Иранская цензура сначала запретила показ фильма "Вкус черешни", уже включенного в каннский каталог, но в разгар фестиваля пошла на попятную. "Иранская черешня созрела",— острили журналисты, не предполагавшие, что картина получит Золотую пальмовую ветвь. Решение же цензоров объяснялось просто: их не устраивал мотив самоубийства, недопустимый, согласно философии ислама. Между тем Кьяростами полемизирует не столько с исламским, сколько с западным представлением о жизни и смерти. В будущем режиссер хотел бы сделать серию картин с одним и тем же названием — "Жизнь и ничего больше". Критики называют кинематограф Кьяростами, одного из последних гениев мирового кино, "агитпропом оптимизма", правда, лишенным тенденциозности, свойственной пропаганде.
В созданном по его инициативе киноотделе Центра интеллектуального развития детей и подростков режиссер снял немало образовательно-воспитательных лент. В этих заказных работах дидактичность, являющаяся неотъемлемой частью концепции иранского кино, стала художественным приемом. Кьяростами не делает открыто антитоталитарных фильмов и даже в какой-то степени служит режиму. Но, будучи большим художником, неизбежно вступает с этим режимом в конфликт.
— Как бы вы прокомментировали финальный эпизод фильма "Вкус черешни"? Действие происходит ночью, и в темноте трудно понять, что произошло с вашим героем, господином Бадии: остался он жив или покончил с собой? И почему внезапно в утренних финальных кадрах появляется киногруппа, а изображение переходит на видео?
— Я не хотел расставлять точки над i и в то же время оставлять зрителей во мраке с безысходным чувством. И поэтому, когда фильм для меня, по существу, кончился, я добавил к нему документальный эпизод, не относящийся к сюжету. Бегут молодые солдаты, полные энергии. Вокруг цветущие деревья. После зимы приходит весна. Жизнь продолжается.
— И кино продолжается? Мы видим на экране съемочную группу.
— Не в кино дело. Это снял мой 19-летний сын. Он случайно снимал рядом на видео, мне понравились эти кадры, и я решил их оставить.
— Все-таки это произошло, наверное, не совсем случайно. Ваш сын — кинематографист?
— Начинающий, он учится в университете. Когда ему было восемь, я взял его на съемки фильма "Где дом моего друга?" Картина снималась почти документально на месте только что кончившегося землетрясения. Сын писал некоторые диалоги, ибо, когда делаешь кино, в котором участвуют дети, никто не напишет лучше, чем они сами.
— Могли бы вы объяснить иностранным читателям и зрителям, почему не только в ваших фильмах, но вообще в иранском кино так часто на первом плане появляются дети?
— В Иране фильмы о детях или для детей субсидируются правительством. А это значит, что не надо думать о кассовых сборах. Когда ты не зависишь от окупаемости, от коммерческих результатов, ты более свободен. И кино получается лучше.
— Второе обстоятельство, которое обращает на себя внимание. В иранских фильмах чрезвычайно активны женщины, даже малолетние девочки.
— За рубежом думают, что женщины в Иране заперты в домах и не имеют никакого влияния. Кино дает другую, более правильную картину — многие женщины ведут активную социальную жизнь. Они работают не меньше, чем мужчины, можно сказать, на двух работах — дома и в офисе. Это связано не только с тем, что после революции обострились материальные проблемы. Пять-шесть женщин-режиссеров успешно работают в кино, и это тоже о чем-то говорит.
— Наконец, третья тема, превалирующая в ваших собственных фильмах, в фильмах ваших коллег и учеников — "кино в кино". Не кажется ли вам, что прием от слишком частой эксплуатации начинает себя исчерпывать?
— В свое время я снял фильм "Close up" ("Крупный план"), он имел успех, и многие захотели продолжить эту тему. Но я лично обещаю, что больше никогда в жизни не сделаю "фильм в фильме".
— Как вы относитесь к насилию на экране?
— Вы прекрасно знаете, что я не люблю насилие и не согласен с его показом. Это не значит, что надо приукрашивать неприглядную действительность, нужно просто смотреть на нее иначе. Представьте себе, что жизнь — довольно мрачная комната, а я не хочу заточать себя в ней. Хочу открыть окно.
— Вы достигли того, о чем мечтает каждый режиссер,— получили главный приз в Канне. Что-то изменилось для вас?
— Такое признание — кислород, необходимый каждому. Но теперь я гораздо менее свободен. За три месяца только две недели был дома, остальное время езжу по фестивалям и премьерам, чтобы помочь международному прокату картины. А хотелось бы уже сконцентрироваться на следующей работе.
— Однако в самом Иране фильм так и не был показан.
— Самоубийство — табу в исламских странах. Хотя ежедневно в моей стране пытаются покончить с собой около 14 тысяч человек. Но когда стало ясно, что фильм не об этом, а о ценности жизни, с него сняли запрет. Есть надежда, что с приходом нового президента в Иране будут смягчены цензурные порядки. Однако официально картина еще не была послана цензорам. Показать "Вкус черешни" обещают в 1998 году.
— В чем причина такой задержки на фоне мирового триумфа?
— После революции у нас почти не строили новых кинотеатров. В Иране не хватает киноустановок, чтобы показать все фильмы, и возникает большая очередь.
— В Иране снимается всего около 60 фильмов. Очередь возникает из-за того, что в прокате много иностранных кинолент?
— Нет, я говорю только об иранских. Иностранных фильмов у нас почти нет. Американских нет совсем. В них слишком много секса и насилия.
— Но в фильме вашего коллеги Мохсена Махмалбафа "Салям, синема" показаны простые иранцы, которые мечтают сниматься в кино и видят себя похожими то на Алена Делона, то на Мэла Гибсона и других голливудских звезд. Значит, они все-таки видели эти фильмы?
— Тот, кто интересуется, легко может найти все что угодно на "черном" видеорынке. Однако публичные показы тех же американских фильмов запрещены.
— Хорошо, с американскими фильмами все понятно. А как обстоят дела с европейскими или, например, египетскими, которые ближе вам по религиозной традиции?
— Их тоже почти нет. В Иране существует свое понимание секса. Женщина должна быть "закрытой". Запрещено показывать ноги, запрещено прикасаться к мужчине на экране. Очень трудно найти заграничный фильм, который соответствовал бы этим требованиям.
— Вот почему еще так популярны у вас сюжеты о детях. А попадают ли к вам российские фильмы — например, Никиты Михалкова?
— Нет. Исключение составляет Тарковский. Ту или иную его картину у нас всегда где-нибудь показывают, несмотря на дефицит кинозалов. И даже религиозные ортодоксы говорят, что философия Тарковского не противоречит исламу.