Некролог
В Барселоне на 89-м году жизни скончался каталонец Антони Тапьес, последний из великих художников Испании XX века.
На выставке испанской книги художника, которая открыта сейчас в Музее личных коллекций ГМИИ имени Пушкина, он оказался в одной компании с Пабло Пикассо, Хуаном Грисом, Жоаном Миро и Сальвадором Дали, замыкая ряд великих как самый младший. Он был барселонцем, как и добрая половина испанских авангардистов, рожденная или выращенная Барселоной, подолгу живал в Париже, как и многие герои авангарда, но, в отличие от многих, не расставался с родным городом до самой смерти. А что он среди них самый младший, было заметно по Фонду Тапьеса, обязательному пункту в барселонском маршруте культурного туриста наравне с Музеем Пикассо и Фондом Миро: вместо пыльного прижизненного мемориала посетитель обнаруживал там живой арт-центр с отменными выставками современного искусства.
Антони Тапьес родился в Барселоне в 1923 году, и ему, сыну юриста, на роду было написано поступить на юридический факультет Барселонского университета, чтобы получить приличную профессию. Если бы Жоан Миро не родился в Барселоне тридцатью годами ранее и вся атмосфера города, к моменту появления на свет Тапьеса давно уже ставшего художественной столицей страны, не располагала к отказу от приличий и сюрреалистическим безумствам. В 1945-м он бросил университет, чтобы заняться живописью, в которой был, по сути, самоучкой, вернее, учился вприглядку. Вначале — у Ван Гога и символистов. Затем — у Жоана Миро и Пауля Клее, у Жана Дюбюффе и художников круга CoBrA, у дада и сюрреализма, в чьем русле работала собравшаяся в Барселоне в 1948-м группа Dau al Set ("Седьмая грань игральной кости"), где он был одним из главарей. Потом — у парижской информель и нью-йоркских абстрактных экспрессионистов, у новых реалистов и арте повера, у Альберто Бурри и Роберта Раушенберга. Учился всю жизнь, никому не подражая, сохраняя удивительную цельность, многое и многих, того же Ансельма Кифера, например, предвосхищая. Оставался в пределах абстракции, неизменно изысканной и мгновенно узнаваемой не то по землистому, охристо-сажевому колориту, не то по чувству трагической пустоты, сгущавшейся за свободными мазками и бесформенными пятнами его столь материальной живописи. Хотя пределы, которые положила себе эта абстракция, и были весьма широки. От изысканной, почти что китайской каллиграфии до заборных надписей, от коллажа до ассамбляжа, от акварельной рафинированности до грязной, грубой фактуры, посыпавшей краски песком и взрывавшей плоскость холста комьями земли, клочьями соломы или обрывками тряпок.
"Каждое полотно Тапьеса как удар хлыстом",— писал поэт Жак Дюпен. Сам художник, объясняя, почему при склонности к такому формальному аристократизму его живопись буквально говорит языком улицы, уличной грязи и уличных граффити, указывал на опыт своего поколения. Гражданская война (родители Тапьеса, каталонские националисты, были на стороне республиканцев), Вторая мировая, режим Франко (за выступления против диктатуры Тапьес в середине 1960-х угодил в тюрьму) — эта грубая фактура была одолжена у земли Испании, на его веку щедро политой кровью. Впрочем, трагизм Тапьеса был сдержанным и совершенно чуждым того официозного пафоса, что воплотился в колоссальных монументах Хуана де Авалоса в "Долине павших". Когда в 1992-м Тапьес получил заказ на монументальную скульптуру для Национального музея каталонского искусства, он предложил повесить в центральном зале 12-метровый грязный носок. Проект с возмущением отвергли. "Коль скоро я не могу изменить мир, я по крайней мере хотел бы изменить взгляд человека на мир",— говорил он на открытии своего барселонского фонда в 1990-м.