Генерал Шарль де Голль вернулся к власти в 1958 году, когда IV республика пала, не сумев разобраться с войной в Алжире. Он разобрался, хотя проблемы Франции с афроафриканским и арабским населением длятся по сию пору — от терактов до бытовой преступности иммигрантов. Его одиннадцатилетнее правление было периодом, когда Франция вставала с колен. Одной из главных тем его политики был антиамериканизм, он постоянно укреплял суверенность французской демократии, которая никогда не должна следовать воле извне. С суверенностью было чуть лучше, чем с демократией — при де Голле свобода СМИ разрешалась в газетах, однако он, по-видимому, первый придумал, что на телевидении и радио должна быть монополия государственной (т.е. его) точки зрения. Впрочем, большинство граждан поддерживало его и без пропаганды — во Франции в этот момент резко росли доходы населения, образовался средний класс, который видел в этом военном человеке свою надежду, и по сути все это время рядом с ним не было политика, способного сравниться с ним по рейтингу. Даже после падения де Голля его место занял Жорж Помпиду, которого называли тогда серым замухрышкой.
В 1965 году де Голль провел всеобщие выборы, на которых победил, и не мог не победить, контролируя СМИ, имея за собой весь аппарат государства и активно им пользуясь. Проблема была в том, что против генерала выступали интеллектуалы и молодежь, те, кто называется теперь креативным классом, и собственно его победа (он набрал 54%) была совсем не той, на которую он рассчитывал, идя во власть на третий срок. Но все же совершеннейшая неспособность оппозиции объединиться, создать сколько-нибудь пристойную программу и выдвинуть хоть какого-нибудь лидера была столь очевидна, что генерал решил не обращать внимания на этих "болтунов". Через три года, когда доходы населения перестали расти (генерал выступал против притока в страну иностранных инвестиций, считая, что это подрывает суверенитет, без них рост остановился), бунт "болтунов" в университетах соединился с забастовками на заводах. В апреле 1969 года де Голль, всенародно избранный легитимный президент, вынужден был уйти в отставку, хотя ему оставалось еще четыре года законного правления.
Эта старая история, вероятно, может быть интересна лишь политологам, и я не хотел бы здесь смаковать детали, хотя они порой изумительны. Меня тут интересует не де Голль, а другой человек — Андре Мальро. Мальро, замечательный писатель, герой Сопротивления, искусствовед, культуролог и философ, который как-то выпал из числа главных фигур французской культуры ХХ века, хотя вроде незаслуженно. О нем, кстати, прекрасно пишет Илья Эренбург в воспоминаниях, только, естественно, дело там не доходит до 1968 года — Эренбург умер в 1967-м.
Мальро был министром культуры в правительстве де Голля, одним из главных его идеологов. Бунт студентов 1968 года он воспринял очень лично, тем более потому, что для многих из них он был одним из кумиров. Его философия "прямого действия", его идея экзистенциального сопротивления — это было прямо то, что их вдохновляло. Но, с другой стороны, он очень хорошо понимал, насколько опасен их протест. Де Голль для него означал способность удержать Францию от катастрофы. Как министр, он хорошо понимал, что культура не сводится к авангарду,— это еще и великолепные французские музеи, великая история искусства Франции, памятники архитектуры и культуры, просвещение провинции, великий классический французский театр, опера — масса людей, вещей, институтов и связей, которые составляют славу Франции, которые гибли в период войны и послевоенной нищеты и вот теперь возродились. И эти болтуны, повторяющие слова, которые он сам писал тридцать лет назад,— это же какая-то бессмысленная, безответственная пародия, они же ничего не знают, не прошли ни войны, ни того, что потом, куда они лезут?
Он и сам выступал в защиту де Голля и попытался организовать что-то вроде выступлений деятелей культуры в поддержку президента. В общем-то, деятелям было что терять, режим много для них сделал. Собственно само правление де Голля Мальро, по-видимому, отчасти воспринимал как победу своего круга бунтарей, довоенного французского авангарда, художников, писателей, режиссеров, философов, и многие из них, когда-то диссиденты, в 1950-1960-е годы стали частью французской элиты не только в интеллектуальном, но и имущественном смысле. Это был уже не период "Ротонды", когда авангардистам было нечего есть, а время, когда полотна Пикассо или Дали стоили сотни тысяч долларов. Забавная деталь — когда Мальро умер, на его похороны было прислано два красных знамени — одно от компартии (членом которой он никогда не был), а второе от владельца дорогого ресторана недалеко от Гран-Пале, где покойный постоянно обедал в обществе друзей. Красное знамя от пафосного ресторана — деталь хорошо показывает специфику существования этих людей в послевоенной Франции.
Я совсем не специалист по истории Франции, вероятно, хороший историк сможет с ходу назвать имена тех, кто поддержал Мальро. Но на поверхности, в источниках, которые попадаются легко и сразу, всплывают только имена тех, кто отказался. Разумеется, Сартр, хотя Мальро и прямо, и через Альбера Камю (взявшего у Мальро идею абсурдности существования) очень на Сартра повлиял. Разумеется, Фуко, который вообще присоединился к студентам на баррикадах, но также и Годар, и Трюффо, которых Мальро сделал главными фигурами Каннского кинофестиваля, и которым Минкульт помогал. Не поддержал никто из великих французских художников. Да в общем-то, как ни удивительно, нет ни одного имени из тех, кто остался в истории французской культуры, кто бы откликнулся на этот призыв. Ну, кроме Брижит Бардо, но она тогда была совсем молода и вообще всю жизнь любит военных.
Бунт победил. Мальро написал тогда, что это гибель всей традиции великой европейской культуры, и то, что это чушь, очевидно, а интересно, что в каком-то смысле это не чушь. Нет, культура не умерла, разумеется, но ее институции, стремившиеся удержать стабильность де Голля, выпали из актуальной повестки дня. Великие музеи стали интересны для туристов, а французская молодежь перестала их посещать, великое искусство прошлого стало предметом интереса или коллекционеров — и тогда это мир больших денег, или искусствоведов — и тогда это узкая группа. Ушли большие директора музеев, театров, профессора, издатели. Даже классический авангард не удержался, на место живописи и скульптуре пришел перформанс и инсталляции. Поменялись имена, места, мода, и, строго говоря, поменялись и страны — Франция перестала быть главным центром мировой культуры, пальма первенства ушла в Германию, Америку и Италию. Страна отвергла свою голлистскую культурную элиту и впредь экспортировала только протест в виде философических трактатов Фуко и Деррида.
Вот вроде никого нельзя ни в чем упрекнуть. Деятель культуры имеет право поддерживать де Голля, если это его взгляды, и свобода в этом вопросе — основа цивилизованной демократии. Точно так же он имеет право поддерживать Владимира Владимировича Путина и публично заявлять об этом. И для этого есть все основания, больше того, сколько-нибудь ответственное отношение к судьбам молодых людей, в чьих способностях конструктивно мыслить ты сильно сомневаешься, неминуемо должно привести к этой поддержке. И даже, как заметила мне одна знакомая умопомрачительная дама, вернувшись из Швейцарии, у них, вы извините, как-то покруче.
Действительно, у нас Ксения Собчак — а у них, елки-палки, Алиса Фрейндлих. У нас Михаил Аркадьев — а у них, ни фига себе, Валерий Гергиев. У нас Татьяна Лазарева — а у них вообще Чулпан Хаматова. Как поется в песне Михаила Анчарова, "я полтинник, а ты двугривенный, я герой, а ты мошкара". И просто страшно подумать, что будет, если авторитет всех этих замечательных людей сейчас сгорит в огне фронды. И ведь он сгорит. Потому что простого избирателя роликом с великим Олегом Павловичем Табаковым не купишь, ему что есть Табаков, что нет — не важно, он и так за Путина. Акция "деятели культуры в поддержку Путина" — это ответ Болотной. А вот креативный класс, он своих взглядов не меняет, но к Табакову начинает относиться хуже. Причем сначала немного хуже, потом все больше и больше, потому что такая штука разъедает изнутри.
Андре Мальро грустно провел последнее десятилетие своей жизни. Он, собственно, последовательно сам уничтожал себя антидепрессантами в соединении с алкоголем, и преуспел. На столике рядом с его кроватью после смерти нашли записку: "... должно было быть иначе". В 2005 году Оливье Тодд выпустил биографию Мальро, после которой, по выражению одного рецензента, "на месте Мальро остались даже не руины, а глубокая воронка". Как-то оказалось, что и в Сопротивлении он не воевал, а так, прохаживался, и в Испании на самолетах не летал, а так, присутствовал, и не расстреливали его немцы, а так, попугали, и романы его ходульные, и философия — пустозвонство, и искусствознание — верхоглядство, и вообще не человек, а сплошное пустое место.
Слушайте, вы чего делаете-то, а?