Проповедение

Когда-то в начале 1970-х русские семиотики во главе с Борисом Андреевичем Успенским и в меньшей степени Юрием Михайловичем Лотманом увлеклись темой антиповедения. Это было время, когда заново открывались работы Михаила Бахтина и темы телесного низа, обсценной лексики и разных других обстоятельств карнавализованного сознания оказались страшно модными. Там был некий смак в том, чтобы с предельно изысканной, даже чопорной академичностью представить доклад типа "К пониманию некоторых аспектов идиоматического выражения "Нам, татарам, все равно, что ... подносить, что ... оттаскивать"" (у романтического денди Александра Константиновича Жолковского была такая работа). В этом чувствовался известный протест против советской власти, хотя она, кажется, его не ощущала. Впоследствии эту модель усвоили позднесоветские ленинградские девушки, любившие одно время сочетать дворянскую отточенность манер с матросской матерностью речи.

Это я вспоминаю к тому, что сегодняшний русский интернет, как мне кажется, невозможно понять без исследований закономерностей антиповедения. Там (блин) все так (блин) что (блин) вообще (блин). Возможность высказываться под никами сродни маскам, и в том, чтобы набирать какую-нибудь особенно пикантную похабень на изысканно подсвеченной клавиатуре MacBook Air, сидя за чашечкой ristretto в европеизированном интерьере Coffeemania, чувствуется особый смак. Как в роскошных масках венецианского карнавала, где длинный нос является субститутом сами знаете чего, но при этом покрыт черным лаком с инкрустациями перламутра. Антиповедение, если считать, что Бахтин был прав, связано с профанацией сакрального, и в той мере, в какой власть сакральна, оно всегда против власти. А поскольку российская власть никогда не может избавиться от сакральности, наш интернет не может не быть оппозиционным. Этим, вероятно, объясняется тот в общем-то удивительный факт, что элита общества, образованные и преуспевающие люди испытывают к лозунгам типа "П. иди на х." нежность почти поэтического свойства. Поэтического в том смысле, что форма здесь неотделима от содержания, и передать то же значение в иных, менее матерных формах кажется таким же предательством идеалов, как ошибка в цитировании стихов Бродского.

Но кстати о П. Так вышло, что я встречался с ним один-единственный раз, и это не была содержательная встреча не только для него, но и для меня. Тем не менее, он, несомненно, являлся центром общества и приковывал к себе все внимание. Он, знаете, был как-то вразвалочку, руки в карманах, с легким привкусом веселой, хулиганской даже удали — ну, первый парень во дворе. Иван Бортник, когда играл Промокашку в "Место встречи изменить нельзя", очень рельефно показывал эту манеру приблатненного мужчинства. Я это к тому, что в обществе с Галиной Вишневской и разнообразными культурными чиновниками, где я его видел, Владимир Владимирович представлял своего рода антиповедение по отношению к протокольной скованности остальных. Насколько я понимаю по его фирменным шуткам, карнавальная манера проявлений ему вообще не чужда. Говорят, в начале 2000-х это производило сильное впечатление на фоне несколько византийской иератичности позднего Ельцина.

Но кстати о Ельцине. В воспоминаниях о нем все подчеркивают, что он никогда не ругался матом, и в это, честно сказать, никогда не верится. Потому что, когда он выступал, он так тщательно и подолгу выбирал слова, причем очень простые, какие обычно не подбирают, что это немного напоминало восхитительный "Рассказ подрывника" Михаила Жванецкого. И у него был такой вид, ну как бы немного подшофе. А многие говорят, что и не только вид имел, а и впрямь был, и собственно иератичность его церемониала объяснялась известной скованностью движений. Я сейчас говорю исключительно о форме, а вовсе не о величественности исторического содержания его деятельности. Но, вообще-то, и содержательно, дух свободы, который он привнес в нашу страну, в отличие от горбачевской респектабельности, имел чисто внешнее, вероятно, сходство с удалой мужской раскованностью, какая наступает на затяжной рыбалке или в бане. А если верить умнейшему Владимиру Рыжкову (в подло перехваченных телефонных разговорах которого, кстати говоря, матросская лексика звучит так же неожиданно, как у бывших ленинградских девушек), Виктор Степанович Черномырдин говорил: "Мы матом не ругаемся, мы им разговариваем".

Вероятно, такая форма антиповедения оказалась знаком искренности и подлинности именно после тотальной лживости советской власти. Русский мат позволяет выразить очень разные содержания, но, скажем, фразу "Непоколебимой основой внешней политики Советского Союза являются ленинские принципы мирного сосуществования государств с различным социальным строем, неустанная борьба за упрочение мира, за дружбу и сотрудничество между народами" (Леонид Брежнев, "Ленинским курсом", т. 1, стр. 8) матом пересказать невозможно, и это несомненное доказательство, что смысла в этой фразе нет вообще. Сама возможность не ругаться матом, а им разговаривать, вероятно, воспринималась как доказательство радикальности реформ, что, кстати, является характерным признаком антиповедения. Подлинными в теории карнавала являются только те сакральные смыслы, которые сохраняются и при профанизации, все остальное — словесная шелуха.

Но при всем том нельзя не заметить, что и деятели Коммунистической партии Советского Союза дворянской безупречностью манер не блистали, да им это, пожалуй, было бы и не к лицу. Собственно, до самого последнего поколения это были люди с высшим образованием, полученным как-то не вполне, как-то халтурно, а то и вовсе не полученным. Сталин, правда, пытался тут улучшить положение и водил товарищей в Большой театр, но это все полумеры, не приведшие к решительному успеху. Антиповедение было для них естественной формой поведения вообще, и обращение Никиты Сергеевича Хрущева "Я вам покажу кузькину мать!" вполне можно представить себе в революционной блогосфере, только адресованной не делегатам Генеральной ассамблеи ООН, а людям, которые не нуждаются в ее переводе на английский с утратой смысла.

Я это к тому, что теория карнавала Бахтина, мне кажется, нуждается в некоторой пессимистической модернизации применительно к нашей ситуации. Она как-то излишне ободряет, она утверждает идею циклической смены антиповедения на более приличное и даже сакральное. В реальности же последней истории получается так, что одна форма антиповедения сменяет другую, уже приевшуюся и кажущуюся банальной. Мы как бы ведем себя все радикальнее и радикальнее, а можно сказать, все хуже и хуже. Не совсем понятно, как в этих условиях вообще может выживать хоть какая-нибудь культура, да и, кстати сказать, многие считают, что ее все меньше и меньше. Интересно, может ли у нас возникнуть какая-нибудь новая элита, утверждающая формы не антиповедения, а про?