Некролог
В понедельник в Москве скончался Асар Эппель. О знаменитом писателе и переводчике — писатель АЛЕКСАНДР ИЛИЧЕВСКИЙ.
Асар Исаевич Эппель — многими любимый писатель, подаривший нам, кроме собственной удивительной прозы, "Коричные лавки" Бруно Шульца, "Люблинского штукаря" Исаака Башевиса Зингера, потрясающие рассказы... Поэт Парщиков пятнадцать лет назад велел мне прочитать Бруно Шульца со словами: "Запомни: Эппель сделал его как надо". Шульц оказался совершенно конгениален Эппелю. Что касается "Люблинского штукаря", то характер главного героя этого романа — Кунцнмахера — все время мысленно мной считывался в личности Эппеля. Пусть я ошибался, но это та ошибка, что дорогого стоит. "Молдаванка, Молдаванка, / В перстенечках оборванка, / Сине море нежит ножки, / Солнце нижет белый жемчуг..."
Эппель — писатель, который относился к прозе как к высшему состоянию словесности и тем самым возносил ее к поэзии. Последний большой еврейский писатель России и большой русский писатель, у которого русский язык в приятном долгу, он писал в молодые годы и всю жизнь переводил стихи, последние годы заведовал поэтической рубрикой в журнале "Лехаим". Строгий и непреклонный в литературных делах и оценках человек, с ним было непросто разговаривать. Скупой на похвалы, всегда с поднятой головой, неторопливый, веский — и ничуть не высокомерный, а умный и искрометный... Первое, что я спросил, когда нас познакомили: "А существовала ли в самом деле Травяная улица?" Мне было важно окончательно убедиться в достоверности литературного пространства, им созданного. И получил в ответ подробную инструкцию, куда следует на север от Окружной дороги отправиться, чтобы оказаться посреди того самого городского ландшафта, стертого в реальности, но увековеченного в словесности.
Однажды Эппель рассказал историю, которая не стала рассказом. Проворовалась одна жительница Травяной улицы, торговка. ОБХСС забрал ее под следствие. Собрали всем миром — всей улицей — деньги для возврата ущерба. И выкупили. "Вот как жили!" — гордо сказал Асар Исаевич. Сам он был жестким во всем, что касалось любых попыток оказать ему помощь. Сдававший от года к году все больше, он был непреклонен и никогда ни на что не жаловался. Заставить его принять помощь было невозможно. Сила характера и требовательность к высокому градусу жизни были следствием его искусства. Это был человек, досконально совпадавший с тем, что он делал в словесности. Такого почти не бывает, когда личность есть продукт пера, а перо есть продукт дара и личности. На приеме у британского посла, в то время как другие писатели многословно дарили ему свои книги, Асар Исаевич так и не открыл по своей воле рта и не опустил подбородка.
Эппель был озорным человеком. На прошлом пасхальном седере он встал и, подняв бокал, сказал: "Давно я не был на седере. В этом году решил пойти, потому что в следующем может и не получиться". И после этого он спел на идише босяцкую люблинскую песенку, которой его научила мама.
Словесная и экзистенциальная плоть прозы Эппеля наследует Бабелю. Советская литература, убившая великую русскую литературу и еле-еле отпевшая Бабеля и Платонова, получила мощный апперкот от Эппеля. Глубинные отношения с языком у Эппеля, я уверен, от этих двух писателей (это кроме того, что некоторые куски "Конармии" запросто могли быть написаны Платоновым). Катастрофически недооцененный, Эппель наверстает со временем славы, ибо язык сохранит и выпестует, все случится.