Когда Джулиан Барнс получил в октябре Букеровскую премию, в России многие восприняли это как торжество справедливости — наконец-то дали (писатель номинировался на "Букера" уже в четвертый раз). Такое с иностранными литературными премиями в восприятии русского читателя бывает крайне редко: Барнс здесь, наверное, самый родной из англичан, он заслоняет Исигуро, Макьюэна, Эмиса. И роман "Предчувствие конца" оказывается не просто очередной книгой, а как бы долгожданной фиксацией статуса.
Сюжет такой: в начале 60-х в школе сходятся четыре мальчика-интеллектуала. Один из них, Тони,— рассказчик. Двое, Алекс и Колин,— скорее фон. Четвертый, Адриан,— единственный, у кого подростковое умничанье переходит в настоящий ум. Он к месту цитирует Камю, глубоко рассуждает об истории, очаровывает одноклассников и учителей и идет к большому будущему. Закончив школу, герои расходятся каждый своей дорогой. Тони заводит роман со слишком своенравной девушкой Вероникой и расстается с ней. Вскоре она начинает встречаться с Адрианом, а раздосадованный рассказчик теряет их из виду. Чуть позже Тони узнает, что Адриан покончил с собой. Жизнь героя от этого не слишком меняется — за три страницы он взрослеет, женится, разводится, стареет. На этом кончается первая часть. Во второй пожилой Тони возвращается к воспоминаниям об Адриане и понимает, что все было гораздо сложнее и больнее, чем казалось ему последние сорок лет.
В принципе, "Предчувствие конца" — о том же, о чем Барнс пишет всегда. О том, что история человека устроена так же, как история человечества, она — не линейна, и чтобы понять, что произошло, рассказывающий должен очистить рассказ от лжи, причем не только чужой, но и своей собственной. Что это рассказывание истории — вроде бы не то, ради чего человек живет свою суетливую жизнь, но в конце этой жизни именно оно и становится важным.
Все это для читателей Барнса — известные вещи, но "Предчувствие конца" все равно читается вполне увлекательно. Барнс тут работает на очевидном, но эффективном приеме ложного отождествления. Читатель чересчур верит обаятельному рассказчику, говорящему "мы — все такие", чтобы потом узнать про себя нечто неприятное. Этот текст отчетливо вписывается в барнсовскую антиромантическую концепцию: человек в его книжках всегда воспринимает себя как носителя сложности в относительно простом мире и всегда оказывается неправ. Однако крушение иллюзий не оборачивается ни другими — негативными — иллюзиями, ни открытием шокирующей правды. Правда открывается, но ценна она не сама по себе, а своим разоблачающим отражением на человека — голого и простого.
Лучшие романы Барнса доказывали, что и такая скучная вещь, как здравомыслие, может быть интеллектуально-привлекательной, даже волнующей. Однако постепенно оказывалось, что пронзительная едкость в его книжках важнее, чем сам ее объект — будь то любовь, политика, взросление, национальная культура, что угодно. Барнс говорит о том, как смотреть, а что видеть оказывается не так уж важно. Поэтому в какой-то момент его разоблачениям перестаешь верить.
Это, конечно, немного смешной аргумент, но Барнс такой писатель, что если с ним возможны отношения — то только очень личные. Даже в России есть пусть не поколение, но вполне заметная группа читателей, для которых "История мира в 10 с половиной главах" стала открытием такой вещи, как постмодернизм, а "Метроленд" — главным романом взросления. Поэтому разочарование тут тоже — будто в родственнике. А разочаровывает "Предчувствие конца" не только потому, что это повторение уже много раз сказанного. Дело скорее в другом. Это в большой степени роман о старении, и старение тут становится свойством самого текста. У Барнса оно выражается не в резонерстве, жалобах или сентиментальности. Скорее в том, что из тела выпирают кости, конструкция писания оказывается гораздо заметнее и истории героев, и философии автора. И смотреть на это грустно.
Джулиан Барнс. Предчувствие конца. Пер. Е. Петровой. М.: Эксмо, 2012