Чем отличаются инновационные процессы в советское время от нынешних корреспонденту "Инноваций" рассказал ОЛЕГ ФАВОРСКИЙ, заместитель академика--секретаря отделения энергетики, машиностроения, механики и процессов управления РАН. До перехода на работу в академию он принимал непосредственное участие в разработке инновационных проектов отечественной авиации, в 1982 году получил премию за разработку двигателя для крылатых ракет.
— Как происходил инновационный процесс в СССР?
— Инновационный процесс в Советском Союзе обеспечивался цепочкой слаженно работающих структур. Первым звеном были фундаментальные исследования, проводившиеся в НИИ, которые давали все новое: материалы, методы расчетов, методы проектирования, технологии изготовления. Фундаментальная наука обеспечивала прикладную, то есть опытно-конструкторские бюро, которые создавали конкретный проект. Дальше проект шел в серийное производство, обеспеченное госзаказами. Иными словами, каждый специалист на каждом этапе развития проекта был уверен, что он лет пять точно будет заниматься своим делом, сможет выдавать новые конкретные разработки. Люди были уверены в завтрашнем дне, у них был интерес к тому, чем они занимаются.
Без подобной цепочки инновационный процесс невозможен — это глобальный взгляд на проблему, то, о чем многие наверху похоже просто не думают. Чтобы инновационный процесс состоялся, изобретение должен кто-то придумать, сконструировать, наладить выпуск и, наконец, обеспечить сбыт конечной продукции. Если налажена эта цепочка, вся целиком, то любое полезное изобретение отлично внедряется, претворяется в жизнь. Инновационное развитие происходит. Если нет — начинаются проблемы.
— Расскажите об особенностях инновационного процесса в современной России — в чем отличия от того, что было в СССР?
— Отличия начались с того, что, когда распался Советский Союз, появилась идея денег, причем денег сегодня. У нас Академии наук в год выделяется 40 млрд рублей. Для примера, в США на одни только невоенные разработки, на науку, выделяют в год $60 млрд. В десятки раз больше. У нас считается: "инвестиции в науку не приносят сиюминутной прибыли", это "невыгодно". Фундаментальная наука пришла в упадок. Соответственно, в упадке и наука прикладная. В КБ, где я был генеральным конструктором, одновременно разрабатывалось несколько проектов. Один из восьми-десяти шел в производство, но за счет остальных конструкторами набирался колоссальный опыт. Сейчас КБ ждет, пока ему где-то достанут какой-то заказ, и тогда только начинает работать.
А еще у нас половина выпускников вузов — юристы и экономисты. Кто будет заниматься исследованиями и производством? Это замкнутый круг: наука и индустрия в упадке, соответственно, новые люди туда идти не хотят. Все хотят прибыли. Руководство страны, на мой взгляд, не понимает всей этой цепочки. И не понимает, что если государство ее не обеспечит, то страна потеряет свой интеллект. Одни только разговоры об инновациях без модернизации наукоемкой промышленности — пустое дело.
— Так же, наверное, пострадала и производственная часть цепочки?
— Заводам в 1990-х сказали: денег вам не даем, заказами не обеспечиваем, крутитесь сами. Естественно, наукоемкое производство пришло в упадок, поскольку срок окупаемости у серьезных, сложных проектов очень большой — больше пяти лет, всегда. Кроме того, когда завод какой-то проект принимает и речь идет об инновации, о наукоемком производстве, то всегда нужно сложное, дорогое оборудование. А покупать его руководству завода нет смысла, если нет уверенности в большом заказе. Для примера, если говорить о газотурбинных двигателях, производство первой модели стоит дороже, чем целой серии. Ведь надо оснастку завода делать под новое производство. Нужно специалистов на это учить. Огромные затраты, большие риски того, что они не окупятся, а если и окупятся, то очень нескоро — руководству заводов это невыгодно.
— А что вы думаете о существующих государственных программах, призванных поддерживать инновационный процесс?
— Я эксперт Сколково, мне периодически присылают работы ученых. Есть неплохие, но они не соответствуют тому, что необходимо сегодня внедрять. Все они по большому счету не решают насущных проблем.
— Какие проблемы вы считаете насущными?
— Пример из энергетики: вот сейчас паровые турбины на 100 ГВт мощности по всей России работают на газе. Замена этих турбин на парогазоустановки, в которых газ сначала сжигается в газовой турбине, а потом идет в паровую, дала бы возможность получить с тех же объемов газа еще 50 ГВт электроэнергии. То есть можно в полтора раза увеличить мощность электростанций, если просто поменять старые паровые турбины на современные парогазовые установки. Об этом мы твердим 30 лет, и только последние 10 примерно начали что-то делать. Второй пример: в России около 80 тыс. крупных котельных работают на газе. Сжигают газ для отопления и для горячей воды. Такие котельные когда-то работали на угле, потом люди стали сжигать газ — просто поставили газовые форсунки. О том, что в котельной эффективно сжигается только половина газа, а половина уходит, никто не думает. Газ относительно дешевый, обслуживать ничего не надо. Красота. А вот если выкинуть этот котел и на его месте поставить газовую турбину, она при том же количестве газа будет давать то же тепло плюс 100 ГВт электроэнергии. Чудовищные возможности газовой энергетики в стране. Мы постоянно говорим об этом, на всех докладах, во всех работах. Причем ничего нового не надо — это уже везде есть, даже у нас, правда, совсем немного. Вот таких маленьких станций сделано 100-200 на всю страну. А надо 50-60 тыс. Но этим должно управлять государство, оно должно сделать так, чтобы заниматься эффективным решением подобных вопросов было выгодно. Оно должно сказать собственнику котельной: "Меняй котел, если не будешь менять, мы тебе цены на газ увеличим до тех, по которым продаем за рубеж". Или как-то еще, я не экономист, мне сложно судить, как именно. Суть в том, что государство это признает, сколько я об этом ни говорил, ни один чиновник ни разу не возражал. Только и слышно: да-да-да, но все на этом кончается...
— Скажите, в каких странах кроме России существуют схожие проблемы? Я имею в виду инновационный процесс, а не модернизацию энергетики...
— Пожалуй, нигде, за исключением стран бывшего СССР.
— Почему вы не уедете на Запад, где есть все условия для инновационного процесса?
— Мне 83 года. Я прожил всю жизнь в России. Были случаи, когда предлагали на работу поехать на Запад, но меня это никогда не интересовало. Для меня слова "родина" и "Россия" — тогда еще "Советский Союз" — всегда были очень важны.