Роман Суслов: раскрепощенность и легкость — это душевный профессионализм
Интервью с лидером группы «Вежливый отказ»
Недавно лейбл "Геометрия" переиздал "Косу на камень", альбом "Вежливого отказа" 1997 года, который принято считать вершиной творчества группы, а 4 февраля в клубе China-Town-Cafe состоится концерт, посвященный этому событию.
Переиздание "Косы на камень" для вас самого — важное событие? Повод подводить итоги?
Скорее нет. Это изначально была задумка лейбла "Геометрия", они хотят переиздать весь каталог наших дисков, причем каждый из них с какими-нибудь дополнительными материалами. Это долгая архивная работа. К "Косе на камень" прилагается запись дибровской "Антропологии" того времени, а кроме того — видео концерта 1996-го года в клубе Tabula Rasa. Я, откровенно, не помню того концерта и даже не переслушивал. Когда мы подписывали с "Геометрией" бумаги по поводу продажи прав на издания каталога, нам сказали - и это оказалось очень существенным — что придется доставать какие-то архивы. На это, естественно, уходит куча времени, оформительской работы, поиска материалов. И все это с таким скрипом и трудностями происходит, что у меня уже сейчас не вызывает никаких чувств, только негатив.
"Коса", видимо, первый альбом, который группа выпустила из ленивого, подпольного существования. Вы незадолго до этого ушли в какое-то внутренне-монгольное состояние, редко напоминая о себе.
Да, примерно уже в 1990-м году я стал задумываться об отъезде, а году в 1993-м уже все решил и сделал, переехал в деревню, а группа была фактически заблокирована. Тогда окружавшие меня люди стали рыть активно, пролезать во все передачи, всячески пытаться зарабатывать этим деньги и зарабатывать себе авторитет. Я не боец в этом смысле. Я — созерцатель, и тогда выпал из московской жизни совсем. Большей частью проживал в деревне со своим конным хозяйством, никуда не совался. Ну если и были, то случайные, редкие такие кинжальные выезды. Создание чего-то нового происходило в таком окрыленном состоянии — в частности, "Коса на камень". Помню, что репетировали мы чуть ли не в "Третьем пути". Это было самозахваченное место, где сам хозяин Борис Раскольников и проживал. Сквот и кабак вольного толка. Мне тогда понравилась идея использовать духовую секцию спаренную, не только сольную трубу, а с саксофоном. С таким, более острым и в то же время расширенным тембром интересно было сделать программу. В похожем состоянии происходила запись последнего альбома "Гуси-лебеди" — он был буквально сфабрикован за считанные дни, по ночам, в деревне, без плана. Сел и написал.
Сложно говорить, правильный ли это был шаг — уехать; сложно вспоминать то время. Я занимался сугубо сельским трудом, и у меня было специфическое восприятие действительности. Там вилы, навоз, лошади...
Учитывая то, как были сделаны "Гуси-лебеди" и вообще ваше отношение к музыке как к хобби, бессмысленно спрашивать вас о планах на новые альбомы.
Ага, нет никаких планов. И на концерты я приглашаю публику так, посочувствовать. Удалось — удалось, нет — нет.
Для вас же всегда качество публики было важным моментом — вы об этом говорили хоть применительно к концертам "Отказа", хоть к российскому коневодству.
Сейчас нет, даже в совершенно случайной среде часто находишь живой отклик. Я спокойнее стал, раньше был заносчивый, это — для нас, это — не для нас. Но публика — простая вещь. К сожалению, особенно здесь нужна правильная подача — а я не вещатель; у меня нету телеги, которую я бы хотел проталкивать, например, через СМИ в таких вот интервью.
В России мало кто разбирается в том, что ты реально делаешь. Здесь нет этого кайфа звукового. Я ценю культуру звукоизвлечения, когда люди играют, и слышишь, как звучат инструменты и что они из них высекают. В России такого нет — даже у самых прогрессивных музыкантов. Я думаю, что это следствие всеобщей зажатости, национальная черта. У нас могут только какие-нибудь пьяные девицы отвязаться, на стойке бара. А там это выражается в такой какой-то раскрепощенности, легкости, которая притом может быть тяжело сыграна — это душевный профессионализм.
Но вы же, насколько известно, не так много музыки слушаете в последнее время. Я случайно наткнулся, что вы лет пять назад интересовались Эминемом и когда-то Фрэнком Заппой, из конкретных имен.
Сейчас Пи Джей Харви слушаю в машине, раннюю.
Более того, если окинуть взглядом историю группы, то понятно, что музыкантам "Отказа" не обязательно быть, что называется, в курсе. Они сами себе курс. "Отказ" обычно ставят где-то рядом с "Аукцыоном", хотя тут принципиально разные подходы к музыке: у них все последние вещи сделаны так, что остается необъятное пространство для маневра, импровизации. Там каждый такт предполагает варианты развития музыкальных событий.
У нас композиторская музыка фактически. На предстоящем концерте мы, например, не сможем сыграть несколько любимых мной вещей из-за того, что утеряны ноты.
По поводу "в курсе" — это просто скучно: постоянно возникают эти группы "мы будем играть как, например, Joy Division"; они берут стилистический стержень — и в силу своей или нескладности, или же, наоборот, какого-то творческого прорыва, у них получается немного не так. Возникает новая группа. Хотя у "Вежливого отказа", в силу тоже внутренней нескладности, появился прием, который я использую, такое лавирование между стилями. Нам всегда было интересно отталкиваться и валить подальше от напрашивающихся решений.
Логично, что вы не особо вписываетесь в отечественный музыкальный ландшафт. Мне казалось, что скорее "Вежливый отказ" напоминает такую арт-группу — из-за того, что вокруг вас всегда существовали и современные художники, и поэты.
В конце 1980-х я жил с подругой, она была в восторге от художников и поэтов, и наша квартира стала их тусовочным местом. Много речей, засиживались до утра и т. д. Молодежный задор, было ощущение каких-то грядущих свершений, все время приоткрывались щели. И когда они приоткрывались, туда просто засасывало. С одной стороны, возникали конфликтные ситуации — выгоняли с базы, пытались свинтить какие-то оперативники Гора Чахала со сцены. С другой стороны, появилась возможность играть на сцене, часто "по открыткам" — ну, платишь трояк, получаешь открытку на вход, потому что билеты нельзя печатать. Или происходили чудеса, когда меня, режимщика из МИФИ, выпускали за границу.
Но я человек замкнутый, и все люди, с которыми "Вежливый отказ" что-то делал, были знакомыми знакомых, не прямые связи. Позже, например, я однажды — тоже через знакомых — приезжал в гости к Григорию Дашевскому, сыграл несколько вещей, которые просили текста, и ему это показалось интересным, он написал слова. Не так давно я пробовал что-то делать опять вместе с Гором Чахалом, но ничего не вышло — мы уже разные люди.
Наверное, я не умею дружить и брататься. Я посмотрел недавно, в "Жан-Жаке", они все целуются. Понимаете, сборище мужиков влетает, и вот они друг другу бросаются на шею в слюнях и соплях. Ну, вот художники и поэты. У меня, правда, был период братания — выпивал много с колхозниками.
Но деревня, музыка — это хобби такие, я к этому зачастую несерьезно отношусь. Я считаю, кол проглотил, вот с этим нужно бороться. Кол, лом. То, что многие называют стержнем. Хочу его изжить всячески. Музыкальные попытки — это способ переломить прямолинейность и жесткость человеческую, внутреннюю. Хочется, чтобы все было легче и гибче. Над этим тружусь, это уже у меня не хобби.
China-Town-Cafe, 4 февраля, 20.00