете "Забайкальский рабочий". Он собирался учиться на строителя мостов в Бауманке, но любовь к бильярду свела с Маяковским. Горяев показал главному поэту революции свои стихи, Маяковский их не оценил, зато впечатлился рисунками и лично пробил поступление Горяева в легендарный ВХУТЕИН. Там он постигал азы у Владимира Фаворского и автора плаката "Родина-мать зовет" Дмитрия Моора. Кажется, между двумя этими полюсами и прошла его творческая жизнь: Горяева клонило то в плакатную пропаганду, то в материи более тонкие, работу с пространством листа, выстраивание композиции. Горяев сделался графиком в духе куда более знаменитых Кукрыниксов и Бориса Ефимова. Их легко спутать, поскольку в распоряжении карикатуриста сталинской эпохи был набор одних и тех же персонажей — толстые, уродливые капиталисты, напоминающие жуков-навозников, простой советский парень с чубом на лбу, стиляги в полосатых носках и свитерах. О собственной манере тут говорить не приходится, одно понятно — Горяев был виртуозом и трудоголиком.
На выставке показывают оригиналы карикатур и обложек к "Крокодилу", без подписей. В качестве станковой графики рисунки выглядят настоящим соц-артом. Вот под елкой сидит пухлый младенец в распашонке с цифрами "1947" и пишет: "Не имея возможности лично поблагодарить все предприятия, колхозы, научные учреждения, а также отдельных лиц, встретивших меня выполнением годового плана, приношу им через посредство вашего журнала горячую благодарность". Здесь прекрасно все: и то, что новый год изображается в виде ребенка (абсурдная, даже травестийная отсылка к Рождеству Христову), и то, что младенец владеет суконным языком бюрократии. О модернизации по-советски напоминает светлый образ юноши в косоворотке и с баяном, у которого вместо мехов ракеты "Восток".
Карикатурам Горяева повезло: они показаны на стендах, установленных в центре одного из пяти залов. В остальном выставка напоминает инсталляцию Ильи Кабакова "Человек, который улетел в космос из своей квартиры". Живой классик концептуализма построил комнату, обклеенную вырезками из журналов, по центру которой висит загадочная конструкция — то ли гамак, то ли праща. Лирического героя инсталляции, видимо, так все достало, что он совершил подвиг, достойный советского человека, и построил в домашних условиях межпланетный болид — то ли Циолковский, то ли Сирано де Бержерак. Творческое наследие Горяева повешено, как те вырезки у Кабакова, ровными рядами в несколько этажей. Работы добираются аж до потолка, и единственный принцип, который можно разглядеть, заключается в том, что маленькие вещи висят низко, а большие (живопись, к примеру) высоко. Может быть, это задумывалось как метафора восхождения от обыденной рутины иллюстратора к более престижным практикам художественной продукции — в космос красок. Так или иначе, количество работ оглушает, глаза разбегаются, сконцентрироваться трудно, тем более что попадаются вещи удивительные, почти абстрактные, как, скажем, сценка со съемок какого-то фильма, напоминающая триптихи Фрэнсиса Бэкона. Откуда взялось столь свободное отношение к форме и какое место в своем сознании отводил ему сам художник, понять из выставки нельзя. Из скупых подписей ясно, что в сторону Фаворского Горяев повернулся в 1960-е, с оттепелью и выставкой Пикассо. Осмыслить дивный новый мир модернизма он пытался в живописи, которая успехом у руководства Союза художников не пользовалась и почти не выставлялась. Это вещи, умно выстроенные рукой настоящего профи: никаких случайностей, гармония и баланс. И в то же время понятно, что они опоздали родиться лет на тридцать-сорок и были скорее хобби, нежели смыслом жизни.